Настоящим экологическим бедствием стал подземный склад ГСМ — горючка и смазочные материалы нашли дорогу в грунтовые воды. Это было крупномасштабное экологическое бедствие. Стоило только копнуть на метр-другой вглубь ханабадской землицы — и с дуру можно было решить, будто под аэродромом находится нефтяное месторождение.
Американцы быстро воздвигли забор из контейнеров поставленных друг на дружку. Теперь в дополнение к внешнему рубежу обороны — довольно солидному бетонному забору советских времён, в течении нескольких часов возник внутренний — стальной. Поднаторевшие в оккупациях — Джи Ай действовали слажено и чётко.
Выставив посты и КПП — солдаты быстро натянули гигантские полевые палатки, расставили био-туалеты и протянули первые метры оптоволокнистого кабеля для интранета.
Следующие гости были представители диспетчерской службы ВВС США. Эксперты с ноутбуками из которых торчали спутниковые антенки прошли каждый метр полученной без единого выстрела территории и составили длинный список материалов необходимых для скорейшей модернизации аэродрома.
В одинокой башне диспетчера, который в последнее время наблюдал за стратегическим передвижением баранов по полю — появились шумные крепыши-сигнальщики из войск связи, которые быстро начали монтировать американское диспетчерское оборудование.
Позади диспетчерской быстро раскрылись зонтики гигантских спутниковых тарелок.
На башне появилась табличка К2 — база ВВС США «Оплот свободы». К-2 — потому что по-английски название начинается с двух К: «Karshi-Khanabad».
В Ханабад стал прибывать основной контингент — а именно сами представители ВВС США. Как и во всех армиях мира лётчики и их обслуга — ребята с привилегиями. Но тут им пришлось слегка нахмуриться — общее командование осуществляли офицеры 164-го подразделения военно-интендантской службы Армии.
Хотя вскоре количество лётчиков и аэродромной обслуги значительно превышало личный состав армейских горных стрелков — летунам все же пришлось подчиняться более жёстким армейским правилам, а это значит не щеголять в футболках с короткими рукавами, несмотря на узбекскую жару, не баловаться пивком, и не крутить романов с солдатами в юбках, коих в Ханабаде было превеликое множество.
Непривычные к жёсткой дисциплине американские лётчики постоянно нарушали правила, вызывая кучу трений, нареканий и курьёзов.
На семейном совете мне был вынесен беспощадный приговор — английская спецшкола. Или как их тогда называли с «углублённым изучением английского языка».
Это решение было не менее судьбоносным чем решение отца выбрать Сергели. Школа помогала мне потом всю жизнь — от таштюрьмы до Таймс-сквера. Была только одна маленькая проблема — чтобы добраться до кладезя знаний, нужно было ехать часа полтора на двух забитых внепродых автобусах. В один конец.
«Ничего страшного» — сказал поправляя очки отец: «Я в четырнадцать лет пошёл работать на кирпичный завод, а Гайдар командовал полком уже в шестнадцать».
Мама возразила, сказав, что на кирпичных заводах тогда не работали педофилы, а на автобусах, особенно на сороковом маршруте, они просто кишмя кишат. Я попытался собрать побольше информации о загадочных педофилах, но родители быстро переглянулись, и мы пошли пить чай с наполеоном.
Семейный совет был объявлен закрытым.
* * *
Львиная доля жизни моей таким образом прошла на остановках, автобусах и метро.
Педофилы, правда, так и не повстречались, но и друзей в Сергелях тоже завести долго не удавалось. Я был иной. Все нормальные люди учились в седьмой школе, не слова не знали по-английски, и редко заезжали дальше автостанции «Самарканд». Я же привык подолгу быть один, и впервые оценил тогда силу одиночества.
Поэтому наверно долго моим единственным другом в Сергелях был пудель Борька.
До тех самых пор пока мы с ним однажды не очутились на уютном сергелийском кладбище, где уже обитали Альба, Макс, Димон и Леший.
Вся прелесть крошечного сергелийского кладбища и его страшная тайна — это потайные ворота в рай. Поле чудес номер два. Чтобы быстрее туда попасть, достаточно пройти в самый дальний угол клахи, перемахнуть через забор с косым трафаретом «Умерших вспомним» и спрыгнуть там на землю.
Первое что с вами там происходит это чувствительный удар по башке сладковатой волной маслянистого запаха вызревающей под палящим солнцем марьванны. Сергелийское кладбище это портал в другие миры. Он граничит с целым полем конопли-дикушки. Похоже на марихуёванные джунгли. Или на книгу «Плаха» старого нашакура Чингиза Айтматова.
* * *
Как говорится у классиков марксизма — коси и забивай. Ташкент мог бы стать мировой столицей паломничества хиппи, а не колонией строгого режима.
* * *
Это поле чудес нашел Макс. Был у него философский заскок — шататься в одиночку по бескрайним сергелийским окрестностям. Он так партии шахматные обдумывал. По пояс в люцерне. Уже в одиннадцать лет Макс был чемпионом Сергелей по шахматам и занималтретье место по всему Ташкенту. В добавок к этому его отец, капитан международных линий на аэробусе, старался привить ему и любовь к каратэ.
Ура-маваши и способности знать то, о чем мы только хотим подумать, сделали Макса нашим безусловным вожаком. С ним считались даже старшаки. В тюрьме люди играют больше в карты и в шашки. Тот кто по-настоящему владеет тайной шахмат — никогда не попадается.
* * *
— Я буду держать палочки в кулаке — а вы тяните.
Макс объясняет нам правила.
— Тот кто держит не участвует, а тот кто вытянет короткую — ныряет.
Короткая в тот раз выпадает вечно невезучему молчуну Лешему.
Леший медленно, плюясь, раздевается. На нем выцветшие на сергелийском солнце и протравленные химотходами Чирчика плавки. Кудри у него как у Анджелы Дэвис — беспредельное афро. Леший ныряет в самую гущу парящей маслянистым маревом пальмоподобной бескрайней анашовой плантации.
Потом он как очумелый начинает носится по диагонали всего поля, враз взмокнув от жары. С ещё большим рвением за ним летит мой пудель Борька, стараясь на бегу тяпнуть Лешего за сандалии, и повалить на землю как нарушителя государственной границы.
Как истиные тимирязевцы, мы собираем самые крупные ароматно-масляные анашевые головняки и дрова для ритуального костра.
Когда окончательно убитые солнцем и марихуанной одурью Леший и Борька приползают назад высунув языки, начинается вторая стадия ритуала — целебное растирание. Вытянувший черный жребий Леший, теперь трёт себя со всех сторон ладонями, как чесоточный.
Со стороны похоже, будто в Лешего вселился шайтан. Постепенно, под его ногтями и на ладонях начинает собираться чёрный пластилин. Это — ручник. Ручник, микстуру из анашевого цимеса и эпидермиса Лешего, мы аккуратно собираем в фольгу. Для просушки.
Герцог Альба, вытащив из-за Поллинарии Прохоровны Никифоровой, 1902–1968, умыкнутую мною из дома бутылку рафинированного салатного масла, добавляет в анашу сахару. Готовит вкусную хрустящую жарёху. Халва с последствиями.
Коварство Альбиной халвы в том, что она никогда не торкает сразу. Пройдёт два-три часа и пара чашек горячего чая, и вот когда вы уже практически забыли, что приняли это опасное средство, оно обрушится на вас бетонной плитой психоделического кошмара.
Приняв по олимпийскому веслу этой магической жарёхи, и курнув сверху мёртвой кожи Лешего, мы как оглушённые космонавты-подводники выгребаем на дискотеку в седьмую школу. Там мы почти полноправные хозяева. Хотя есть ещё банда корейца Чеснока, но им не до попсовой дерготни, они больше сейчас по дачам в Старых Сергелях работают, по-взрослому.
Пока все дёргано извиваются в цветомузыкальном кошмаре, я забиваюсь с Надюхой в самый угол спортзала. На длинной скамейке для гимнастов со здоровым духом в здоровом теле, я просовываю ладонь ей за пазуху и нащупываю малюсенькую сиську. Она придавливает мою руку к груди острой коленкой и парализует все мои дальнейшие поползновения.
Ну и пусть — мне и так хорошо.
* * *
Нужно было вернуться в Сергели — снять на паспорт отпечатки лица.
Всю дорогу пялился на собственное отражение в витринах и окнах троллейбуса — глаза как у обделавшегося крошки-енота. Да ещё и с отвычки от одной линзы, иногда резко подёргивается левое веко.
Картинка из бестселлера «Возвращение Нервного».
Фотки вышли страшнючие — во первых, я на них совершенно лысый в ярко-голубых контактных линзах Ди. Разве же я мог подумать, что довольно скоро мне придётся пересекать международные границы, и валенковые погранцы разных государств будут подолгу удивлённо на меня таращиться.
