Фина сказала, что, раз моря — южные, значит, они должны быть в южном полушарии, а заодно объяснила Ханнесу про экватор.
Телль же купил сыну в Нацкниге карту мира. Она была еще со старыми границами и поэтому шла как уцененный товар. Ханнес с восхищением развернул карту. Губы его шептали названия стран, океанов, морей, городов, а широко раскрытые глаза пытались охватить сразу все.
— Вот наша страна, да? Какая она большая! А мы здесь, да? — палец Ханнеса уперся в кружок с названием города.
— Здесь, — согласился, прочитав там, куда показывал сын, Телль.
— А вот экватор, — провела по линии на середине карты Фина. — Значит, южные моря надо искать вот тут.
Ханнес тщательно изучал часть карты, над которой пролетела ладонь Фины.
— Я нашел Соломоновы острова! — воскликнул сын.
Он посмотрел на точку с названием своего города, потом на эти острова, померил пальцами расстояние.
— Долго ехать.
— Туда не ехать, туда плыть или лететь нужно. Смотри — целый океан между нами, — Телль изучал карту вместе с сыном.
— Папа, а ты когда-нибудь бывал там? — с надеждой спросил Ханнес.
— Нет, — улыбнувшись, покачал головой Телль.
— А почему? Это ведь интересно — увидеть новое, незнакомое. Увидеть море, больших рыб. Там другие люди живут, по-другому говорят, одеваются. Даже едят, наверное, по-другому.
— Раньше я не думал об этом. А теперь не смогу, — объяснял Телль.
— Неужели ты никогда не мечтал о таком?
— Не помню этого. Я думал о теплых штанах, на которые не нужно было снизу надшивать материал, когда я из них вырастал. О новой куртке взамен старой, короткой, с надставленными рукавами.
— Когда я вырасту, я обязательно туда поплыву или полечу, — уверенно сказал Ханнес.
Заметив, что отец вдруг стал серьезным, он взял Телля за руку.
— И тебя возьму с собой, и маму. Обязательно.
— Спасибо, сынок, — Телль улыбнулся, но прогнать тяжелые мысли не смог.
— Ты поедешь? — спросил Ханнес.
— Да.
От слов Ханнеса, от его мечты, от понимания того, что ей никогда не сбыться, Теллю стало горько. Крепко обняв сына, он прижался к щекой к его волосам.
— Па-па, — позвал Ханнес. — Пусти.
Телль не слышал. Он думал о том, что никогда не придавал значения мечтам, мыслям, чувствам своего мальчика. Ханнес для него просто был рядом, рос — и все. А ведь Ханнес может грустить о своем одиночестве, переживать из-за своей глухоты, верить то, что он еще будет слышать, мечтать о далеких островах.
Сын попросил еще раз отпустить его, но Телль опомнился только, когда горячая ладонь Фины легла ему на руку. Он разжал объятия, поцеловал Ханнеса в макушку и виновато улыбнулся.
— Мама, а папа уже старый? — спросил Ханнес на следующий вечер, когда Телль еще не вернулся с работы.
— Нет конечно. Почему ты так подумал? — удивилась вопросу Фина.
Ханнес понял, что озадачил мать и решил зайти с другой стороны.
— Когда у человека начинается старость?
— Наверное, когда нет чувства того, что еще все впереди, — немного подумав, объяснила Фина. — Когда человек понимает, что у него все в прошлом. И ничего в его жизни больше не будет.
— Тогда папа старый, — решил Ханнес. — Только он об этом не говорит.
— Пока еще нет, вроде, — улыбнулась рассуждениям сына Фина. — Почему ты так решил?
— Понимаешь, мама, он живет… Ну, как будто он прощается с жизнью. Как будто она у него заканчивается.
***
Телль смотрел на неизвестные ему названия книг, имена их авторов и не понимал, откуда его сын это все знает. Даже любившей читать Фине многое было незнакомо.
— В тех книгах, которые я читаю, есть названия других книг. Я записываю их себе, — сказал Ханнес, когда отец спросил его об этом.
Иногда он играл в героев своих книг. В такие моменты Фина и Телль прикрывали дверь комнаты сына, чтобы не смущать его. Еще Ханнесу очень нравились стихи. Некоторые из них он запоминал с первого раза. Ханнес открывал у себя окно, становился возле него и, впустив в комнату свежий уличный воздух, читал наизусть любимые строки. Фина испугалась, когда, подходя к дому, увидела сына у открытого окна. Ханнес все объяснил вбежавшей в квартиру матери, она успокоилась, но попросила его больше так не делать.
— Если все закрыто, стены сжимают слова, не дают им улететь, — ответил Фине сын. — А так слова становятся свободными.
После книг Ханнес задавал вопросы. Для Телля это было порой непросто, иногда даже тяжело. Отвечая сыну, рассказывая ему, объясняя, он, сам того не замечая, начинал думать о происходящем вокруг. И все оказывалось уродливым, страшным, ненастоящим. Телль, который десятки лет жил, словно конвейер, на котором работал, теперь спрашивал себя: все вокруг — оно таким само получилось, или специально было сделано? Телль пришел к выводу, что само так выйти не могло. Возник новый вопрос: зачем все это было сделано? Вопросы мешали. Они требовали ответа, и им было все равно — стоял ли Телль в этот момент у конвейера, пил ли чай или сидел рядом с сыном.
Почему, если убийство является преступлением, если за него Нацсуд отправляет на виселицу, — почему Телля заставляют именно так поступить с сыном? Инспекция говорит: таков закон. Получается, есть закон, который гласит, что убивать — преступление, и за него надо наказывать, а есть закон, который обязывает избавляться от больных… Телль хотел завершить свою мысль словом "детей", но вспомнил пожилого мужчину, искавшего в магазине гречневую крупу. Наверное, тот старик был прав, говоря про своих исчезнувших знакомых.
Это оказалось очень непривычно и тяжело — думать. Не хватало слов, не хватало знаний, не хватало, как понял Телль, прочитанных книг. Телль мучился от того, что нехватка всего этого часто не позволяла ему найти ответы на свои вопросы и на вопросы сына. Он не боялся признаться Ханнесу в незнании, но ему становилось стыдно, — ведь столько простых, понятных, и, вместе с тем, очень важных вещей прошли мимо него.
Телль не знал, как объяснить, почему светит солнце, почему могут летать самолеты, ездить автомобили, почему по вечерам все должны смотреть Нацвещание, а на улицу после 22 часов без спецразрешения нельзя выходить. Он никогда не задумывался о том, нужно ему это знать или нет. Такие знания ничего не могли принести Теллю. Он не получал бы больше денег, не попадал бы быстрее домой с работы, не стала бы короче его смена. И Ханнеса он не мог бы спасти, наверное. И Марка. И Боба. И Карл, их самый первый ребенок, все равно бы появился на свет мертвым.
Сейчас Ханнес читал
