— Клавдия, — прошептал он. — Прости, ты не любишь, когда тебя так называют… — и выплюнул кровь ей на ладонь, и умер, звездный мальчик, эльф, принц из пятого измерения; «Лукаш, Лукаш…»; сердце его уже не билось; и вдруг он начал исчезать, быстро-быстро, точно нарисованный мелом силуэт — под струей воды из поливальной машины; она увидела свои окровавленные руки сквозь его слегка мерцающее тело, и вдруг его не стало совсем, словно он приснился; только кровь на асфальте и руках; и кольцо. Где он, что случилось — подбежал водитель, машину от удара развернуло, прижало к дереву, из-под капота шел дым. «Что случилось?» — спрашивал водитель; Клавдия подняла голову и увидела, что он молодой, красивый очень, черноглазый, невероятные черные глаза, мрачные, готические, без дна и жизни, будто озера из Эдгара По; и он в шоферской форме, видно, работает в каком-нибудь отеле или у миллионера. Клавдия затрясла головой и поняла, что Лукаш был настоящий: он действительно приходил за ней из другого мира, вот оно — колдовство, волшебство, а она сошла с ума, не поверила, не поверила в сказку странствий, и вот теперь осталась здесь, а он сейчас неведомо где; ведь есть и другие миры, кроме этого; куда он попадет, вдруг не туда; в Пустоши, а не в Менильен; и теперь Клавдия его никогда не увидит; и закричала так, что водитель подумал, что она сошла с ума, — что-то африканское, огненное чудилось в этом вое.
Она не помнила, как вернулась домой, — вечер был тихий, чудесный; мама приготовила глинтвейн: красное душистое вино двух сортов, светлый изюм, гвоздика, корица; налила ей, промокшей, продрогшей, чумазой, большую чашку, себе большую, и маленькую — Саше; выпили «за нас»; потом смотрели подарки — Саша привозила всегда кучу безделушек из поездок, безделушки были культом в семье Петржела: глиняные кружки, женские статуэтки, янтарные и жемчужные сережки, браслеты на ногу, кошки-копилки, заварочные чайники в форме ботинок, стеклянные шары с домиками и снегом внутри; потом они с Сашей принимали вместе ванну с пеной, пускали мыльные пузыри в ней и пели песни — они так редко виделись с сестрой, что дружили; Саша настоящая балерина: невысокая и худая-прехудая, с высоким чистым лбом, постоянно убранными в пучок волосами — Клавдия знала, что они длинные, вьются и потрясающего медового оттенка, с блестками на солнце, но Сашиному балету это не нужно; было так здорово сидеть с ней в теплой ванне, закинув ноги на бортики, — а ноги у них одинаковые, красивые, с ямочками всякими, и в синяках и ссадинах; разговаривать о мальчиках — у Саши двое сразу: один хочет стать хореографом, обещает Саше самые красивые балеты; а второй — пока только по переписке, мальчик из Англии, из лондонской балетной школы Royal Ballet, они познакомились на большом балетном фестивале; «а твои дела как?» — спросила Саша, «мои ничего, я по-прежнему с Вальтером» «у-у, как все запущено, ты так быстро состаришься — столько времени с одним мальчиком»; Клавдия засмеялась даже; потом все сели на огромный белый диван смотреть «Отпуск по обмену»: мама посерединке, дочки по бокам — все в белых халатах; и большая миска оливье; «я знаю, что мне не приснилось, но я сейчас не плачу — я потом, я одна потом», — сказала себе Клавдия.
Она лежала и смотрела на плывущие в тишине и звездах Землю и Луну и думала: где же сейчас Лукаш? все с ним хорошо? вернулся ли он в свой Менильен — страну, полную гор, вышитых белым вереском? и чем закончилась история с тем парнем, с отрубленной рукой; наверное, теперь все будет плохо: попадет в газеты, их затаскают по судам; ролевое движение запретят; настоящая катастрофа, все ее ненавидят, проклинают; мысли теснились, толкались, будто в автобусе в час пик, грубили друг другу; ах, подумала Клавдия, как же мне плохо; пошла на кухню, налила ледяного персикового сока и наткнулась на дедушкину телеграмму. Надо спросить, поедут ли Саша с мамой?
— Поедете? — спросила она за завтраком: какао, гречневая каша с жареными бананами — изобретение Саши, которое прижилось, булочки с персиком и заварным кремом, круассаны с шоколадом — за углом у них французская булочная; Вальтер обожал ее переулок — парк и чудесный аромат корицы и сладкого теста.
— Мне через неделю на занятия, — сказала Саша с набитым ртом; когда она приезжала, мама воплощала все свои кулинарные фантазии: утку с апельсинами, картофельные блинчики, оладьи с абрикосовым джемом и маслом, борщ и тефтельки в томатном соусе; может, многие балерины и сидят на диете, но не Саша, кожа да кости; конституция такая, как говорили врачи семейные в девятнадцатом веке, — мы поедем на фестиваль в Японию, ставим танец с зонтами. Я хочу к дедушке, но если только с мамой: я соскучилась.
— Ты мой котенок, — растрогалась мама.
— Мам, поехали, а? Пожалуйста! Не хочу торчать в городе, — Клавдия посмотрела на маму, сжала символически горло руками — мама поняла: экстраординари.
— А сессия?
— Сдам осенью, договорюсь, чтобы не отразилось на стипендии.
Она не ожидала этого от себя — и вправду позвонила в университет и договорилась с деканом; декан был поклонником мамы — заочно, слава богу, по их квартире он с мамой в вальсе не кружился; но автограф она передавала; наверное, это помогло; доделать один перевод, забрать за него денежку и можно собираться; мама постучалась — «ага, войдите», — заглянула в комнату.
— Странная ты, дружок. Что-то случилось? Что-то на игре? Как чувствовала?
— Ага. Ужасно. Поругалась с Вальтером.
— Прям до смерти?
— Прям до смерти, мам. Станет звонить — меня нет и не было никогда; у тебя одна дочь, которая учится в балетной школе, а вторая мальчику привиделась.
Мама улыбнулась, закрыла дверь. Они уехали через два дня — пока никто не звонил и в газетах ничего не появилось; от этого Клавдии стало еще страшнее: а вдруг ей все это приснилось в кошмарах; а был ли мальчик; до дедушки добирались на электричке — в сторону большой реки, которая впадала в море; дедушкин поселок находился прямо на берегу паломничества туристов — мест совпадения воды, где в хорошую погоду всегда была радуга; они ехали такие красивые, что на них оборачивался весь вагон: молодая мама, две дочки — все трое в широкополых соломенных шляпах, белых шелковых шарфах, платьях в цветочек, в босоножках со стразами — и полные булочек и круассанов сумки из соломки, под шляпы; запах выпечки сводил с ума, говорил о том, как хороша жизнь.
— Дедушка! — первой повисла на длинном, метр девяносто, дедушке Михае Саша, с разбега; реакция у деда была самурайская: он поймал ее на лету, закружил, потом поставил на ноги; Саша засмеялась, захватала воздух руками; обнял их всех. Клавдия любила жить у дедушки: у него была в городе квартира, огромная, на пять комнат, просто нереальная, в одном из старинных, «имперских», как называла эти высокие сталинские дома с колоннами и арками мама; по прихожей они с Сашей действительно катались на велосипедах — когда на улице шел дождь; но дедушка построил дом в этом дачном поселке и почти не жил в городе: открыл на первом этаже дома магазинчик «Цветы», в котором продавались семена, луковицы, горшки, земля, удобрения, лекарства, лопаточки, всякие украшения для сада, книги и атласы; магазинчик работал с десяти утра и до семи вечера в будни, перерыв на обед — с часу до трех; а в субботу и воскресенье — без перерыва и до последнего покупателя. Дом был из красного кирпича, гладкого, яркого; двухэтажный; на первом — гостиная, зимняя кухня, летняя кухня — с видом и выходом в сад — и комната под склад — уютная, со множеством шкафчиков и полочек; Клавдия думала о ней в детстве: комната волшебника-знахаря, везде лечебные и колдовские травки; на втором этаже — спальни: дедушкина, дяди Вацлава — он иногда приезжал к дедушке, — мамы и их с Сашей — когда-то она была вся в игрушках; игрушки потом убрали на антресоли — «для ваших детей», — сказал дедушка, — а вот розовые обои с феями и лепреконами и тонкие белые балдахины над кроватями остались. Девочки обожали эту комнату и вообще дедушкин дом — в нем было что-то древнее, от крепости: высокие, с узкими, как бойницы, окнами, решетки ажурные на дверях; и здесь собиралась порой вся семья Петржела — у камина в гостиной, где по стенам развешены старые черно-белые и цветные фотографии мамы и дяди Вацлава из их фильмов: они держатся за руки и скачут на конях по заснеженной долине; на маме совершенно дивный плащ, розовый, атласный, с длинным и узким внизу капюшоном; дядя Вацлав сражается на шпагах, прыгает с лестницы; мама у очага, в грязной одежде, перебирает рис и чечевицу, и тут к ней прилетают голуби — помогать… Пятнадцать лет дедушка проработал в КГБ; потом ушел в следователи; навидался всякого; кто-то потом не спит ночами, кто-то владеет заводами и правит страной, кто-то просто собирает модели машин и самолетов, а дедушка построил дом, родил детей и посадил сад; его было не видно с улицы — дедушка обнес территорию кирпичным забором, — но когда покупатель сомневался в сорте тюльпанов, роз, гладиолусов, салата, укропа, редиса, бархатцев, помидоров, дедушка брал его за руку и вел в заветное, мимо шкафчиков с травами, мимо летней кухни, полной плетеной мебели из Франции, — в сад — и показывал, как прекрасен мир.
