А в это время люди на берегу и на острове тоже бросали в воду подставки. И море отвечало волнами, как может плакать только море…
И только у Михала такой штуки не было. Он бросил в волны пустой сосуд. И тогда я понял, что никакое это не стекло.
Огромный водяной столб, словно подводный вулкан, поднялся выше галереи, еще выше, закипел, засветился, и десятки искр рванулись в темнеющее небо. И там пропали на миг.
А потом — рассыпались множеством огненных нитей, прямо над нашими головами сплетаясь огромной сияющей паутиной. Она продержалась несколько мгновений и пролилась серебряным дождем обратно в море.
Вот это я понимаю!
— Да, тут вам не на кладбище. — Я не заметил, как сказал это вслух. Артур услышал.
— У нас нет кладбищ, у нас есть аллеи памяти. Завтра власти посадят в городе дуб. А на один из уже растущих повесят табличку с именем Макс Циферблат. И датой ухода.
— А дата рождения?
— А зачем? Неважно, сколько человек прожил. Важно — как.
Может быть. Я пока над этим не задумывался…
— Артур, — не удержавшись, спросил я, — а если бы Дэн… Если бы его здесь… Его бы тоже так?
Артур, несмотря на мое косноязычие, понял.
— Да. И его бы провожали так же. В замке, а может быть — в институте, как решили бы. Каждого — там, где трудился.
— А эссенциалиста?
Что-то не могу я представить развеивание пепла в эссенциалии. Не все же они над морем.
— Эссенциалиста? — улыбнулся Артур и, наклонившись, шепнул мне в ухо. — Эссенциалисты не умирают.
Пока я подбирал челюсть, он добавил так же тихо:
— Проболтаешься — убью!
Вот и пойми их, серебряных…
Прекрасен город Айсбург. И мир по имени Лабиринт. И море здесь великолепно. Особенно когда смотришь на него не из-за решетки, а идешь босиком по волнам.
За прошедший день мы все вымотались неимоверно, и Артур никого из нас не отпустил — уговорил остаться ночевать у него в доме. А живет он совсем рядом, десять минут пешком до лодочной станции. Удобно на работу ездить…
Дом Артура — это особая история. В таких домах должны жить академики. Писатели. Философы. Ну и — маги, наверное.
Дом двухэтажный. Впрочем, второй этаж — небольшая мансарда. Но для двоих постоянно живущих в нем человек — места до черта.
Там резные лестницы, широкие кровати под тонкими мягкими покрывалами. Там даже камин. Там поют соловьи за окнами. Там вокруг дома — сад…
В общем, это какой-то ненормально уютный дом. Не бывает таких домов.
Мама Артура совсем на него не похожа. Она бойкая, веселая и так нам обрадовалась! А больше всех, как мне показалось, — Свете.
Нас чем-то кормили, но я уже плохо соображал и был просто счастлив, когда мне показали мою кровать. Упав на нее, уснул тут же, до утра.
Утром проснулся последним, все уже встали и завтракали.
Когда я хоть и умытый, но все равно полусонный притащился на кухню, то застал там такую картину.
Столу них большой, овальный. «Люблю гостей», — сказала мама Артура. Между прочим, довольно молодая женщина. Интересно, жив ли его отец.
Так вот, рядком за этим столом сидели Петер, Андрей, мама Артура, Света и хозяин дома с моей дочерью на коленях. И он улыбался. Впрочем, как и ребенок.
Когда я это увидел, весь сон прошел моментально. Самое интересное, ничего особенного вроде бы не происходило. По крайней мере, никто ничего не замечал. Все весьма дружелюбно со мной поздоровались и позвали за стол. И я сел, конечно. Но думать мог только об одном: а ведь кто-то здесь лишний…
После завтрака я слегка отвлекся, потому что занялись насущными делами.
Приехали родители Андрея.
Я хотел сказать, родители Севы Сергиенко, Артур вызвал их телеграммой.
Встреча обещала быть нелегкой.
Ведь Артур, возвращая эссенциалиста к жизни, окончательно сделал его Андреем.
Андреем, не Севой.
С фамилией Латушкин. С верующей мамой и папой-электриком. С подмосковным детством. Со службой в армии. С учебой в академии Эссенс. С работой корректором. С любовью к Рите. С привычкой курить — к счастью, немного.
И при этом — с однородной паутиной серебристо-бирюзового цвета.
Раз Андрей считал моих родителей своими, я автоматически становился его братом. Меня в принципе это устраивало. А вот его родителей, родителей Севы — нет. Тем более что их он не воспринял вообще.
Сказок на свете не бывает, даже при наличии фэнтезийных чудес.
Дело осложнялось еще и тем, что родители Севы оказались эссенциалистами. Может, какой-то парень в армии и вел с молодым Сергиенко разговоры о теории сущности, но впервые об этом он узнал, конечно же, в семье. А после второго (или уже третьего?) рождения интерес корректора к эссенции заметно охладел. Что не доставило радости родителям.
— Я не хочу больше этим заниматься. Сейчас. Не-хо-чу.
Так он сказал мне. Повторил и им.
Жители Лабиринта — люди достаточно продвинутые. Им не надо объяснять на пальцах теорию порталов. И уж эссенциалистам не так трудно понять, что такое конвертирование. Но видеть собственного сына с другим лицом, с другими манерами, мало того, понимать, до какой степени изменилась его личность, — это выдержит не каждый.
Контакта не получилось. Встретились чужими людьми — и чужими же через некоторое время расстались.
— Артур, неужели ничего нельзя сделать? — плакала в соседней комнате мать Севы.
Артур вздохнул.
— Я бы мог попытаться вернуть ему прежнюю память. Хотя это будет для него очень болезненно — он выдержал бы. Но он просто не хочет. Не хочет становиться Севой.
— Но что же делать? — спросил отец Севы.
— Дайте ему время. Сейчас из прежней жизни для него существует только Рита. Если после встречи с ней он не захочет вернуться к себе прежнему — значит, вам придется научиться принимать его новым. Таким, как сейчас. А он будет привыкать к вам. Если, конечно, вообще вернется в Лабиринт.
Стоит ли говорить, что чета Сергиенко уехала очень расстроенной.
Теперь, когда передряги остались позади, Андрей мог думать только о Рите. В течение всех дней, проведенных в нашем мире, эссенс о ней почти не вспоминал. Он запретил себе эти мысли.
— Я не знал, что она жива. Я чувствовал, что если начну думать — сорвусь, пошлю все к черту, кого-нибудь убью…
Но когда Артур подтвердил, что с Ритой все в порядке и она всего лишь находится в другом мире, Андрей отвернулся и быстрыми шагами вышел из дома.
Рыдать на берегу от счастья, видимо.
А я решил поискать Катьку. Я ведь с ней почти не общался ни вчера, ни сегодня. А когда последний раз у меня была такая возможность, я еще не знал, что она моя дочь. Она и сейчас не знает, что я ее папа. Света сказала: не было подходящего момента, чтобы сообщить. Впрочем, я и не собирался делать это срочно, я просто хотел с ней побыть. Поговорить, поиграть. Ощутить, что у меня есть дочка.
В доме я ее не нашел. Дом вообще был почти пуст. На кухне мама Артура месила тесто. Мне стало жутко неудобно: мы тут бездельничаем, а бедная женщина вынуждена готовить на такую ораву. Я предложил помочь ей.
— Ну что вы, Стасик! Не нужно. Я все время одна, а тут вы приехали. Артур же у меня дикий, у нас только Петя бывает, да и то редко. Такие занятые оба, такие занятые… Какая радость, что наконец-то друзей привез!
Она покачала головой. А я с удивлением заметил, что ошибся, решив сразу, что Артур с матерью не похожи. Чертами как раз похожи: и глаза, и волосы, и осанка. Но она… живая! А он как замороженный. И взгляд у него другой. Поэтому такой контраст.
— …И Света рвется все время мне помогать. Да успеется еще! Отдыхайте, пока есть возможность.
Я неловко сглотнул. В каком смысле — успеется, интересно?
— Собственно, я Катю искал…
— О! — засмеялась мама Артура. — Этого бесенка найти непросто. Последний раз в саду ее видела, она за ящерицей бегала…
Я поблагодарил и направился в сад.
Катю я увидел издалека. В самом центре сада под деревьями стоял стол. Вот под него она и шмыгнула. На столе была натянута сетка, и Петер с Артуром, раздетые до пояса, играли в настольный теннис.
Да, я был прав в свое время насчет Артура, полагая, что при всей своей худобе он вовсе не слаб. Мышцы, должен заметить, у него весьма ничего себе. И играет он здорово, гораздо лучше, чем Петер, которому приходилось носиться за мячиком от одного угла стола к другому, как челноку в ткацком станке. У Петера, конечно, тоже мышцы. Но местами пробивается жирок…
Впрочем, кто бы говорил!
Я направился к ним и заметил Свету. Она сидела недалеко от стола на скамеечке, расправив пышную юбку своего легкого платья, и наблюдала за игрой. Не отрываясь. Не знал, что она так интересуется пинг-понгом.
Но чем ближе я подходил, тем яснее видел, что вовсе не теннисом она так увлечена.
