— Зачем ты делаешь ошибки? — спросил Рафаэль.
— Чтобы не напоминать лишний раз отличной оценкой, что я есть, — ответил Макс, — помнят ведь про отличников и двоечников, а хорошисты никому не нужны, — и Снег понял. Рассказал про Маклахлана дальше: что тот курит, не переставая, умирает от рака легких, такой молодой, и что он написал рассказ «Любовь и немного дерьма» про реальную девушку; реальная девушка, одноклассница, его так мучила — выбрасывала цветы в окно, потом бежала за ними и плакала, что они умерли, заставляла ухаживать за другими девчонками и прочее; абсолютно реальная история, реальная любовь; девушка разозлилась на Кайла за то, что он ее так ославил классным рассказом, и убежала на край земли, и Кайл, до сих пор безнадежно в нее влюбленный, ищет ее по всему свету; они сидели и болтали, а мир словно остановился в движении, словно фея в голубом сказала «крекс-пекс», махнула палочкой — и все застыли, будто попали в штиль, в желе; Макс и Снег могли трогать их за носы, грабить банки… Они сидели вместе до конца дня — оба были потрясены внезапно начавшейся дружбой; Макс до сего дня совершенно не замечал одноклассников — знал только, после какой фамилии прозвучит его, чтобы ответить: «здесь»; а вот Снег любил наблюдать за Максом: Макс его околдовывал, будто девочка, будто знаменитый актер, странная история, странная книга; никто с ним никогда не разговаривал не потому, что боялись, а из-за сверхъестественного, бессознательного чувства, и даже Петер — бивший всех за то, что его бил дома отец, который пил и не верил из-за спиртного в Бога, — не трогал Макса, «он такой хрупкий, кажется, что сразу разобьется, рассыплется, и я буду проклят», — сказал Петер однажды Снегу, перечисляя свои победы и поражения; вот Снега Петер не жалел: несмотря на всю его красу, за школьную соседо-по-партную жизнь нос ему расквашивал каждую среду стабильно. Снег лихорадочно ломал голову, как бы спросить Макса обо всем, что слышал в городке: о бабушке — правда ли, что она заперлась и молится все дни Богу, носит власяницу и вериги; правда ли, что в замке полно призраков, они спокойно приходят и садятся за общий стол в кухне, и сначала и не скажешь, что это призрак — просто человек в старинной одежде; правда ли, что он сын родных брата и сестры; и вообще, как это — жить в замке на вершине горы? Но день закончился, Макс взял свою куртку — короткую, с британским флагом, швами наружу, с широким капюшоном, закрывавшим полностью лицо; сказал: «ну, пока, спасибо за книжку», — Снег не мог отказать своему феодалу, тем более у Макса сегодня день рождения, и Снег знал об этом, потому что однажды залез в журнал классного руководителя, где стояли пометки о днях рождения, о том, приходят ли родители на родительские собрания или нет, о том, какой религии кто придерживается, если это важно… И ушел. «Ну, пока», — сказал Снег и почувствовал боль в груди и в голове, словно при простуде, и впал в отчаяние. Опять он одинок.
Макс читал допоздна, даже не ушел с кухни в свою комнату, сидел за широким длинным столом, на котором готовили, при свете камина, только отнес поднос бабушке. Изощряться не стал, приготовил что любил: салат из курицы, зелени и грецких орехов, с майонезом и йогуртом, и шоколадный десерт; для бабушки — ее любимый бульон с гренками и сыром маасдам; повесть его увлекла, закружила, утащила за собой, словно сильное течение. Он просидел до полуночи, потом услышал, что за окном идет дождь, выглянул в окно: дождь со снегом; белые хлопья висели на черных ветках деревьев, словно вата, словно кто-то продирался сквозь сад и рвал одежду; потом понял, что очень устал, помылся и лег спать. И услышал, что кто-то стучит в дверь; на двери имелось огромное кольцо, его стук был подобен церковному колокольному звону, самому нижнему звуку небольшого органа; Макс взял канделябр, зажег две свечи, накинул плед и пошел открывать. Грабителей он не боялся, он вообще ничего не боялся: за его спиной были тени Рене и его армии. На пороге стоял весь мокрый, как принцесса из сказки Андерсена, Снег.
— Привет, — сказал Макс, не удивившись; армия и Рене тут же отступили, увидев, что опасности нет. — Ты чего?
Снег смотрел на канделябр — железный, заплывший, века восемнадцатого, пастух и пастушка, цветы на шляпах, и маленький поросенок; он никогда таких вещей не видел.
— Ого, какая штука, ею можно и голову проломить.
— Можно, — согласился Макс. От него шло тепло постели, касалось, словно руками, озябших щек Снега.
— Извини, что приперся. Я просто… не, не могу объяснить, зачем пришел. Я поругался с отцом. Я всегда с ним ругаюсь. Но всегда мне было некуда идти, кроме своей комнаты, а теперь…
— Да ладно, проходи, — Макс широко зевнул, впустил Снега в дом. Огромная дверь гулко закрылась за ними; Снегу показалось, будто он вошел в Темную Башню, такие огромные пространства открылись его взору. Свет, идущий от канделябра, совершенно бесполезный на улице с сиянием снежной ночи, терялся в зале, как непослушный ребенок. «О боже», — прошептал Снег, не веривший в Бога, как и его отец. Они шли с Максом сквозь замок, по лестницам и комнатам размером с квартал, а из темноты в свет двух небольших бледно-желтых, как ранние яблоки, свечей выступали, как сновидения, как на сцену, то вышивка серебром и стеклянным голубым бисером, то парча, то резное темно-красное дерево.
— Тебе не страшно тут жить одному?
— А чего бояться, если я тут один?
— Ну, привидений.
— Бояться надо живых, а не привидений. Пиратская заповедь, разве не читал «Остров сокровищ»?
Они шли через длинную, как железная дорога, галерею. Макс поднял канделябр повыше, и Снег увидел лица: это были портреты, много-много портретов, и все они были Дюраны де Моранжа.
— Это, — сказал Макс, — Рене Дюран де Моранжа, он сражался в битве при Креси.
— А, я видел его в музее, симпотный мужик.
Макс засмеялся, перевел канделябр на портрет, похожий на него самого, как сквозь копирку рисовали.
— А это — Жан-Кристоф. Он был как да Винчи: изобретал и придумывал — коды, всякие штуки для сражений и лекарства, сконструировал для себя телескоп и смотрел на звезды.
— Вылитый ты.
— Знаю.
— А его не сожгли?
— За телескоп? Не, его племянник был Великим Инквизитором, зачем ему жечь родного дядю? Хотя бывали и такие… Вот он, кстати, рядом, Амадей де Моранжа; красивый, правда? Он был самым молодым Великим Инквизитором, до нынешнего, Ричи Визано, они одного возраста — двадцать лет; а это — Франсуа Дюран де Моранжа, видишь, у него руки нет?
— Ну.
— Все думали, что он потерял ее в Африке, куда поехал путешествовать; один из первых европейцев, там побывавших; на самом деле рука была просто перебита, местный шаман заговорил ее, и на ней выросли железные ногти; Франсуа всю оставшуюся жизнь скрывал ее под специальным корсетом; будто ее нет вовсе; он в Африке словно с ума сошел, привез странных зверей; одного зверя он натаскал убивать людей — тот гонялся за красивыми крестьянскими девушками и детьми; этим воспользовалась местная знать, чтобы запугать короля: распустила слухи, что зверь — это божье наказание, бич за его распутный нрав; народ стал ненавидеть короля. Король прислал в провинцию войска, но все бесполезно: зверь был неуловим.
— А что за зверь?
— Вроде волка, только огромный, с карету, и злобный, будто голодный. Он слушался только Франсуа. А Франсуа слушался знать; он был влюблен в одну девушку, и ему пообещали: если он поможет как следует напугать короля, то ему разрешат на этой девушке жениться, несмотря на…
— Несмотря на что?
— На то, что это его родная сестра.
— Фу, гадость, — и Снег испугался истории, ведь про Марианну и Макса — дядю Макса, говорили в городке то же самое.
— Они даже создали общество, с ритуалами, уставом, — Братство зверя… Я сейчас роман про это пишу, нашел в библиотеке все документы, мне страшно понравилась история.
— Ты пишешь?
— Да, постоянно, ничего не могу поделать.
— Дашь почитать? Я ведь дал тебе Маклахлана.
— Я совсем по-другому пишу, вдруг не понравится…
— А вдруг понравится?
— Действительно… Ладно, дам. А над камином — Дивьен Дюран де Моранжа. Семейный дьявол, — Макс встал на кресло, стоявшее у камина — широкое, вольтеровское, плед сполз с его плеча; Снег увидел, что он в пижаме — бледно-желтой, цвета сливочного масла; Снег растрогался, потому что думал, что пижамы носят только дети; потом поднял глаза, посмотрел на портрет, вздрогнул, будто дотронулся до холодного, скользкого, ему показалось, что портрет тоже смотрит на него, улыбается коварно, как море, — мальчик тринадцати лет, черноволосый, с черными глазами, бледным очень лицом, в черном бархатном камзоле, одна рука — на голове огромной черной собаки, лабрадора, в золотом, с блестящими камнями ошейнике. — Когда Дивьену исполнилось тринадцать лет, он умер — упал на своей первой охоте с лошади; и его разорвали собаки; страшная смерть. Но мало кто его пожалел, потому что мальчиком он был злобным: мучил животных, грубил родителям и учителям, бил младших, даже пытался убить свою младшую сестру, столкнул ее в реку, девочку спасла эта собака. С тех пор он приходит ко всем мальчикам из семейства Дюран де Моранжа, когда тем исполняется тринадцать лет, и предлагает дружить. Если согласишься с ним дружить, а это легко, Дивьен очень красив и кажется отличным другом, он никого не боится и обещает научить тебя этому, — то выбираешь зло; те, кто дружил с ним, прожили недолго и тоже умирали нелепо и страшно; Дивьен удачно выбирает момент: приходит, когда ты одинок.
