— Но мне здесь нравится, — продолжил Райс. — Как будто… Как будто я тасую колоду истории. Никогда не догадаешься, что получится.
Райс передал косяк одной из моцартовских групиз, Антонии-что-то-там.
— В отличное время живем. Взгляните на себя. С вами же все в порядке, не так ли? — В порыве внезапной откровенности Райс перегнулся через стол. — Все нормально, правда? Или кто-нибудь ненавидит нас за то, что мы раздолбали ваш мир вдребезги и пополам?
— Шутите? Вы же сейчас разговариваете с героем Зальцбурга. По-правде сказать, мистер Паркер собирается записать мой последний сегодняшний выход. Скоро обо мне узнает вся Европа!
Кто-то с другого конца клуба прикрикнул на Моцарта по-немецки. Тот оглянулся и сделал загадочный жест.
— Все клево, чувак. — Он снова повернулся к Райсу. — Ты же видишь, у меня прет.
— Сазерленд переживает из-за симфоний, которых ты не напишешь.
— Херня! Я не хочу писать симфонии. Я в любой момент могу их прослушать! Кто такая эта Сазерленд? Твоя подружка?
— Нет. Она больше по местным. Дантон там, Робеспьер… А ты? У тебя кто-нибудь есть?
— В общем — никого… с детства.
— Как это?
— Ну, когда мне было шесть, я при дворе Марии-Терезы часто играл с ее дочерью, Марией Антонией. Сейчас она себя называет Марией-Антуанеттой. Самая красивая девчонка поколения. Мы пели дуэтом. Часто шутили, что когда-нибудь поженимся, но она сбежала во Францию с этой свиньей — Людовиком.
— Черт побери, — прервал Райс, — ну и дела! Знаешь, она ведь у нас — легендарная личность. Ей голову отрубили во время французской революции за то, что давала слишком много балов.
— Да нет же…
— Во время нашей французской революции, — пояснил Райс. — Ваша прошла куда более цивилизованно.
— Езжай, познакомься с нею, если оно тебе надо. Она у тебя в долгу, ты ведь ей жизнь спас, выходит.
Прежде чем Райс смог что-нибудь ответить, к их столу подошел Паркер в окружении бывших придворных дам, разодетых в спандексовые лосины и расшитые стразами топики.
— Здорово, Райс! — крикнул Паркер — ходячий анахронизм в кожаных джинсах и переливающейся футболке. — Откуда ты взял эти отсосные тряпки? Взбодрись, зажигаем!
Райс наблюдал, как девушки, скучившись вокруг стола, разбирали ящик шампанского, вгрызаясь в пробки зубами. За коротенького, толстого и отталкивающего Паркера они бы друг дружке горло перегрызли, дай им только шанс поспать на чистых простынях и покопаться в его аптечке.
— Нет, спасибо, — отказался Райс, с трудом выпутываясь из проводов паркеровской звукозаписывающей аппаратуры.
Он никак не мог освободиться от засевшего в воображении образа Марии-Антуанетты.
Совершенно голый Райс сидел на углу накрытой балдахином кровати, чуть дрожа под ветерком от кондиционера. Через выступающее окно, через мутные стекла восемнадцатого века, ему открывался сочно-зеленый пейзаж, тут и там испещренный миниатюрными водопадами.
Внизу под надзором крестьянина подрезала кусты команда садовников из бывших аристократов, в темно-синих джинсовых комбинезонах. Охранник, с ног до головы одетый в камуфляж, не считая триколора кокарды на кепке, жевал резинку, лениво теребя ремень дешевого пластикового автомата. Сады Малого Трианона, как и Версаль в целом, заслуживали наилучшего ухода. Поскольку их ввиду величины нельзя было пропихнуть через портал, они принадлежали Народу.
Мария-Антуанетта раскинулась на розовом сатине, листая «Вог». Она была одета в миниатюрный черный кружевной пеньюар. По стенам комнаты теснились полотна Буше:[93] квадратные метры чувственных задниц, розовых чресел, игриво сморщенных губ. Райс зачарованно переводил взгляд с портрета Луизы О'Морфи,[94] котенком раскинувшейся на диване, на гладкую кремовую плоть Антуанеттовой спины и бедер.
— Блин, — прошептал он, — умел же чувак рисовать!
— Хочу кожаное бикини. — Туанетта отломила кусочек шоколада «Херши», указывая на картинку в журнале. — Всегда, когда я быть блядьской девочкой, моя блядьская мать держать меня в блядьских корсетах. Она думать, мои, как это, лопатки слишком выдаваться.
Райс откинулся ей на бедра и обнадеживающе похлопал внушительную задницу. Он чувствовал себя восхитительно глупо: полторы недели непрекращающихся услад превратили его в эйфорическое животное.
— Забудь о своей мамаше, киска. Теперь ты со мною. Хочешь блядское кожаное бикини — я о нем позабочусь.
— Завтра поехать на природу, хорошо, парень? — Она облизывала шоколад с пальчиков. — Одеться как крестьянин и делать любовь среди изгородь, как благородный варвар.
Райс задумался: его парижский уик-энд растянулся на полторы недели. Служба безопасности, должно быть, уже обыскалась. «Черт с ними!» — подумал он.
— Отлично, — решился Райс. — Я позвоню, чтобы нам приготовили жратвы на пикник. Фуагра, трюфели, немножко черепашьего мяса…
— Я любить продвинутую пищу. — Туанетта надула губки. — Пиццу, буррито, цыпленок-гриль.
Райс пожал плечами, а она сомкнула руки ему на шее.
— Ты любишь меня, милый?
— Люблю ли я тебя? Да я без ума от самого факта твоего существования.
Он ловил кайф от вышедшей из под контроля истории, вибрирующей под ним, как гигантский черный мотоцикл заветных грез. Стоило только задуматься о парижских уличных пирожковых, высыпавших как грибы на тех местах, где могли бы стоять гильотины, о шестилетнем Наполеоне, надувающем пузыри из жвачки у себя на Корсике, как Райс представлял себя несущимся во весь опор архангелом Михаилом.
Мегаломания — он прекрасно знал это — профессиональное заболевание. Но к работе необходимо вернуться. Поскорее. Через пару дней…
Зазвонил телефон. Райс начал копаться в плюшевом халате, ранее принадлежавшем Людовику XVI. Тот не будет возражать: он вел счастливую жизнь разведенного слесаря где-то в Ницце.
— Эй, где ты там? — На экранчике появилось лицо Моцарта.
— Во Франции, — уклончиво ответил Райс. — Случилось чего?
— Неприятности, чувак. Сазерленд слетела с катушек, ее держат на успокоительном. По крайней мере шестеро ключевых менеджеров, включая тебя, скрылись в пампасах. — В речи Моцарта акцент почти не чувствовался.
— Но послушай, я никуда не скрывался. Через пару дней вернусь. У нас человек тридцать в Северной Европе. Если тебя интересуют квоты…
— На хуй квоты. Все гораздо серьезнее. Команчи устроили бучу на техасских нефтяных вышках. В Лондоне и Вене — забастовки. Риалтайм серьезно окрысился. Предлагают уже вывести нас отсюда.
— Что-что? — Райс насторожился.
— Что слышал. Сегодня пришло сообщение. Пишут, что вы, ребята, небрежно ведете операцию. Слишком велико загрязнение, слишком близкие отношения с местными. Сазерленд заварила тут с ними кашу, пока все не выяснилось. Она пыталась организовать масонов на мирное сопротивление и черт знает что еще.
— Вот говно!
Гребаные политики снова все просрали. Мало того что он жопу рвал, выводя производство на запланированные мощности, так теперь еще за ними подтирать придется. Райс сердито глянул на Моцарта.
— Вернемся к теме слишком близких отношений с местными. Что за «мы» такое? И на фига ты вообще звонишь мне?
— Просто пытаюсь помочь. — Моцарт побледнел. — Я теперь работаю в отделе связи…
— Для такой работы необходима грин-карта. Где, черт побери, ты ее достал?
— Ой, послушай, чувак… я должен идти. Возвращайся, ты нам нужен! — Моцарт заглянул через плечо Райсу. — Можешь взять с собою своего милого гида по эпохе, если хочешь. Но поторапливайся.
— Я… блин, хорошо, — растерялся Райс.
Автомобиль на воздушной подушке уверенно пыхтел на восьмидесяти километрах в час, выдувая тучи пыли из глубокой колеи того, что здесь называлось «шоссе». Они приближались к баварской границе. Острые пики Альп прокалывали небо над ярко-зелеными лугами, бурными, прозрачными ручьями из тающего снега.
У них впервые случилась размолвка. Туанетта попросила грин-карту, а Райс признался, что не может ее достать. Вместо этого он предложил Серый пропуск, который позволил бы ей путешествовать из одной временной ветви в другую без права посещения риалтайма. Он понимал, что получит новую работу, если проект прикроют, и хотел забрать ее с собой. Хотел как лучше — не оставлять же ее в мире, лишенном «Херши» и «Вога».
Но ей этого было мало. Через несколько километров напряженного молчания, она начала ерзать.
— Хочу писать, — призналась наконец Туанетта, — останови около этих блядьских деревьев.
Лопасти со свистом остановились, машина замерла. Напуганное стадо пестрых коров удалялось, звеня колокольчиками. На дороге никого не осталось.
Райс вылез и потянулся, наблюдая за тем, как Туанетта перебирается через изгородь и направляется к роще.
