В силу обстоятельств я тогда вовсю пользовался добротой Ди — брился женским станком, пялил на себя все её нерозовые футболки и почти все, ну, не самые узкие джинсы. В покое разве, что оставались только лифчики и кружевное негляже.
Хотя то что было у Ди под кружевами, я старался не оставлять в покое не на минуту. Стоило ей выйти из комнаты с дочкой, как я устраивал засаду в ванной, в кухне, а если она прохлопывала крючок — то и в туалете.
Я наивно полагал, что ей очень нравится такое обилие внимания.
* * *
Упаси вас, конечно, бог от отсидки в тюрьме, но это ещё, поверьте, полбеды. Настоящая беда это из тюрьмы освобождаться. Вымогная система начинает вас тут же испытывать на прочность.
Исправились ли? Точно? Сможете ли устроиться на работу без прописки? А без трудовой?
А военкомате как объясните, что из института ушёл в бега, потом в зону, потом снова в бега?
А родина как же без присмотра? Ты родину вообще любишь? Любишь значит должен защищать.
А мою родину — Союз эсэсэр упразднили, извините.
Везде очереди, злые как собаки свободные рыночные люди, наглые чиновники, которые смотрят на тебя как на последнюю безденежную мелкоуголовную шваль, а за идиотские бланки надо тут же платить.
Работы то нет, следовательно и денег тоже нет, и ты снова стреляешь мелочь то у Ди, то у мамы. Мелочи едва хватает на проезд и пачку дешёвых Родопи топорной ташкентской сборки.
И самое паскудное — глубоко внутри я не верю в насущную необходимость паспортов, виз, гражданств, армий, тюрем и участковых приставов. Стоя в очередях с дурацкой бумажкой для того чтобы очередной кретин приложил к ней свою холеную руку — заставляет чувствовать полным кретином себя самого.
А так хочется просто жить и радоваться! Я смотрю на бродячих собак и в очередной раз им завидую. Это не двуногие обезьяны создали самую продвинутую цивилизацию и летаюттеперь в космос. Это собаки создали самую продвинутую цивилизацию. Двуногие вон бегают и занимаются бессмысленным обменом свободного времени на бумаги с подписями и портретами. А собаки просто подходят к ним на остановке, делают печальный взгляд, забирают остатки самсы, проглатывают их — и дальше, по своим, заметьте, собачьим делам. Кстати и в космосе собаки тоже побывали гораздо раньше, чем Юрий Алексеевич Гагарин.
Мне хочется стать бездомной собакой.
* * *
Стучу в знакомую дерматиновую дверь квартиры Димона минут уже, наверное, пять.
Наконец кто-то вяло спрашивает не открывая двери:
— Кто? Кто там?
По голосу это старшая сестра Димона — Любка.
— Любань, а как жизнь? А Диму можно? Димон дома?
Из-за двери слышен странный звук, вроде всхлипа. Бухают они там что-ли с утра или того хуже, ябутся?
— Диму говорю можно, Люпп?
Дверь с лёгким скрипом приоткрывается, и я вижу Любкину голову. Хотя она и раньше не было моделью, сейчас подурнела ещё сильнее — распухла, разрыхлела. Наверное до сих пор не замужем, растрёпа.
Любка плачет.
— Ты что совсем ничего не знаешь? Или опять издеваешься надо мной?
— Люб, я только-только с приисков кукурузных вернулся, вот те крест — ни ухом, ни носом!
— Дима умер… Умер! Понимаешь? У-м-е-р! Нет больше Димы!
Теперь уходи пожалуйста. Уходи. Я вас всех видеть больше не могу!
Не дожидаясь начавшего булькать у меня в горле вопроса, Любка захлопывает дверь, оставив меня на лестнице. Наедине с мёртвым Димоном. Херня какая-то. Умер? Почему умер? От чего? На хрена умер?
* * *
— Мам, как же это, Димон-то умер что-ль?
— А ты, что, ничего не знаешь еще?
Умер твой Димон. Да. Уж с полгода как. Вместе с корейцем Игорем.
В Сергели-два их нашли. Распухли все… почернели…В закрытых гробах хоронили, по-быстрому, почти бегом, летом дело-то было, жара… вонища…
Маму Димкину так в больнице и оставили — с опознания в реанимацию попала. Сердце.
— А как же это? Что же? Что стряслось то? Авария?
— Авария, ага! Героин называется авария в башках ваших берёзовых. Говорят, больше чем надо укололи — вот и… сразу оба…
А ещё через полгода и Максимку в запаянном гробу на Сергелийское кладбище отнесли.
Тебя, прости господи, тоже бы на этот героин потянуло, знаю, так бога и благодарю, что в тюрьму тогда вовремя посадили! Жизнь, наверное, тебе спасли. Слава тебе, Господи!
Альбертик-то твой, и Лешка-Леший живые — но тоже сидят ведь, охломоны. Где-то около Карши, в Кашкадарье сидят, тетя Гала говорила. Вот так-то вот! Гоп-компашка ваша! Все шуточки вам, раздолбаям. Хиханьки-хаханьки. Жизнь — шутка, любовь — шутка, уважение окружающих шутка.
* * *
Узнав от вездесущей тети Галы, местного информагентства, что наши феи-близняшки Наташа и Надюха подались «торговать собой на панели» в Россию, я понимаю, что в Сергелях мне сегодня больше нечего делать. Мои друзья, те кто не умер от передоза, или сидят тюрьме, или торгуют собой на панели в России.
Вдруг вспомнил всех разом в белых рубашках, пионерских галстуках, шурующих в седьмую школу мимо остановки, где изгоем, с книжкой «Остров сокровищ» притулился в ожидании сорокового и я. Стало больно от того, что все в жизни оказалось иначе, чем нам мечталось тогда.
Вместе с Димоном, Игорем и Максом отнесли на сергелийское кладбище и кусочек меня.
Считается, что проигранная в пух Союзом холодная война обошлась почти без жертв. Никто упрямо не хочет считать меня и моё почти стёртое напрочь последнее счастливое советское поколение.
Закурив одиноко оставшуюся в пачке сигарету и сплюнув под ноги, я поплёлся на ту же самое остановку автобуса номер сорок.
Куда бы двинуть теперь?
* * *
Афганский альбом. Битва за порох.
К 2000 году Афганистан превратился в страну рекордсмен по производству опиума. Общая площадь посевных площадей достигла ста тысяч гектаров. У власти в стране тогда уже находился Талибан. Мулла Омар, сдвинув набок тюрбан, решил, что объёмы производства сильнейшего наркотика и его доля в национальном ВВП страны откровенно вызывающи. Принятые жёсткие меры, талибы сократили производство опия сырца — основного сырья для производства героина с трёх тысяч до «всего» семидесяти пяти тонн в год.
Американская оккупация вернула статус кво — вырабатываемый промышленным способом героин волной хлынул в Европу. Вся эта трасса пролегла через бывшие советские республики. Вдоль этой трассы рядами расположились кресты и безымянные могилы. Трафик похоронил до срока целое поколение.
Хотя Малявин и слыл нон-конформистом, даже бунтарём, я вечно злился на него, за то что он не шёл в своим бунте до конца. Пить — так до блевотины, наркота — так до ломок, бабы — чтоб до решёток цугундера! Вот как я и представлял себе тогда настоящий бунт.
А Малявин? Малявин просто был последним героем, растаскивающий убиенных горем от заблёванных унитазов до ближайшей кровати. С немецкой аккуратностью он укладывал штабелями тех, кто полчаса назад смеялся над ним, обвиняя в неумении по-русски пить.
Малявин мудр, а разве настоящий бунт может быть мудрым?
* * *
Вся экономика Ташкента в те дни сводилась к трём основным почётным профессиям — таксист, проститутка и автобусный контролёр. Этот локомотив триединства и созидал тогдашний валовый нацпродукт нашего города.
На каждом движущимся, хоть сколько-либо относящимся к общественному транспорту средству появилось по контролёру. А то и по два. Пассажиров обкладывали как серых волков — двигаясь со одновременно со всех дверей. В ташкентском автобусе тех времён гораздо легче было срезать у кого-нибудь пустой кошелёк, чем попытаться проскочить зайцем.
Проезд без билета сложнейшая многоходовая операция и сейчас мне её не вытянуть. Я не в боевой форме. Поэтому с тоской отдаю дуболомам последнюю сотню.
Как стану передвигаться завтра, один бог ведает. Наверное, снова воровать пойду. Что-то, а магазин подломить я ещё смогу!
* * *
Пройдя большую часть финишной прямой от остановки до дома Малявина, я отчётливо понял что не смогу дойти до туда сухим. А был я тогда в районе метро Хамида Алимджана — там эти цепные койоты во все подъезды уже замков понавертели. В лагере ссать сверх меры совсем не казалось отклонением от нормы. За ночь я вставал несколько раз и был в этом не одинок, в дальняке либо кто-то уже отливал, либо шоркал обратно — спать. Зэки любят помочиться вволю. Узбеки-каторжане связывали это явление обильного ссанья с пищей. Великий Авиценна завещал узбекам, будто если ешь только варённую пищу — больше ссышь, чем когда ешь только жаренную. Мол, откинемся, посоны, покушаем вольной жрачки все и пройдет. Пока вот не проходило. Авиценна явно никогда не сидел в узбекской тюрьме.
