Иль-Манхус означает что-то вроде «вечно невезучий», но Фуад никогда не возражал даже против такого прозвища. Он был счастлив, когда на него обращали хоть какое-то внимание, и с радостью играл роль дурака. Это у него получалось замечательно. Исключительно талантливо.
Мы с Кмузу сидели за столиком в клубе Чириги, в глубине зала, и вели разговор о моей матери. Фуад Иль-Манхус подошел к нам с картонной коробкой в руках и остановился рядом.
— Индихар разрешает мне приходить сюда днем, Марид, — произнес он своим гнусавым дребезжащим голосом.
— С этим проблем у меня нет, — сказал я, тут же теряя нить разговора. Уловив мой взгляд, он осклабился и потряс картонку. В ней что-то загремело.
— Что у тебя там? — спросил я.
Фуад принял мои слова за приглашение и сел за наш столик. Он потянул свободный стул от соседнего стола, и ножки стула пронзительно заскрипели по полу.
— Индихар сказала, что, если никто не будет жаловаться, я могу здесь посидеть, если все правильно.
— Что это значит — «все правильно»? — нетерпеливо спросил я. Терпеть не могу вытягивать из людей секреты. — Так что у тебя в коробке?
Фуад провел костлявой рукой по волосам и подозрительно покосился на Кмузу. Потом он поставил коробку на стол и открыл крышку. Внутри было около дюжины дешевых позолоченных цепочек. Фуад сунул в коробку длинный указательный палец и поворошил им внутри.
— Видишь? — спросил он.
— Угу, — пробормотал я.
Подняв глаза от коробки, я встретился взглядом с Кмузу. Он допивал свой чай со льдом (мне было стыдно, что я заставил его пить такое количество жидкости в это время дня — я уважал его чувства). Кмузу осторожно опустил стакан на салфетку. Его лицо ничего не выражало, но я чувствовал, что он не одобряет поведение Фуада. Кмузу вообще ничего не одобрял в клубе Чири.
— Где ты взял это, Фуад? — спросил я.
— Смотри, — оскалился он. С зубами ему тоже не повезло.
Я выудил из коробки одну цепочку и попытался рассмотреть ее повнимательнее, но в клубе было слишком темно. Я перевернул ценник, на нем были проставлены цифры — двести пятьдесят киамов.
— Послушай, Фуад, — сказал я с сомнением, — туристы и местные жители жалуются, что приходится платить восемь киамов за стакан. Ты, наверно, сделаешь скидку на свой товар?
— Конечно.
— И сколько же ты за них просишь? Иль-Манхус прикрыл глаза, притворившись, что задумался. Затем он взглянул на меня так, словно просил милостыню.
— Пятьдесят киамов.
Я снова посмотрел в коробку и поворошил пальцем ее содержимое.
— Нет, — покачал я головой.
— Ладно, — сказал Фуад. — Девять киамов, но яа латиф! Я же так ничего не заработаю!
— Может, за десять ты их и продашь, — сказал я. — Ведь ценники из лучших магазинов города.
Фуад выхватил у меня коробку.
— Значит, они стоят больше десяти? Я засмеялся.
— Взгляни, — сказал я Кмузу. — Металл с позолотой. Наверно, не стоит и пятидесяти. Видимо, Фуад украл в шикарном магазине несколько ценников с трехзначной цифрой, привязал ценники к дешевой бижутерии и загоняет их пьяным туристам, рассчитывая, что они не заметят подделки, особенно в темном помещении бара.
— Потому-то я и спросил, можно ли прийти вечером, — сказал Фуад. — Вечером здесь еще темнее. Будет еще лучше.
— Нет, — отказал я. — Если Индихар разрешает тебе обманывать туристов, это ее дело. Но я не позволю тебе этим заниматься, а вечерами я здесь бываю часто.
— Яа Сиди, зловещим тоном произнес Кмузу, — если его поймают за пределами Будайена, ему отрежут руки.
Фуад переполошился не на шутку:
— Ты же не позволишь им сделать со мной такое, Марид?
Я пожал плечами:
— Что касается вора, то руки ему отрезают независимо от того, мужчина это или женщина. Это итог его деяний — наказание, исходящее от самого Аллаха. Всемогущего и Мудрого. Так написано в Священном Коране. Можешь прочитать сам.
Фуад прижал коробку к своей впалой груди.
— Когда-нибудь ты тоже приедешь ко мне с просьбой, Марид! — проблеял он и заковылял к двери, перевернув стул и по пути врезавшись в Пуалани.
— Ничего, переживет, — сказал я Кмузу. — Завтра он будет здесь снова, забыв обо всем.
— Плохо, — помрачнел Кмузу. — Когда-нибудь он нарвется не на того человека, о чем будет жалеть всю оставшуюся жизнь.
— Это верно. Но Фуад останется Фуадом. В любом случае до конца смены мне надо поговорить с Индихар. Не возражаешь, если я оставлю тебя на пару минут?
— Конечно, яа Сиди. — Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом; меня это всегда раздражало.
— Я скажу, чтобы тебе принесли еще чаю со льдом, — сказал я, направляясь к стойке.
Индихар мыла стаканы. Я намекнул ей, что она может не выходить на работу, пока не почувствует себя лучше, но она сказала, что лучше работать, чем сидеть дома с детьми и киснуть. Ей были нужны деньги, чтобы платить беби-ситтеру, и у нее остались долги от похорон. Девочки ходили вокруг нее на цыпочках, не зная, что ей сказать. Атмосфера в клубе создалась невеселая.
— Что-нибудь нужно, Марид? — спросила она. Ее глаза были заплаканы, под ними чернели круги. Склонившись над раковиной, она не смотрела на меня, не желая встречаться со мной взглядом.
— Еще стаканчик чаю со льдом для Кмузу, больше ничего, — обронил я.
— Хорошо.
Она наклонилась и вытащила из холодильника под стойкой кувшин холодного чая. Наливая в бокал, она так и не взглянула в мою сторону.
Я поискал глазами кого-нибудь из девушек. Сегодня днем работали три новенькие. Я вспомнил имя одной из них.
— Брэнди, — позвал я, — отнеси стакан долговязому парню вот за тем столиком.
— Тому каффру? — переспросила она, коренастая блондинка с толстыми руками, массивными бедрами, большой искусственной грудью и взлохмаченной крашеной шевелюрой. У нее были татуировки на обеих руках, правой груди, левой лопатке, видневшейся в вырезе платья, на щиколотках и даже на попке. Видимо, она стеснялась своих татуировок, потому что в присутствии клиентов накидывала черную шаль, а танцевала в белых гольфах и ярко-красных туфлях на платформе.
— Хочешь, я выбью из него чаевые? Я помотал головой:
— Это мой шофер. Для него бесплатно. Брэнди кивнула и понесла бокал в зал. Я сидел у стойки и от нечего делать вертел на ней круглый пробковый поднос.
— Индихар, — наконец позвал я. Она устало взглянула на меня:
— Я же говорила: не жалей меня. Я поднял руку.
— Я помню. Сейчас я хочу предложить тебе помощь. Прими ее хотя бы ради детей, если не ради себя. Я буду рад оплатить могилу на кладбище, где похоронены твои сват и свекровь. Чири охотно одолжит тебе денег…
Индихар с раздраженным вздохом вытерла руки о полотенце.
— Об этом я тоже не хочу слышать. Мы с Иржи никогда не одалживали денег.
— Разумеется, но сейчас у тебя другая ситуация. Какую пенсию тебе платит полицейское управление?
Она с отвращением отбросила полотенце.
— Треть жалованья Иржи, всего-навсего. И еще с поклонами толкуют мне что-то об отсрочке. Скорее всего, я смогу получать пенсию не раньше чем через полгода. Последнее время мы еле держались на плаву. А теперь я вообще не представляю, как свести концы с концами. Придется подыскивать жилье подешевле.
Я знал, что более дешевого места растить детей, чем Хаф-аль-Хала, быть не может.
— Хм… — пробормотал я. — Послушай, Индихар, ты ведь уже заслужила оплачиваемый отпуск. Давай я заплачу тебе за две-три недели вперед, и ты сможешь посидеть дома с Захрой, Хакимом и малышом Иржи. Или используешь это время, чтобы подработать где-то на стороне…
Брэнди вернулась к стойке и негодующе плюхнулась рядом со мной.
— Сукин сын, не дал мне чаевых.
Я посмотрел на нее. Видимо, по уму она могла бы составить прекрасную пару Фуаду.
— Я тебе говорил, для Кмузу — бесплатно. Я не хочу его надувать.
— Он что, твой любимчик? — язвительно поинтересовалась Брэнди.
Я посмотрел на Индихар.
— Тебе очень нужна здесь эта сучка? — спросил я.
Брэнди соскочила со стула и направилась в гримерную со словами:
— Ладно, замяли.
— Марид, — с восхитительным самообладанием отвечала Индихар, — оставь меня в покое. Не надо денег, отпусков, подарков. Хорошо? Дай мне только делать то, что я считаю нужным.
Спорить с ней я больше не мог.
— Как хочешь, — сказал я и вернулся к столику, за которым сидел Кмузу.
Я искренне хотел помочь Индихар, все более проникаясь к ней уважением. Пропустив пару стаканчиков, чтобы убить время, я просидел в клубе до восьми вечера. Пришла Чири с ночной сменой, и Индихар сняла кассу, заплатила девочкам и ушла, никому не сказав ни слова. Я подошел к стойке поприветствовать Чири.
— Индихар держится молодцом, — заметил я ей.
Она сидела за стойкой и наблюдала за посетителями, которых было общим числом семь-восемь.
