ведь, прежде чем пришли ко мне, зашли в школу и узнали, что я больше не работаю там.
— И все же, — уверенно произнес Телль.
— Хорошо. Я вас прощаю. И знаете… Не только вы ведь сделали это. Но только вы пришли ко мне. Я тронут, — искренне сказал старик.
Телль держал чашку двумя руками.
— Сказали, что вы — гей, — тихо выдавил он.
— Нет. Но разве это имеет значение?
— Просто говорят…
— Говорят… — повторил за Теллем старый математик.
Тяжело поднявшись, он зажег конфорку под чайником.
— Если бы я был геем, я бы давно уехал. Тогда еще можно было уехать. Многие так и сделали… — старик сел боком к гостю и сложил руки на коленях. — А вообще, скажу вам, все это очень стыдно.
— Быть геем? — чашка Телля застыла на полдороги ко рту.
— Нет. Творить такое с людьми. Сейчас, чтобы сломать человеку жизнь, достаточно просто показать на него пальцем и сказать: гей. Так можно расправиться с соседом, который неприятен, с подчиненным на работе, даже с начальником. Да с кем угодно, — развел руками учитель и, поймав вопрошающий взгляд Телля добавил: — Да. И со мной.
— А как же тогда, что про них говорят?
— Я не специалист в семейных отношениях. Как видите, у меня нет ни жены, ни детей. Наверное, это дало повод.
Учитель налил себе кипятка в чашку и задумался, глядя в пол.
— Да, — кивнул он своим мыслям.
Подняв глаза на гостя, старик предложил еще чая.
— У меня есть, спасибо, — показал Телль свою чашку.
— По поводу геев, — устало начал учитель. — Вы просто подумайте сами: если люди любят друг друга, это — преступление? Разве любовь может быть преступлением? И какая разница, кто эти люди.
— Но ведь это же неправильно. Противоестественно, — последнее слово Теллю далось не без труда.
— Не стоит повторять то, что твердит Нацвещание, — махнул рукой учитель. — Подумайте сами: для вас лично кто опаснее — гей, который никого не трогает и живет сам по себе, тихой жизнью, или вор, который может вытащить деньги у вас? Или у вашей жены. Который может забраться в вашу квартиру, напасть на вашего сына.
Старик хлопнул слегка себя по колену. Взяв чайную ложку, он поглядел на нее и положил обратно на стол.
— Мне действительно трудно понять, почему общество выступает против геев, которые никого не грабят, не убивают, но как-то спокойно воспринимает подонков, нападающих на тех, кто не может себя защитить, — продолжил учитель. — Митинги против этого отребья как-то не проходят.
Телль ничего не ответил. Он держал обеими руками пустую чашку, не решаясь ее поставить. Учитель напряженно смотрел на отражающийся в чае свет лампы.
— Вы знаете, что будет с вашим сыном? — вдруг спросил старик.
— Знаю, — Телль почему-то был готов к этому вопросу.
Учитель кивнул и встал.
— Как бы оно ни было, мальчик должен учиться, — сказал он, уходя в комнату.
Вернулся оттуда старик с книгами.
— Вот, — он положил их на стол перед Теллем. — Возьмите учебники для Ханнеса.
Телль, не выпуская чашки из рук, покосился на книги.
— Там учебник иностранного языка лежит… — увидел он год издания на корешке книги, — старый какой!
— Все верно. Я его положил. Пусть Ханнес начнет заниматься им, — старик сел на табурет.
— Но иностранного сейчас нет. А то, что мы там когда-то учили — я уже забыл все, — признался Телль.
— Я помню, как его отменили в школах, — старик положил локоть на стол. — Но, может, когда-то все изменится. Мир большой, чтобы узнать его получше, нужен язык.
Поставив чашку, Телль осторожно поднялся со стула.
— Спасибо за чай.
Старик тоже встал.
— Спасибо за то, что занимались с сыном, — с теплотой сказал Телль. — Вы приходите. Ханнес будет очень рад.
Его слова тронули старика.
— Я постараюсь, — пообещал учитель.
Выходя из квартиры, Телль повернулся к нему. Смотреть на старика было тяжело.
— Простите меня.
Старик кивнул на двери других квартир и приложил палец к губам.
— Вы только сыну не говорите, пожалуйста, про то, куда вас вызывали, и что там было. Ханнес не должен чувствовать себя виноватым из-за ошибок взрослых, — шагнув к Теллю, прошептал учитель.
— Хорошо.
Подождав, пока Телль с учебниками подмышкой спустится по лестнице, старик закрыл дверь.
— Я был у твоего учителя, — вернувшись домой, сказал сыну Телль.
— Что с ним? Когда он придет? — загорелся Ханнес.
— Он прийти не сможет пока. Но, если он скоро не уедет, — обязательно придет. Он просил тебя учиться и передал книги.
С сожалением вздохнув, Ханнес взял учебники и отнес к себе в комнату.
Учителя Телль с Ханнесом ждали каждый день. Старик так и не пришел.
Телль просидел на кровати до утра. Он поднял голову на уличный свет за отошедшем от окна краем шторы, вытер ладонью лицо. Потом осторожно, чтобы не разбудить Фину, встал, шагнул к окну и поправил штору. Свет исчез.
Опустившись на пол возле кровати, Телль вытянул ноги, расстегнул ворот рубашки. Оказывается, он забыл вчера ее переодеть.
Может, им всем троим убежать? Ханнес — не Марк, да и сам Телль будет рядом с ним и Финой. Никакого другого выхода Телль не видел.
— Давно не спишь? — вопрос Фины вернул его из раздумий.
— Да уснешь тут… — Телль поднялся с пола на кровать.
— О чем ты думаешь?
— Вот только сейчас пришло в голову, — Телль выпрямил спину. — Знаешь, я ведь никому из наших детей так и не успел сказать, что люблю их. Простых, теплых слов они не слышали от меня.
Он тяжело выдохнул. Спина снова согнулась, голова опустилась.
— Что же делать? Не может так быть, чтобы не было выхода, — сказала Фина.
— Даже интернатов нет для таких детей.
— Как нет? Я же в интернате выросла. Не может быть, — Фина привстала на локоть.
— Ты в простом приюте выросла. И — когда это было? Для больных детей нет ничего, вот что мне сказали. А, для тех, кто остался без родителей, — не знаю. Я не спрашивал. Говорят, сейчас вообще ни на что нет денег.
В прихожей из радио заиграл гимн. В рабочие дни он игрался в шесть утра, в воскресенье — в восемь.
— Если накрыться подушкой, будет не слышно, — советовал жене Телль.
Сам он так и делал.
— В детдоме каждый день начинался с пения гимна, — отвечала Фина. — Мы стояли и пели. Весь наш класс. Весь детдом. Воскресенье или каникулы — мы стояли и пели. Что мне сейчас это радио?
Когда родился Боб, Фина выдернула из приемника провода,
