Теперь все вечера Танеида проводила в здешнем благородном собрании, а дни — в хождениях по городу. Пасли ее умеренно. В Лэне цвела сирень, и дикие розы оплетали кипарисы цепями алых бутонов. Город дивил ее, как огромный ларец с игрушками, от которого потерян ключ. Крошечные, но все в каменной резьбе домики окраин, лезущие на склон, будто козы; сады, низкорослые и ухоженные, все в буйном цвету и переплетении ветвей и лоз; гранитные стелы с узорными арабскими надписями на кладбищах; низкие, в два-три этажа, особняки на срединных улицах, с коваными узорными решетками на окнах; живые изгороди. Антикварные и ювелирные лавочки, где давно уж ничем не торговали, только выставляли для любования. Трубы эроских шелков: прочных и гибких, как шагрень, сплошь затканных серебром и золотом (женское платье из них стоит само по себе, без человека внутри, как доспех), пестроцветных и прозрачных, как дым. Перстни, броши и серьги — груды забытых леденцов. Это для знатных женщин или иностранцев. Для мужчин холодное оружие: «алмазные» шпаги, похожие на блеск льда при луне и почти негибкие; «черное жальце» — из пластин разной крепости, самая прочная — внутри, такие почти не нуждаются в заточке. Широкие сабли с предгорий, работы Даррана, и знаменитые вороные эроские кархи — узкие, изогнутые почти серпом клинки с амулетом в рукояти, дающим крепость руке. И много народу на улицах, почти одни мужчины: только никто не покупал и не продавал, не бегал и не говорил громко. В Лэне была опасность, в Лэне был голод, пока еще благопристойный, талонный, «карточный».
Ходила и смотрела Танеида в одиночестве. Дипломаты были ребята неплохие, но с иным кругом интересов, да и города опасались. В качестве ее охраны могли даже спровоцировать худший оборот дел. Вот с кем она, неожиданно для себя, сошлась — так это с Кареном. Он-то как раз оказался из породы, которая всегда была нужна ей, как воздух: дилетант-энциклопедист. При всем том был едок и временами донельзя циничен. Как-то сказал ей:
— Жаль, что карнавалы не празднуются из-за оса… тьфу, перемирия. Мы бы с вами обрядились — вы в военную форму, я — в кимоно гейши с высоким поясом, бантом и голой спиной. А еще розеточки нацепить — соответственно розовую и голубую. Как вы считаете?
— Форма для меня — не маскарад и не выражение тайного бесстыдства, а, скажем, рабочая одежда. А вот кто вы — не имею понятия.
Карен молча положил ей руку на левое плечо, и из пальцев будто хлынул поток тепла, обволакивая все внутри.
— Я мужчина, а вас Аллах сделал женщиной, хоть мускулы у вас крепкие. Да и в другом человеке, не в обиду вам будет сказано, вы как бы ненароком ищете то, что Юнг назвал фемининным. Это всё оттого, что вы сами себя еще не поняли. Бросаетесь не в свои игры, и добро бы это касалось одного только утоления присущего вам воинственного начала. Вы слышали, что по древним верованиям гармоничное и по возможности полное воплощение двух начал, мужского и женского, в одном лице делает его как бы первым приближением к божеству?
— Или Гермафродитом Платона, точнее, Аристофана.
— Только двух пар конечностей каждого вида нам не хватало. Нет, я о другом.
— Понимаю. Мне тут кое на что намекали. А вы знаете суть этой древней религии, почему ее все уважали и в то же время старались сменить на какую-либо из великих мировых конфессий?
— Безбожница спрашивает обрезанного о символе веры Тергов… Ну и времена пошли! Ну, значит, так: Господь, создавая мир из себя, увидел, что выходит оно пресноватым. Тогда Он раздвоился на мужчину и женщину, каждый из которых был одним из Тергов, Богом Единым и воплощением Его во Вселенной одновременно. Терг воплощает в себе огонь, ярость, уничтожение и смерть, борение, творчество и устремление ввысь. Терга — воду, кротость, созидание и жизнь, покой, рутину и нисхождение к глубинам. Не совсем Ян и Инь, однако вроде того. Однако ни одна из ипостасей не есть ни добро, ни зло. Точнее, они добро, существующее вне своих отражений в светлом и темном зеркалах: последнее — всего лишь приспособление истины к скудному человеческому разуму. Божество в принципе непостижимо, и потому человек как он есть — не подобие Его, а лишь творение, наиболее перспективное в смысле обожения. Ну, теперь вы понимаете, почему простонародье с такой готовностью стало играть раскрашенными католическими куклами, не пытаясь вникнуть в суть религии как таковой?
— Религия простецов. Но и поверхностный слой ислама не лучше, по-моему.
— Ислам гораздо старше здешнего христианства и куда гармоничнее совмещен с древними понятиями. Как ни странно, образы Тергов он не запретил, хотя муслимы всегда понимали опасность соскальзывания в идолопоклонство. Терги вовсе не боги, а копии копий. Ну и вообще, мы здесь безусловно чтим Коран, но довольно свободно обращаемся с шариатом: стараемся уловить алгоритм, дух, а не букву — и не так уж боимся новшеств.
А как-то — они тогда засиделись до четырех утра, уже брезжило — Карен спросил:
— Вы смотрели город? Я имею в виду, как следует.
— Только этим и занимаюсь.
— И слушали его голоса?
— Семь колоколов божественной октавы, семь ступеней, ведущих если не прямо к райскому небу, то к его восьмой ступени или сотому имени Аллаха… Ну конечно. Красиво донельзя, как и весь Лэн вкупе; однако почему называют Великим и Вечным Городом это ювелирное изделие?
— Показать? Тогда пошли, самое время. Машину не надо брать, здесь близко.
Он разбудил своих телохранителей, и все четверо пошли к окраинам — в горы, которые держали весь Лэн будто чашей.
— Здесь, наверху, своеобразный акустический коридор, точнее — эффект античного театра. Помните? На сцене рвут бумагу, а слышно на галерке. Смотрите: сейчас взойдет солнце.
Внизу, точно собранные в ласковую пригоршню мохнатых горных склонов, громоздились дома, островерхие башенки и крытые синей черепицей купола, темные платки садов… мосты и виадуки с легкими арками… четвероугольный двор Кремника с колокольней…
Вдруг из щели между горными вершинами хлынуло сияние, торжественно алое и золотистое, подобное аккорду; расплавляло формы и превращало их в сказку и мираж. Все смешивалось, дрожало тенями, одевалось сияющей зыбью, бросало искры, подобные мечам и копьям. И тут на колокольне мягко ударили высокие, «женские» колокола: чуть надтреснутая, робкая Горлинка и холодноватая, мерная Санта. Голоса сплетались и расходились. Малиновым бархатом окутал их игру звон «средних» колоколов: Дива и Прелести. И когда уже слушать их стало невозможно — так замирало сердце от боли и восторга, два «мужских» колокола разорвали нежное плетение: Гром, гудящий и гулкий, как лесной пожар, и резкий Воин, более низкий и светлый по тембру. И уже забили бы их другие голоса и подголоски — как высоко взлетел и затрепетал серебряной нотой самый главный колокол — Хрейа, Светоч; грудной, легкий и сильный его звук вел возникшую мелодию, наполняя мир любовью. И еще выше, паря на звонах, как птица в струе теплого воздуха, с минарета донесся голос муэдзина:
— Аллаху Акбар… Бог превелик… На молитву, на молитву, молитва лучше сна…
Мираж дрогнул и воплотился в реальность. Светлый, промытый горным воздухом, открылся перед ними город Лэн.
— Я поняла. Он умирает каждую ночь, плавится каждое утро в горниле солнца и возрождается, выстраивается мелодией. Изменчив и потому живет вечно.
— А еще, очевидно, постигли, почему вам не придали полк тяжелых бомбардировщиков, — добавил Карен с улыбкой, полной легчайшего цинизма. — Кто же устраивает погром в сундуке со своими сокровищами, верно?
Беседы их мало-помалу становились все более доверительными. Со стороны это выглядело похожим на влюбленность, но оба они понимали, что это не так: Карен бы попросту запрезирал ее, буде она проявит свою скудную женственность в беспримесном виде. Просто двое людей…
— Вы интересовались происхождением старых родов Динана? — спросил как-то Карен.
— В той мере, в какой это касается меня. Моя мать по отцу Стуре.
— Оставим в покое гипотетических викингов. Я имею в виду даже не конкретные родословия, а тенденцию. Две трети наших аристократов имеют в корне своем либо ремесленника, либо оборотистого купца. Воины, как правило, приплода не оставляли, кроме разве внебрачного, не наследующего ни имени, ни имущества. Отсюда и вообще уважение к детям без роду и племени — впрочем, может быть, просто потому, что они дети, детей же любят невзирая на их генеалогию. И понятие бастардов у нас не укоренилось, ибо брак был чаще всего не таинством, а гражданским состоянием.
— Вы отвлеклись. А какие же ремесла чаще всего увенчивались коронкой?
— В первую очередь — оружейников и ювелиров. Лошадиных барышников, которые в придачу еще занимались и селекцией. Торговцев светской литературой — здесь надо было не только знать грамоте, но и в книгопечатании соображать, а также в иллюминации и переплетном деле. Они ведь были делателями книг, одновременно бумажниками, каллиграфами и художниками, и своих отпрысков учили тому же. Дворянство можно было получить и на государственной службе, но уважалось это не очень, куда меньше частной инициативы. Младших детей отдавали церкви или мечети, потом — светской школе, университету, но интеллигенция — это же не род.
