«Да что со мной? — спросила Клавдия. — И где же этот кусок окна?» «Что с тобой, Клавдия?» — мама вошла в комнату, увидела, как дочка ползает по полу в поисках недостающего куска мозаики, а через минуту уже сама ползала: «вот он, вот!» — и радостно приладили его на место; и оказалось, что в окне замка кто-то есть: рука отогнула занавеску; «красота какая, — сказала мама, — а можно я пособираю, когда ты уедешь? это Вальтер подарил?» «да, Вальтер; уфф, мам, мне как-то не по себе; что-то случится» «может, не поедешь?» «да нет, не так, а будто где-то родился мой двойник; не знаю, понятно ли» «ничего не понятно, но пойдем чай пить, зеленый «Ахмад» с жасмином, да?» Мама была замечательная: молодая, бывшая актриса, в юности она сыграла в нескольких фильмах, которые до сих пор смотрят все девчонки, — про Золушку, Принцессу на горошине, Спящую красавицу, Беляночку, Элизу; принцем был всегда ее брат-двойняшка, а все думали: возлюбленный; ее брат, дядя Клавдии, Вацлав, приходит теперь чай пить иногда — приезжает, каждый раз это событие; он стал не актером, а фотографом, путешественником; привозит всегда чемодан подарков: вазы, бусы туземные, ткани; Клавдия обожает его, он просто идеал мужчины, принц на белом коне; мама тоже не играет, но ведет уроки актерского мастерства в театральном вузе два раза в неделю; готовит какие-то номера, грим, костюмы, реквизит; и до сих пор у нее толпы поклонников — из студентов и бизнесменов. По их трехкомнатной квартире вечно раскиданы ажурные чулки, шоколадные конфеты и фантики от них, вязание, вышивание, книги Хмелевской, дю Морье, Харрис, Кинселла, по психологии и эзотерике, кулинарные; холодильник всегда полон заливного, холодца, пирожков, салатов; сама мама ест мало: наедается шоколада; ей просто нравится готовить — научилась, пока сидела с детьми. Вот и теперь одним чаем дело не обошлось, не мама, а хоббит: приготовила французский омлет с сыром и зеленым луком, пришлось съесть; пойти в душ — там гель для душа «Джонсонс беби» с лавандой, успокаивающий перед сном; ох, черт, вся комната зачалена недособранным ролевицким добром; «ладно, завтра встану пораньше», и Клавдия упала на диван, длинный, коричневый, из IKEA, с подушками в тон, купила сама, в кредит, такая взрослая, смеялась, когда получила его, выплачивает, зарабатывая переводами; сама Клавдия учится на журналистике, но увлекается языками и делает всяким двоечникам с факультета международных отношений контрольные за денежку.
Но библиотекарь-колдун не давал ей покоя; она смотрела в потолок, к которому были прикреплены Луна, Земля и звезды, — модель Вселенной; Саша, младшая сестра, привезла из очередной поездки в Китай; в темноте они светились еле-еле, но чем дольше смотришь — тем ярче; и вот уже словно плывешь в открытом космосе; Саша учится в балетной школе при большом старинном театре, труппа летом гастролирует; а как же без танца маленьких лебедей, Саша вторая слева; «где меч?» — спрашивают принцесса и библиотекарь у народа из ущелья; народ там живет красивый, в красных и синих одеждах — рубины и сапфиры; и герцог — у них нет короля, у них герцог — улыбается: «меч — это легенда, меч — это твое сердце»; тогда библиотекарь зажмуривается, прикасается к сердцу, и в руке его сияет огромный бриллиантовый меч. «Двуручник, — думает Клавдия, — Кеес носит его за спиной, и меч — словно его крылья, им легко вдвоем»; они идут с принцессой дальше, по горам, и находят однажды огромную глыбу черного льда; Кеес разрубает ее мечом — глыба взрывается, шипит, тает, а в ней оказывается белый хрупкий цветок с острым и при этом нежным прохладным ароматом — эдельвейс; цветок говорит с Кеесом: им нужно идти на запад, где страна закатов… «Господи, что за страна закатов, что за бриллиантовые мечи… спать, спать…»
Разбудил ее телефон — уфф, уже утро, за окном все сияет, птицы свистят, — рингтон «Эй, этот месяц май» «Точки Росы»; это оказался Вальтер; сказал, что сам заехать не может: на него свалили все оружие — целых три рюкзака, и у одного лопнула только что лямка, все рассыпалось, обратно не складывается, так что он заранее предупреждает; «замечательно, — фыркнула Клавдия, — блин, я не потащу на себе жратву на весь Арчет, мечи свои грызть будете»; «я же сказал, — терпеливо ответил Вальтер, — я пришлю кого-нибудь». Можно было поспать еще полчаса, но не хотелось, и она слушала звуки за окном: как просыпается город, звенят трамваи, как молочник кричит в соседнем дворе: «Ма-алако, ма-алако! Тва-арог, сметана!»; встала, пошла на кухню, налила сока, персикового, холодного, густого, почти пюре; какая-то акция на коробке: «Счастье ждет тебя» — южный сад, полный яблок, персиков, винограда; вдруг на секунду Клавдии расхотелось куда-то ехать — остаться бы так: в солнечной кухне, в пижаме, босиком, со стаканом сока в руках; остановить время взмахом руки, растянуть, закрутить, замкнуть; а если и ехать — так к дедушке Михаю: у него не просто сад, а его сердце — огромный цветник… В дверь позвонили — коротко так, будто нечаянно нажали, ошиблись и сразу поняли. Клавдия все-таки пошла открывать: вдруг еще раз позвонят, а мама спит; ужасно неприятно, когда будят в рань. На пороге стоял букет цветов в соломенной корзине — огромные пушистые красные розы; Клавдии стало приятно, хотя это явно маме. Водрузила корзину на холодильник: мама зайдет на кухню и — «ах!». Направилась в ванную, и тут опять позвонили; она снова открыла сразу — только бы маму не разбудили; за дверью стоял человек, весь увешанный чемоданами; чувствовалось, что он пыльный, потный, утомленный локтями соседей, — будто не на поездах сейчас путешествуют, а по-прежнему в дилижансах.
— Сорок вторая?
— Нет, — ответила Клавдия, — они этажом выше.
— Ох, извините, я вас разбудил.
— Все в порядке.
И опять она собралась в ванную — и в дверь снова позвонили. Клавдия открыла.
— Верите ли вы в Бога, Спасителя нашего? — спросила пожилая полная женщина в теплой шали, хотя день обещался быть жарким.
— Только не с утра, — быстро захлопнула дверь Клавдия; ей сразу, правда, стало стыдно; «ну и что, — давила она совесть, — зачем же так рано приходить со своими брошюрками, тем более что я не верю в Бога; совсем; ни капельки». Намылилась орифлеймовским гелем для душа, бодрящим, со всякими цитрусами; помыла зачем-то голову, хотя мыла ее вечером; только вышла, вытираясь полотенцем, и еще одно на голове, размышляя, чем бы таким позавтракать, как в дверь вновь позвонили. Клавдия аж испугалась — она как раз стояла в прихожей.
— Доброе утро, Клавушка, — уфф, соседка; пришла просить соль, хлеб, гвоздику и корицу для глинтвейна или еще что-нибудь, — ты извини, что так рано; не дашь хлеба? Сели завтракать, а хлеба нет; лучше батон, белый, нарезной, если есть… — заглянула с порога в прихожую. — А что так вещей много? Уезжаешь, что ли, куда?
— Да, на игру, — Клавдия вручила соседке батон и стала закрывать дверь.
— Куда-куда? — но дверь уже закрылась; Клавдия решилась на яйца по-ирландски: жареные картошка, сладкий перец и лук, сверху пара яиц, не жарить до хруста, а только чтоб схватились. Почистила картофелину, похожую на Луну — вся в кратерах, и в дверь позвонили в пятый раз.
— Наша квартира сегодня в созвездии Льва — в центре внимания, — пробормотала девушка, открыла; там стоял немногословный почтальон: «Петржела? Распишитесь вот здесь». Телеграмма была от дедушки Михая — мол, дачный сезон открыт, приезжайте, любимая доченька, любимые внученьки, когда захотите, всегда рад. Клавдия разулыбалась, прикрепила телеграмму под розами; дочистила, порезала, пожарила и только накидала еды в тарелку, как опять кого-то принесло.
— Ну кто еще? — открыла резко: маленький мальчик, светловолосый, золотой совсем, глаза ярко-голубые, как небо в самой середине лета, в шортиках, футболке с Джоном Ленноном, и рядом велосипед.
— Извините, — мальчик покраснел, — но тут кот, он сидел возле вашей двери и мяукал… Я подумал, может, он ваш и домой хочет.
— Спасибо, только это соседский, Томас; не тех соседей, что за хлебом с утра ходят, а других… Сейчас… — Клавдия сбегала на кухню, отрезала шмат ветчины; Томас дома, то есть у соседей, практически не жил, так, забегал поесть; а их дома нет — на даче, вчера отбыли; поэтому Томаса следовало покормить. Томас, роскошный черный котяра, ветчину сожрал в один присест, мальчик ушел со своим велосипедом вниз по лестнице; Клавдия вернулась домой и обнаружила, что времени — в самый раз бегать и вопить, что не успеваешь, а еще груда вещей со вчера, а еще одеться, выпить стакан молока, — черт с ним, с завтраком, Саша съест, разогреет в микроволновке…
И тут в дверь опять позвонили.
Она открыла — уже наполовину одетая в дорогу: белые, серые, выцветшие узкие джинсы, художественно порванные на колене, и голубые с синим полосатые носки; только рубаха пижамная — розовая, с капюшоном, большим карманом спереди; красивой Клавдия не была — ослепительной, великолепной, изысканной и прочее, — она была просто девушкой, каких описывал Александр Грин: щека в саже, милая-премилая, невысокая, тонкая, с серыми в плохую погоду, зелеными в солнечную глазами; и со светло-русыми волосами, слегка вьющимися, недлинными, чуть ниже плеч, — обросшая Жанна д'Арк, — мокрая сейчас; если посидеть в удобном кресле и посмотреть на Клавдию несколько часов — из ее и своей жизни: как она двигается, думает, смеется, разговаривает по телефону, печатает перевод на компьютере, слушает любимую музыку — ирландскую, валяется на диване, на пузе, и читает Гюго или Пратчетта, — то поймешь, что она — само совершенство; но ведь на это нужно время… А про стоящего на пороге сразу: «ничего себе, — подумала Клавдия, — он словно из кино какого, из «Властелина колец», воин Рохана»; и улыбнулась.
