Продает очки. На лотке целая коллекция, аккуратно разложенная — только готовые, по виду подержанные. Никакого шлифовального станка поблизости не видно, так что, стало быть, на заказ линзы не подгоняет. Может, и ворованные — кто его знает.
Я остановился. Заметив мой интерес, монах отвесил низкий поклон, мне пришлось ответить. Из вежливости я покопался в товаре и вдруг углядел в гуще обычных металлических и роговых оправ, модных и не очень, нечто особенное, столь же неуместное, как и их хозяин в общей толпе. Лежат себе эти очочки в уголке, изящно скрестив дужки, как балерина ножки, и будто поглядывают на меня.
Схватил я их и стал рассматривать.
Тонкая золотая оправа без всяких украшений, линзы светлые, небольшие, идеально круглой формы. Дужки крепятся точно посередине ободка, а переносица чуть повыше, где-то на двух третях высоты… И я вдруг понял, что держу в руках то самое, что мы бог уже знает сколько лет назад называли ленноновскими очками. В первый раз появившись на обложке альбома «Сержант Пеппер», а в последний, уже разбитые, — на посмертном издании, они навсегда остались частью образа Джона, хотя он потом стал носить другие, по-видимому, из супружеской солидарности с Йоко.
Я никогда не жаловался на зрение и очки покупать не собирался, даже чтобы переставить в оправу поляризованные линзы, поскольку верю в пользу прямого солнечного света. Однако что-то не давало мне уйти.
— Можно примерить? — спрашиваю монаха.
— А как же, — улыбается он. Говорят, по улыбкам учеников Будда судил о том, как его поняли.
Расправляю дужки и замечаю на одной красное пятнышко, похожее на свежую кровь. Кто-то жевал рядом хот-дог и брызнул кетчупом? Лижу палец и пробую оттереть пятно. Оно понемногу поддается, исчезает… но затем, как по волшебству, снова появляется.
— Не беспокойтесь, — говорит монах. — Просто маленькое пятнышко, кровь от выстрела. Очки от этого нисколько не хуже. Попробуйте.
Надеваю очки, и…
Лодка, расписанная светящимися психоделическими узорами, покачивается на широкой ярко-пурпурной поверхности, покрытой мелкой рябью. Я сижу на средней скамье и плыву по течению, без весел и парусов. По берегам стоят невероятно высокие мандариновые деревья, покрытые желтыми и зелеными целлофановыми цветами. Небо, как вы, наверное, догадались, из апельсинового джема — с кусочками настоящей корочки и английскими оладьями вместо облаков. Завтрак что надо.
— Святой Сальвадор Дали… — изумленно шепчу я.
Погружаю руку в пурпурную воду, ощущая терпкий аромат виноградного сока, и лихорадочно пытаюсь подгрести к берегу.
— Зильджиан! — окликает звонкий голос откуда-то сверху.
— Д-да? — не сразу отвечаю я.
— Посмотри на меня! — У плывущей в небе девушки глаза меняют цвет, как в калейдоскопе. На ней нити сияющих алмазов, а кроме них почти ничего. — Это подарок тебе, Зильджиан. Не надо пугаться.
— Не знаю… я…
Лодка начинает раскачиваться. Нет, не лодка. Я сижу верхом на кентавре… только вместо копыт у него гнутые полозья, как у кресла-качалки. Кентавр не спеша продвигается вперед по открытому полю, поедая на ходу пирог.
Люси рядом со мной на такой же лошадке.
— Не волнуйся, Зильджиан. Мы далеко не каждого приглашаем в гости. Ты первый за много-много лет. Верь мне.
— А что случилось с тем парнем, который последним тебе поверил?
— В этом виноваты люди, а не мы, — поджимает она губы.
Люси распахивает передо мной дверцу такси. Машина сделана из старых номеров «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс» с заголовками про Вьетнам. Забираясь внутрь, неосторожно протыкаю головой бумажную крышу и попадаю прямо в облака. Люси по-прежнему рядом. Пронизываем влажный белый пар, словно два жирафа на колесах, и я застываю в лучах солнца, отраженных от глаз девушки.
Мы идем на станцию к поезду.
— Попробуй, не бойся, — уговаривает Люси. — В конце концов, что ты теряешь? А потом, они тебе так идут…
Она подзывает пластилинового носильщика, похожего на Гамби из мультика, его галстук составлен, как мозаика, из осколков зеркала, вдавленных прямо в грудь. Я внимательно изучаю свое отражение. И в самом деле, не так уж плохо…
Турникет больно ударяет меня в живот и пискливо извиняется.
— Наслаждайся, — говорит мне Люси и толкает вперед.
Я вновь на Бродвее, стою в обнимку с фонарным столбом. Столб хорошо знакомый, тот самый, на котором с времен последней войны сохранился обрывок плаката с затейливым лозунгом: «Разуй глаза — глядишь, не обуют».[1]
С опаской поднимаю голову, ожидая самого худшего… Нет, пока все нормально, сквозь линзы мир видится таким же, как всегда.
Если не считать его обитателей.
Голова каждого из них увенчана комком извивающихся горгоньих щупалец. Бесчисленные червеобразные отростки разной толщины и цвета выходят прямо из черепа и заканчиваются где-то на полуметровой высоте. Концы у них тупые с плоской, чисто срезанной поверхностью. Впечатление такое, будто они уходят куда-то в иное измерение. В результате человеческие головы напоминают соцветия одуванчиков, готовых разбросать семена, только разных цветов.
К моему столбу подбегает бродячий пес и задирает лапу. У него на голове тоже несколько щупалец, но не так много, как у людей.
По спине вдруг бегут мурашки. Отрываю руки от столба и осторожно ощупываю собственную голову…
Там такой же точно тюрбан из шевелящихся «змей». Я с отвращением ощущаю их бархатно-скользкую упругую поверхность.
Срываю очки. Все щупальца мгновенно исчезают, в том числе и мои. Дрожащими руками снова водружаю линзы на нос — опять то же самое.
Рядом со мной кто-то стоит. Оборачиваюсь.
Снова тот же монах. У него, единственного из всех, отросток только один, в самом центре макушки. Золотой, под цвет рясы, толстый, как столб, и смотрит точно вверх.
Монах с улыбкой показывает на свое украшение.
— Идет прямо к Будде, — объясняет он и смеется. — Пользуйтесь очками с умом. До свидания.
Мгновение — и его уже не видно в толпе.
Я устало опускаюсь на ступеньку.
Боже мой, как же все эти люди не замечают такого жуткого спагетти у себя на головах? Неужели они не чувствуют его веса? С другой стороны, если вдуматься, я тоже ничего не чувствую…
Поднимаю руку — отростки на месте. Как может что-то быть реальным на ощупь и в то же время не иметь веса? Или мы просто привыкли, потому и не замечаем?
К ногам снова жмется тот же лохматый пес и лижет слюнявым языком протянутую руку. Я с ужасом смотрю на его голову.
Оттуда начинает расти новое щупальце! Удлиняясь, оно тянется ко мне!
Внезапно в моем поле зрения появляется точно такая же «змея», но тянется она уже от моей собственной головы и в сторону собачьей!
Резко отдергиваю руку. Пес глухо рычит, и щупальце мгновенно меняет цвет, так же как, впрочем, и мое. Теперь они явно не так жаждут встречи, как прежде.
Мне, конечно, далеко до Эйнштейна, но кое-что я все-таки соображаю. Нужно быть тупее сенатора из Джорджии, чтобы не догадаться, для чего служат эти отростки. Они представляют собой чувства, духовные связи, ауру, если хотите, — память обо всех контактах с окружающим миром, которые случаются в нашей жизни. Связующие нити любви и ненависти, как поется в какой-то дурацкой песенке.
Пес, свернувшись клубком, деловито выкусывает блох. Чтобы проверить свои выводы, я снова протягиваю ему руку. Опасливо обнюхав, он снова ее лижет. На этот раз я не мешаю щупальцам встретиться и слиться воедино.
Какой милый песик! Лезет ко мне на колени, уже обслюнявил лицо… Он тоже любит меня! Бедный, несладко ему, наверное, приходится на улице. Мне почти стыдно за то, что я собираюсь сделать.
Хватаюсь за живой кабель, соединяющий нас, и тяну его из собачьей головы — не экспериментировать же на своей! Легкое сопротивление, еле слышный щелчок — и связь рвется.
Собака взвизгивает, потом равнодушно отворачивается, слезает с колен и засыпает, снова свернувшись в клубок.
Розовое змеистое щупальце, закрепленное теперь только одним концом, извивается в моей руке, стремясь воссоединиться с собакой, но я держу его крепко, и вскоре оно затихает, увядая и сокращаясь, словно мужской член, выставленный под ледяной дождь. Через несколько мгновений я уже чувствую, как на моем черепе зарастает даже место, где был корень. Едва родившееся и с самого начала тонкое, как карандаш, щупальце не слишком-то и стремилось выжить.
Вооруженный новым знанием, я начинаю вглядываться в окружающих уже более пристально.
Новые отростки появляются у них постоянно — каждые несколько секунд. Ленноновские очки позволяют мне каким-то непонятным образом фокусировать свое чудесное зрение, и тогда можно увидеть, что заросли на головах непрерывно колышутся, будто полипы и водоросли в подводном коралловом лесу. Впрочем, подавляющее большинство новорожденных щупалец живут совсем недолго, исчезая так же быстро, как и выросли…
