— Нет там никого.
— Так-таки и никого? А мне показалось…
— Креститься надо, когда кажется, — обрывает Люси пилота, — во всяком случае, машин там нет. Скрытого въезда куда-нибудь тоже. Заводи поживей, не черта тут застревать.
Вездеход сдернулся с места. И, словно в насмешку, не успели мы отъехать и на четверть мили, как увидели в зеркале заднего вида: из чащобы выбралась медицинская машина, плюхнулась в колею и, включив проблесковый маячок, наладилась в противоположную от нас сторону.
Патрик помотал головой и, глядя на образ Божьей матери, занес руку, явно намереваясь осенить себя крестным знамением. Рат перехватила ее, сильно дернув за рукав.
— Э, ты чего?
— Не надо. Пациенту может не понравится. — Она кивнула в сторону вампира.
— Тьфу, — плюнул водитель, — пропадешь тут с вами, к бесу!
Пациент выгружен в изолированный бокс инфекционного отделения. Машина загнана на площадку для мойки и дезинфекции, где над ней взялись трудиться, охая и жалуясь на тяжелую работу, пара нерадивых санитарок.
Еще бы им не охать! Больной еще до койки, поди, не дошел, как эти шустрячки выволокли из своего закута толстую засаленную книгу и, выспросив фамилию доктора и номер машины, подсунули ее мне — расписаться. Ну, в школе, где они учились, я директором был. Не вступая с ними в споры, закрыл, не оставляя автографа, трепаный гроссбух, выразительно постучал пальцем по надписи на обложке: «Санобработка автотранспорта» — и задал единственный вопрос:
— Уже помыли?
Бабульки, вмиг поняв, что новенький фельдшер, оказывается, со старыми дырками, поволокли к автомобилю свои вонючие растворы, оглашая округу громкими жалобами на то, что-де есть на белом свете такие подлецы, которые заставляют их, несчастных, выполнять свои прямые служебные обязанности.
Люси зазвали в отделение попить чайку и проконсультировать какую-то маразматическую старушенцию, я остался близ боксового корпуса — покуривать на лавочке и общаться со средним персоналом.
Дружеские отношения с работниками любого медучреждения коллега по несчастью (то бишь по специальности) может установить мгновенно при помощи всего двух вопросов: «Как у вас с зарплатой?» — и: «А начальство что?» — вызывающих всегда поистине вулканическое извержение кипящей лавы эмоций.
После обработки салона дезраствором его полагается выдерживать не менее сорока минут, дабы вся возможная зараза окончательно издохла, а нам еще потом сутки, не меньше, ездить с открытыми окнами. Чтоб не издохнуть самим.
Вполне естественно, что за сорок минут будоражащие темы финансов и взаимоотношений с руководством подиссякли и разговор переключился на клиентуру, пардон, пациентов.
Я с искренним удивлением узнал, что доставка вампира в инфекционную больницу для больницы вовсе не событие.
— Э-э, милый. Их и так-то немного, а скоро, поди, и вовсе все у нас соберутся. Они ж с кровью чего только не насосут! И тебе гепатит, и тебе малярия, и, прости господи, сифилис. Даже с AIDS один был, только на той неделе ногами вперед выписался.
Я хотел было удивиться, почему они до сих пор не вымерли, но тут же понял, что знаю ответ. Раньше они не болели. Это мы. Это опять мы. Из нашего мира тащится в этот длинный хвост неведомых здесь прежде напастей. В данном случае хоть больные сами виноваты — вроде как у нас там наркоманы с гомосеками. А эпидемия гриппа, от которого мы пару дней почихали, но зато от него вымерла чуть ли не десятая часть коренного населения Озерных секторов?! А…
— А что ты, Шура, чайку испить не пожелал? — услыхал я бодрый голос начальницы, довольно восседавшей на перилах крыльца.
Судя по ее брюшку, округлившемуся до стадии расстегивания пуговиц на халате, мокрым коричневым потекам на мордочке и подозрительно веселым глазкам, эвфемизм «пить чай» имел сегодня особо иносказательный смысл.
— Ладно, не переживай. Жареных куриных лапок вам сейчас притащат, цените заботу. Вечно я о вас думать должна!
Больничная шавка долго бродила возле нас в надежде получить еще пару косточек. Покуда барбосина не уразумела тщетность своих надежд, командирша опасливо пряталась в кабине, как мы ни заверяли ее, что после такой знатной трапезы сомнительные пищевые достоинства уважаемой госпожи Рат псину вряд ли привлекут.
Утерлись. Перекурили. Влезли в отчаянно воняющий химической дрянью автомобиль. Отзвонились, получив очередной вызов за тридевять земель. Тронулись. Поехали.
Перемещение, которое мы прозевали, обгладывая не добравшиеся до желудков пациентов ножки, унесло лес неведомо куда, заменив свежими утренними прелестями Озерного края.
Бодрящий ветерок, пахнущий чистой речной водой, весело заскакивал в открытые окна, приятно холодя щеки. Причудливо играли солнечные зайчики, метавшиеся по кабине, то прыгая нам на колени, то шаловливо щекоча нос.
В хорошем настроении и добром расположении духа я, развалясь на сиденье и закинув руки за голову, любовался причудливыми изгибами петляющей средь водного лабиринта посыпанной речной галькой дороги. Как непохожа она на мрачную лесную колею, которой мы пробирались сюда! А все-таки те машины «Скорой», они куда…
Стоп. Лес. «Скорая». Шоссе, которое исчезло. Где-то это я уже слышал. А не от Рат ли, кстати?
— Люсь?
— Аиньки?
— Это не ты мне рассказывала про лесную дорогу, которая пропала? С подстанцией вместе?
Начальница в изумлении вывалилась из моего кармана на капот и, не вставая с четверенек, удивленно воззрилась на меня. Хвостик завился в замысловатую фигуру, да так и остался — надо быть, эквивалент разинутого рта.
— Шура, ты гений!
— Спасибо, госпожа доктор, я в курсе, — скромно ответил я.
— Там же дорога на Тринадцатую подстанцию!
— Я уже сообразил.
— Правда, все равно непонятно, куда-таки она прячется. Тебе, часом, этот секрет не известен?
— А леший ее знает… — рассеянно пробормотал я.
Что рассказать вам еще о моей любимой?
Я могу говорить о ней часами, и мне не надоест — о ее глазах и руках, голосе и улыбке, о том, как она хмурится или откусывает кусочек от пирожного. Мне все интересно, все дорого, все кажется не таким, как у других. А вам-то что за дело? Пожмете плечами недоуменно: что ты особенного в ней нашел? Серовата, не топ-модель, да и возраст… Вон, глянь, какие у вас практикантки!
Не знаю что. Но знаю твердо: для меня она самая лучшая, самая необходимая, самая красивая и замечательная. Ежишка. Счастье мое и беда, горе и радость…
А расскажу-ка я, пожалуй, историю про рубашку. Нет, не про ту, голубую, что носила ты наедине со мной. Это совсем другая история. История о том, как человек может не поверить в свое счастье.
Первое наше свидание принесло в мою жизнь столько нового, что я даже растерялся. Признался в любви и услышал «люблю» в ответ. Держал тебя, прежде далекую и недоступную, в своих объятиях, целовал, ласкал, а ты отвечала на мои ласки, жарко шепча:
— Сашка… Сашенька…
Разве я мог помыслить о таком? Смел ли я мечтать, что услышу когда-нибудь:
— Все будет так, как ты захочешь…
Знать, слишком много пришлось всего за один раз на мою начинающую седеть голову. Голова и не выдержала, приступив к самообороне сепаратно от сердца.
Заявился я домой далеко после заката, весь выжатый, что твой лимон. Пробормотав жене что-то малоубедительное, наскоро разделся и рухнул в кровать. Подозреваю, что моя половина долго прикидывала, где это меня угораздило так назюзюкаться. Ага, точно, пьян был. Да не от вина только.
Не успел закрыть глаза — безжалостный будильник злобно проинформировал меня, что пора вставать и двигаться на дежурство. Поднимался, как на расстрел, стеная и охая. В мутной башке гвоздем торчало крепкое убеждение: весь этот удивительный день мне приснился. Такого случиться наяву просто не могло. Выкарабкавшись из постели, крутил носом и с полуулыбкой вздыхал: когда-де такие сладкие сны видятся, то и просыпаться не хочется. Долго тянулся, чихал и курил, бродя по дому и, что ни миг, вспоминая обрывочки упоительного сновидения.
Уже вполне проснувшись, допивал вторую чашку кофе и похихикивал над собой. Да, Шурик, крепенько тебя зацепило! Пораспустил слюни! Подбери, подбери. Кто ты есть-то, чтоб она на тебя глядела? Молчи уж, не срамись.
Пора, однако, и на службу. Огляделся: старшая дочь свежую рубашку погладить забыла. Ну, да и ладно. Вчерашней обойдусь. Все одно на «Скорой» переодеваться в рабочее. Взял рубаху со стула, начал напяливать и остановился, сраженный.
Шок. Удар. Остановка сердца и дыхания одновременно.
Рубашка пахла твоим телом!
Затряслись руки. Снова изумленно прижал мягкую ткань к лицу — настолько я успел убедить себя в нереальности вчерашних событий.
Так мне ничего не приснилось! Все это было, случилось на самом деле!
