Эдмунд ахнул, будто наступил на краску разлитую, красную, в новых ботинках, и испугался не за обувь, а что не краска — кровь.
— Н-да, — Кристиан закурил и стал похож на персонажа из своего неснятого нуара — на самого Марлоу: очень молодого, очень печального, когда блондинка умерла, и только дождь и бар для одиноких, — там была Лив… Такая красивая… вся в черном кружеве и красных чулках… Я увидел ее, а она увидела меня, мы сделали вид, что не знаем друг друга; я ушел в спальню с другой, блондинкой в белом… Я нашел Лив через это агентство — приехал на своем «Майбах Цеппелине» в рабочий квартал у реки, дворы полны зелени и детей, одиннадцатый этаж, подъезд весь разрисован, и лифт — кто-то написал там серебристым маркером: «Вера в звезды, в числа, пожалуй, и означает слияние разума с магией» — это из Томаса Манна, «Доктор Фаустус», так просто эту книжку не прочитаешь — от скуки, в поезде или метро там, — ее читают, наверное, только бедные филологи по программе; я подумал: на этом лифте кто-то из другого мира ехал — из моего; на площадке запах жарящейся картошки и рыжий кот — он сразу кинулся обтираться о ноги; я позвонил, дверь открыла толстая женщина в полосатом фартуке, кот радостно нырнул в квартиру; «вам кого?» — спросила женщина; «Лив»; «Ли-ив! — трубно закричала она в глубь квартиры. — К тебе хахаль!» — и та вышла из этой раскаленной глубины, в домашнем платье в горошек, детском совсем, коротком-коротком, ноги босые, и густо покраснела. «Что ты здесь делаешь?» «нашел тебя» «зачем?» «влюбился»; в машине у меня лежал огромный букет роз: белых, розовых, с алыми прожилками, только-только из оранжереи, с капельками росы на лепестках; я надеялся, что заберу ее отсюда, увезу — на край света, где пляж и горы, и домик с камином, креслами и библиотекой; но она отказалась — ехать, вообще сесть в машину, взять букет; надела балетки — черные, в белый горошек, с бантиками, девочка из черно-белого фильма в ожидании принца; и мы шли просто по улице — облетали тополя, я все время чихал; она рассказывала: что она из бедной семьи, что у нее никогда не было своей комнаты, что она единственная окончила школу, поступила в университет, причем на что-то невообразимо сложное — международное право; и учится уже на третьем курсе — на «отлично», получает стипендию, староста группы; что она обожает Набокова, писала свою первую курсовую по делу Гумберта Гумберта — теоретическому, перевела право того штата с английского языка; научный руководитель, старенький профессор, был ею очень доволен, и теперь они вместе пишут работы именно по литературным судебным делам, собираются выпустить целую книгу; «иногда я чувствую себя гением», — она рассмеялась, но Кристиан увидел: она действительно счастлива, когда говорит о книгах; что же до агентства самых красивых девочек по вызову — это обратная сторона луны, амбиций Лив: она любит покупать одежду, диски, цветы, книги, ходить в хорошие места…
— И только поэтому? — подпрыгнул Эдмунд.
— Однажды она спала с мужчиной — богатым; может быть, даже с моим братом, кто знает; его жена отдыхала на море вместе с няней и детьми, он привез Лив к себе домой; ванная была фантастической: в полу — огромная ванна, в форме раковины, словно бассейн маленький; вокруг светло-коричневая плитка, колонны миниатюрные, и стены все расписаны под фрески греческие; потом она вернулась домой — в четырехкомнатную квартиру, что немыслимая роскошь по меркам рабочего квартала; а в ней и вправду куча родни — братья, сестры, у всех свои дети уже; Лив самая младшая; она стащила соль из той греческой ванной, но ванну принять дома так и не смогла — постоянно стоят тазики с замоченным бельем; или висит уже постиранное, капает на голову, или кто-нибудь начинает ломиться с дикими воплями: «чего ты там расселась? одна, что ли?» «И я сказала сама себе, как Скарлетт: больше никогда в жизни я не буду мыться в ужасной ванне и ходить в ужасный туалет», — она сама смеялась, и я не поверил, что хорошая ванная комната так важна для красивой девушки. Схватил ее за руку и сразу предложил все ванные и душевые на свете — но она расплакалась тут же, сказала, что даже если бы я появился тогда, когда еще ничего не было, кроме желаний, — она бы и то не согласилась: слишком хорош я для нее; все бы думали, что у нас брак по расчету; а сейчас она все слишком испортила в своей жизни, чтобы портить еще и мою; «никогда, — сказала она, — никогда я не буду с тобой…» Ах, если бы ты видел ее, Эдмунд! Какая она красивая! Будто королева эльфов — такая сказочная, неестественная у нее красота, порой она даже кажется уродливой из-за этой нечеловечности. И в моей любви, наверное, тоже есть что-то неестественное — что-то от проклятия, колдовства, приворота отравленных яблок, вина… Я думал целый год, не видел ее целый год, пытался даже покончить с собой: лег в ванну и надрезал вены; когда мне стало плохо, вдруг подумал: я же ее не увижу теперь никогда-никогда, в аду мы окажемся в разных кругах-этажах; я представлял ад черным дворцом со стрельчатыми окнами и полом в черно-белую клетку; круги — это этажи — представляешь, жить на разных этажах… уфф… еле вылез, перевязал запястья и на следующий день бегал у отца на съемках как ни в чем не бывало; но любовь не уходила, выкручивала мне внутренности, словно рак какой-то; однажды у меня даже загорелась постель — от моих раскаленных мыслей; я говорил и говорил сам с собой — что мне нужно; и сказал сам себе, что мне даже не нужна ее любовь — просто видеть ее хоть иногда, ехать вместе в машине, молчать, слушать радио…
И я исчез. Я устроился на работу в агентство шофером, сшил форму, купил «Ситроен», шарики внутрь — я видел это в одном клипе, черно-белом: винтажная машина, на заднем сиденье девушки в нижнем белье занимаются любовью, а по полу машины катаются стеклянные шарики; пару пледов, чтобы девушкам было хорошо; квартирку крошечную, в красивом старинном квартале, где полно антикварных лавочек и маленький рынок рядом — со свежей зеленью и рыбой; все на имя своего управляющего; он иногда приходит пить чай, он любит овсяное печенье в шоколаде; чудесный старик, такой английский, всегда в костюме-тройке, галстуке в тон, с тростью и маленьким вредным кокер-спаниелем; очень переживает, но верит, что закончится все хорошо; что Лив согласится выйти за меня, а родители примут нас… Я ужасно полюбил эту квартиру — у нее окна на солнечную сторону, настоящий камин, а в подъезде вместо обычных стекол — витражи; это старинный дом, в нем когда-то был детский приют при католической церкви; кстати, церковь по-прежнему на углу, открыта круглые сутки, всегда можно зайти, помолиться, поставить свечку Деве; булыжные мостовые; в антикварных лавочках и в IKEA я накупил всяких штук для дома: белое кресло, белые занавески, диван полосатый, белый ковер, пушистый, фотографии черно-белые, пожелтевшие, на стены — жизнь проститутки; ужасно, да, но я потом догадался, а с первого взгляда они мне безумно понравились: сложные и дорогие по постановке, и при этом удавшиеся — безупречные; проститутка там молодая и старая, никакой обнаженки, просто какие-то моменты: вот ее будто сбила машина, она несла корзину яблок, яблоки рассыпались по всей мостовой, шофер помогает ей встать; она расстегивает запонки изысканному хлыщу, комната, полная вещей, и зевающая бывалая товарка на заднем плане; цикл был неполный, антиквар пообещал поискать еще; купил полотенца, постельное белье, корзинки всякие, комодик, выкрашенный в белый, коллекцию белых перламутровых ракушек на каминную полку; никогда не думал, что возиться с домом так приятно. И бокалы под белое вино — старинные, один с трещинкой, желтоватые; я их как раз нашел в «Стеклянном магазине». И большую часть дисков и книг покупал заново — я перечитываю книги и могу слушать один альбом целый месяц. Это было нескучно — даже великолепно — я придумывал мир, в котором буду жить; словно собирался снимать наконец-то фильм… Когда я первый раз приехал в шоферской форме за Лив, она меня не узнала — она не узнавала меня почти год, пока уже все девушки со мной не подружились, не разболтали: «о, у нас такой дивный шофер!..» Она плакала, кричала, что я извращенец, как я мог погубить свою жизнь, а я вез ее к очередному клиенту и боялся, что от волнения попаду в аварию: все размывалось перед глазами, как у разбившего очки; а потом она приехала ко мне домой, в мою маленькую квартирку, ночью — я был выходной несколько дней, не спал, читал в кровати, детектив Суджаты Масси, «Мастер икебаны», пил вино из любимого с трещинкой бокала, в пижаме, — она позвонила по телефону сначала, разбитым пьяным голосом: «я к тебе еду, готовь коньяк»; «я не пью коньяк и не хочу тебя видеть такой» «а какой я должна быть, принцессой из «Зачарованной»? тебе же нравится страдать, нравится, что я Дама с камелиями, что я Роксен», — но она все-таки приехала, я открыл: она была просто ужасная, пропахшая потом, сигаретным дымом и духами; еле уложил ее спать — она попыталась изобразить стриптиз, покидала в меня всю свою одежду, я вытащил футболку чистую, надел на нее, она смеялась и выворачивалась; потом уснула все же, что-то бормотала во сне, мое имя несколько раз; я оставил гореть ночник и то читал, то смотрел на нее — думал, неужели мне и вправду нравится страдать; утром она проснулась — села, стала оглядываться: у меня вся комната в киноплакатах, я обожаю кино по-прежнему, покупаю понравившиеся в кинотеатрах после того, как фильм пройдет; я сидел в кресле у окна — там я заснул, проснулся рано утром, помылся, переоделся, выпил кофе уже, она же спала долго-долго, в комнате стоял тяжелый запах спиртного, я открыл окно, был солнечный день; «Кристиан?» — я посмотрел на нее поверх книги; она потом сказала, что испугалась меня, испугалась, что я разлюбил ее, — такой я был красивый и надменный; «это твоя квартира?» «да» «просто кукольный дом какой-то, музей Тургенева» — это, наверное, из-за антиквариата и белого; «сильно я вчера нахулиганила? спасибо, что приютил; иди сюда, ко мне», — протянула ко мне руки из постели, я не шевельнулся. «Нет, простого «спасибо» достаточно» «что? уже не любишь?» — она кинула в меня подушку, я увернулся; «как тебя любить, такую страшную?» — а она засмеялась, провела рукой по лицу — вся в потекшей косметике: «о да, я, наверное, похожа на персонажа из фильма «Ворон»; у тебя есть душ и чистое полотенце? нет, лучше не чистое, дай мне свое», — я дал ей чистое полотенце и белый банный халат; она ушла, пела там, в душе, песенку Монро: «Ту-ту-пи-ду-у»; я сварил кофе; она вышла нежная, чистая; «ну как тебе моя маленькая ванная?» — я помнил про нее, когда обустраивал дом, и ее сделали белой, зеленой и латунной, под модерн; над ванной — полочка с цветами; «как же у тебя много всяких гелей и скрабов, больше, чем у меня», — она забыла разговор про ванную, а я не стал напоминать, сказал, что просто люблю покупать красивые упаковки; «кофе?» — но она обняла меня, прошептала: «а теперь можно?»; и я помню только, что в голове у меня играло что-то восхитительное, сладкое, темное, как вишневое варенье, — «One Night» группы Travis; а потом мы еще сварили кофе, потому что этот остыл; я хотел сготовить завтрак; «нет, мы пойдем в мое любимое место, — сказала она, — я угощаю, не волнуйся, оно совсем недорогое». И мы пошли во «Фрай»; это место я знал — кофейня недалеко от меня, там продавали чай хороший на развес и кофе, и всякую посуду: чашечки, чайники, турки, ситечки для чая — все из разных стран: из Китая, Японии, Эстонии, Франции; пекли свой хлеб — с орехами и специями, можно было купить обычный хлеб, его заворачивали в бумажные промасленные полотенца; мы заказали гору всего — будто не ели лет сто: салат, круассаны, булочки, торт, пирог, желе, мороженое с йогуртом, блинчики с бананами и малиновым вареньем… Так я стал ее парнем: мы ходим в кино, по книжным, продуктовым, мебельным, выбираем одежду вместе — она иногда живет у меня; однажды мы даже ездили на море… почти, как я мечтал… Иногда она ненавидит меня, уходит, гуляет, пьет, смеется над моими книгами и страстью к занавескам, как она называет, — я вправду люблю посидеть дома, навести уют, прикупить что-нибудь из штучек: торшер, картинку, чашку… Потом возвращается, плачет, целует мне руки, кричит, что разбила мне жизнь, что ей теперь только в Иерусалим босиком идти, грех за меня замаливать; я отговариваю, смешу ее, готовлю ужин, и мы смотрим под него фильм, старый, черно-белый, с Одри Хепберн, словно какая-нибудь семья…
