Я намеренно старался пока не смотреть по сторонам, смакуя этот редкостный триумф. Взамен сосредоточил внимание на Мунчайлд и Диггере.
Мун лежала спокойно и неподвижно, определенно еще не придя в сознание после укуса «рогатой жабы». Теперь, когда сестра милосердия и раненый поменялись ролями, Диггер сидел на земле и держал голову матери на коленях.
– Ты позаботишься о ней, сынок?
– Конечно, папа. Ведь зачем мы здесь, как не для того, чтобы принести успокоение и мир суетным душам?
Тон и слова Диггера послужили доказательством тому, что я уже заметил по его поведению: мемы мира дауков по-прежнему плавали в нашей крови и не испарились в миг прибытия ввиду несоответствия параметрам новой вселенной. (Я подумал, а не выудил ли йо-йо желание оставить нам мемы из глубины моего подсознания, где оно оформилось в молчаливое намерение...)
– Что ж, хорошо. Но если последствия укуса «рогатой жабы», прозванной также Жабой Потенции, такие, как я догадываюсь, она, когда очнется, будет та еще штучка. Надеюсь, ты сумеешь с ней совладать, пока я немного прогуляюсь?
– В любых условиях я буду действовать по совести, – ответствовал Диггер.
– Отлично. Это то, что нужно, – сказал я, усилием воли заставляя себя забыть на время про Диггера и Мун. И поднял голову, чтобы осмотреть новую местность.
Я стоял рядом с огромным сценическим задником: невероятной длины экран без единого шва и морщины тянулся футов на сто вправо и влево насколько хватал глаз. Натянутый на крепкую раму, экран трещал под порывами ветра.
Недалеко возле меня на подмостке прямо в грубом холсте экрана была устроена дверь, наверняка так, что вписывалась в нарисованную на другой стороне картину.
– Смотри, Диггер, хорошо заботься о мамочке. Увидимся позже. Наверно.
Я поднялся на подмосток и огляделся.
Судя по петлям, дверь должна была открываться в ту сторону.
Я схватил ручку, повернул, толкнул дверь от себя и вышел с другой стороны, оставив помещение за сценой позади.
С другой стороны все было черно-белым.
Не только переходы тона на разрисованном экране, но и кожа людей, и оттенок неба, и поверхность земли – все было окрашено в миллиарды оттенков серого. Это проистекало не от окраски, или грима, или теней, или фильтрованного света. Недостаток цвета казался природной неотъемлемой частью этого нового мира (или, может быть, это виновата ограниченность здесь моего зрительного восприятия?), по крайней мере по сю сторону экрана. А кроме того, откуда-то появилось зерно. Все словно бы было невысокого разрешения, мерцало и время от времени искажалось проплывающими или прыгающими волнами помех.
Я взглянул на свою руку и узнал, что и я стал черно-белым существом.
Но меня это вполне устраивало.
Потому что теперь я наконец-то был дома.
Из чистого любопытства я оглянулся назад, на расписанный фасад-экран, из которого вышел.
Там была изображена сцена из жизни Дикого Запада: лавочки и салуны, нарисованные коновязи и деревянные тротуары. Вышел я из двери в «Факторию», по сторонам от которой в окнах лежали нарисованные товары.
Трехмерная улица в серой монохромной пыли имела около двадцати футов в ширину. Противоположную сторону этого узкого канала образовывал второй разрисованный экран, где были нарисованы другие лавочки и бары.
Неподалеку от меня улица оказалась почти перегорожена, и там было много людей. Они сидели на примитивных деревянных скамейках, разделенных проходом, стоящих прямо посреди улицы. Перед скамейками находился старомодный домашний экран, установленный на металлической треноге. Проход между скамьями оставлял достаточно места, чтобы в экран беспрепятственно бил луч восьмимиллиметрового киноаппарата.
Внезапно я заметил, что на скамьях сидят только дети. Подростки в джинсах на фланелевой подкладке и енотовых шапках, в домотканых полосатых платьицах и гольфах. Странно, но когда я первый раз на них взглянул, они показались мне моими ровесниками. Погодите-ка минутку, они и есть мои ровесники! Что это мне вдруг подумалось? ..
Среди ребят сидело двое взрослых. Они заметили меня, и один направился ко мне.
Это был высокий, поджарый, чисто выбритый ковбой с болтающимися на бедрах одинаковыми шестизарядниками, с платком, небрежно повязанным на шее. На лице у него сияла широкая, знакомо-гостеприимная улыбка. Подойдя ко мне, он протянул руку и сказал:
– Добро пожаловать в Бумгород, партнер! Ты как раз вовремя. Мы тут наладили кинопроектор, чтобы показать мультики с кричалками-вопилками. Топай к нам и присядь посмотреть...
Я с благоговением встряхнул ему руку.
– Рекс. Рекс Трейлер. Это ведь правда вы? А это и вправду Бумгород? Ого!
К нам уже шел второй мужчина. Этот был типичный мексиканец: бандитская рожа, серапе, обвисшие усы.
– Панчо, – спросил Рекс, – что ты приготовил для нашего нового друга?
– Рекс, если он хочет, думаю, могу дать эти пистолеты.
Панчо протянул мне свой ремень с патронташем и парой кольтов в кобурах. Я взял подарок и подпоясался. И едва не расплакался от радости.
Рекс дружески похлопал меня по плечу.
– Будет, партнер, нет причин лить воду. У нас тут планируется стрельба по мишеням, мустанги для объездки, вальс с медведями, короче, в нашем балагане развлекаются на всю катушку и на все сто процентов. Так зачем плакать? Незачем.
Я вытер глаза.
– Да, сэр. Думаю, незачем...
– Отлично! Тогда потопали, познакомишься с твоими новыми приятелями!
Мы потопали к лавкам, и едва я уселся, во всей вселенной погас свет и кинопроектор заработал.
И все мы принялись кричать и вопить, словно одержимые.
Не могу сказать, долго ли крутился кинопроектор. Возможно, недолгую вечность, потому что мы были в еще большей степени оторваны от хода времени, чем даже в Моноблоке. Знаю только, что посмотрел – с визгами и дрожью восторга, которая прокатывалась по плечам, моим и остальных детишек, – следующие картины:
Шесть «Попаев».
Пять «Котов Феликсов».
Пятьдесят «Трех марионеток».
Пятнадцать «Лаурел и Хардис».
Пару дюжин «Маленьких мошенников».
Двенадцать «Веселых мелодий».
Восемь «Томов и Джерри».
Тридцать два «Роки и Булвинкля».
По месячному выпуску пяти других захватывающих сериалов.
Я в истерике раскачивался на скамейке, обливаясь потом. Бока у меня болели, словно высекли ремнем, – так я смеялся. Ноги болели оттого, что я ими постоянно топотал, а ладони горели от хлопанья. Горло же саднило так, словно в нем прошлись металлической щеткой.
И когда между одной серией и другой экран гас, мы, все ребята, на секунду замирали.
И вдруг кто-то выкрикнул мое имя.
– Пол! Пол! Где ты, черт возьми?
Зажегся свет (что и где служило солнцем в этом континууме? – промелькнула у меня мысль), и Рекс Трейлер встал перед экраном.
– Похоже, к нам затесался крикливый койот, мальчишки и девчонки, из-за чего шоу приостановлено. Кто-нибудь признается, что это из-за него? Мы сможем избавиться от беспокойства и продолжить веселье.
Хруст гравия заставил всех обернуться.
К нам шли Диггер и Мунчайлд.
Я поднял руку, и Рекс улыбнулся мне.
– Гм, Рекс, это вроде как мои друзья...
– Что ж, партнер, топай и переговори с ними, пусть закроют рты на замок и проглотят языки.
Я поднялся с места и, сгорая от стыда, отправился навстречу Диггеру и Мунчайлд.
Увидев меня, Мунчайлд стрелой бросилась навстречу. Она схватила меня, обвилась вокруг, принялась обнимать, тискать и покрывать мое лицо слюнявыми поцелуями. Потрясенный, я почти не чувствовал, как ее руки тискают мою задницу, а ее «там внизу» прижимается к моему.
– Ох, Пол, я так рада, что с тобой все в порядке! Я так волновалась, скучала по тебе, ты был мне нужен!
Я отстранился от нее и вытер лицо.
– Тьфу! Брр! Что за черт? Что с тобой стряслось, Мун? Ты что, не видишь, что мы тут заняты?
Она изумленно оглянулась по сторонам.
– Заняты? И дело не может подождать? Нам нужно найти местечко, где мы сможем остаться наедине , Пол!
Мун медленно водила пальцами вверх и вниз по пуговицам моей рубашки.
– Я ведь уже готова , понимаешь? Разве это не здорово? Мы отлично проведем время, стрелок , с этой твоей шестизарядной штуковиной, если ты понимаешь, о чем я...
Я в растерянности отступил назад.
– Нет, не понимаю. О чем ты? Ты не могла бы оставить меня в покое? Я хочу еще мультики посмотреть...
Наконец вмешался Рекс.
– Нужна помощь, сынок?
Мунчайлд смерила взглядом мужественную фигуру Рекса. Потом шагнула к нему и положила обе руки на его рубашку.
