Слышно было, как редактор с треском положил трубку.
Шарль Рекло пожал плечами в полном недоумении.
«Верно, со мной говорил какой-нибудь курьер, — подумал он, — надо самому съездить в редакцию».
Шарль Рекло очень дорожил рекламой. Если он до сих пор вел себя так недоступно, то только потому, что таинственность действовала на умы.
Он уже выходил на улицу, как вдруг увидал толпу людей, разбиравших у газетчика вечерние газеты.
— В чем дело? — спросил он у швейцара.
— Да все то же, — отвечал тот, — все война.
— Какая война?
Швейцар глаза выпучил.
— Германия объявила войну Франции.
Шарль Рекло сказал только «а!», купил газету и быстро вернулся к себе в номер.
Прочтя газету, он со злобой разорвал все свои чертежи и бросил их в корзинку.
Затем он позвонил лакею и приказал взять себе билет на парижский экспресс.
Лакей как-то замялся в дверях.
— Что вам нужно? — спросил сыщик.
— Я бы хотел слышать мнение мосье… Кто, по мнению мосье, убил Жореса?
— Жорес убит?!
Шарль Рекло почувствовал, что дело Лактьера навсегда окуталось туманом забвения.
Но он быстро оправился и с апломбом выпалил:
— Кто убил Жореса? Конечно, патриоты…
И сунул в несессер зубную щетку.
Когда Жак вылез на берег, то он в первый миг не помнил себя от счастья. Он плясал на горячем, мягком, как бархат, песке, швырял ракушками в белых чаек, которые с криком взлетали и кружились над морем.
Негр, по-видимому, был тоже доволен.
Он положил на солнышке свой узелок и осматривался по сторонам с видом человека, попавшего в родную стихию.
Вообще, чем больше присматривался к нему Жак, тем все меньше и меньше его боялся. Негр, по-видимому, вовсе не был злым. У него просто были свои особые взгляды на вещи, вот и все. Ему даже было как будто приятно, что он не один попал сюда. Он держался хозяином и важничал перед Жаком.
Но в особенности интересовал теперь Жака узелок.
Жак никогда по-настоящему не учился. Он сам не помнил, как и когда начал он читать, а писал он еле-еле.
При этом он был очень прост и доверчив для своих лет. Когда негр сказал, что везет в своем узелке счастье, Жак очень заинтересовался.
«Как знать, — рассуждал он, — может быть, этот негр — колдун. Негры часто бывают волшебниками. А все-таки интересно было бы посмотреть, что такое везет он и каково на вид это счастье».
Жак вообще мыслил счастье как нечто осязательное. Например, когда он был голоден, счастье представлялось ему в виде окорока ветчины, а когда он мерз зимою в своей конуре — в виде теплого одеяла.
Поэтому он легко примирился с мыслью, что счастье можно тащить за плечами в грязном узле.
Такие ли еще чудеса бывают на свете…
От берега начиналась густая заросль.
В этой заросли была такая глубокая зеленая тень, что Жаку захотелось немедленно пойти поваляться в траве.
Но негр остановил его.
Затем он взял камешек и кинул в эту траву.
Что-то зашипело, и из-за цветка выглянула отвратительная плоская голова змеи.
Лес сразу утратил для Жака всю свою привлекательность.
Он слыхал от своих приятелей-моряков немало рассказов о том, как ядовиты тропические змеи.
Теперь ему очень не понравилось какое-то движение в ветвях большого нескладного дерева. Ветра почти не было, а большие тяжелые ветви шевелились, потрясая листвою.
Должно быть, что-то таилось там.
Никаких признаков пребывания человека заметно не было.
— Если ты пойдешь по берегу туда, — сказал негр, махнув рукою на юг, — ты встретишь много людей, у которых кожа такая же, как у тебя.
— А долго итти? — спросил Жак.
— Ты пройдешь до новой луны.
Жак покосился на шевелившуюся листву.
— А вы туда тоже пойдете? — спросил он.
— Нет, мой путь лежит туда.
Негр указал в противоположную сторону.
— И я пойду туда же.
Негр слегка нахмурился и задумался.
— Зачем тебе итти туда? — произнес он.
— Так куда же я денусь? Если я пойду один, меня съедят звери.
— Тебе нельзя итти со мной. У тебя слишком белое лицо.
Жак, скосив глаза, поглядел на свой темно-коричневый нос. Действительно, если его лицо можно было назвать белым, то только по сравнению с лицом его спутника. Против этого Жак не возражал.
— А почему же мне не иметь белого лица? — спросил Жак.
— Разве это плохо?
— Плохо! — отвечал негр с таким убеждением, что Жаку от души захотелось почернеть.
— Белые люди делают зло черным людям, — продолжал негр.
— Они делают зло и друг другу, — возразил Жак, вспомнив про госпожу Лазар. — Меня назвали вором и прогнали с места, а я ничего не крал. Я залез в трюм парохода, чтобы не умереть с голоду. В Марселе много хлеба и много рыбы, а я все-таки умер бы с голоду… Даром никто не накормил бы меня.
— Значит, и тебе делали зло белые люди? — спросил негр с интересом.
— О, еще бы! И не только мне. Они делали зло и моему отцу и моей матери. Я помню, как плакала моя мама… Она была горничной в гостинице и ей пришлось много вытерпеть после того, как умер папа… А моя бабушка! Один доктор в гостинице говорил, что она сошла с ума от бедности. Это верно… А когда и она умерла, хозяин дома выгнал меня на улицу… А я вовсе не был ленив… Я работал даже больше двух других мальчиков. Только уж если кому не везет, так не везет. Нет. Мне скверно жилось в Марселе.
Они сидели в тени, бросаемой скалой, собираясь с силами, чтобы пуститься в путь.
— Когда-то всем людям жилось хорошо, и счастье заходило в каждый дом свободно, как заползает ящерица, — сказал негр. — Только это было очень давно…
После бессонной ночи Жак чувствовал, как слипаются его глаза. Он с наслаждением вытянулся на песке, который не колебался под ним и не качался, как этот несчастный пароход, остов которого все еще чернел на отмели. Жак стал глядеть на синее небо, потом закрыл глаза.
Когда он их открыл, над ним мерцали звезды, а негр тихо тряс его за плечо.
— Пойдем на ту скалу, — шепнул он, указывая наверх.
Они поднялись на ровную каменную площадку, причем Жак спросонья едва не полетел вниз.
Какой-то протяжный вой раздался в лесу, прокатился над всею окрестностью и замер вдали.
Жак с замираньем сердца посмотрел на негра.
— Пантера идет на ночную охоту, — произнес тот спокойно. — Но не мы будем ее дичью.
— Мы, значит, двинемся в путь только завтра? — спросил шопотом Жак.
— Люди не ходят ночью по лесам. Даже Черный Лев ночью сидит тихо, как пень, и ждет рассвета.
— А что такое черный лев? — спросил Жак.
— Я, — отвечал негр.
Жак покосился на него.
«Не оборотень ли это какой?» — подумал он со страхом, — еще, пожалуй, в самом деле обернется львом и слопает. И как на грех я не знаю ни одной молитвы».
Но негр в этот миг мало походил на льва.
Он ничем не отличался от тех жалких старых негров, которых так много на марсельской пристани.
Только когда он хмурился, в его лице появлялось что-то внушавшее жуть. Но сейчас он не хмурился.
Между тем в заросли продолжала пробуждаться ночная жизнь.
Завыл, словно заплакал, леопард, а где-то далеко захохотала гиена. Жаку на миг показалось, что какой-то черный зверь, с теленка величиною, пробежал по береговой опушке.
Негр на все это мало обращал внимания.
Он подложил себе под голову свой узелок и в ответ на беспокойный взгляд Жака сказал:
— Не бойся… Я не засну.
Звездная ночь была спокойна и величественна.
— Да, когда-то все люди были счастливы, — задумчиво произнес Черный Лев, — но это было очень давно. Это было еще в те дни, когда самый большой и толстый баобаб был едва заметным росточком, который мог сорвать и ребенок. Тогда люди были счастливы, потому что Му-га-ша молился за них, а они молились Му-га-ша… Тогда птицы приносили людям плоды, а человек спал, положив голову на лапу льва. Тогда дети играли в кольцах свернувшегося удава.
— Вы помните это? — спросил Жак.
— Или ты не знаешь, сколько живет баобаб? Баобаб так же стар, как море. Этого не помнит и дед мой, хотя борода его была белее полуденного облака. Когда я пришел на свет, белые люди уже рыскали по береговым лесам. А разве белые люди приносят счастье?
— Стало быть, в те времена мы могли бы итти сейчас по лесу, и нам было бы наплевать на пантер?
— Никто никого не трогал.
— Вот удобно было охотиться! — заметил Жак.
— Твои слова противны! — воскликнул негр. — Или ты полагаешь, что люди трогали животных, которые не нападали на них?
— Действительно… Я сболтнул чепуху, — сконфуженно пробормотал Жак.
— Только у белого человека три языка, из которых один всегда болтает. Тогда явился пророк, который, сказал, что счастье не покинет людей до тех пор, пока Му-га-ша будет молиться за них. Никто не смел обижать Му-га-ша.
