долгие лета твоему марабуту, святому Али Бен-Сиди, да процветают вечно он и его семья!
— Аминь, — торжественно добавил Али.
Лосняченко и Нестеренко, повторявший каждое движение профессора, снова сели. Наступила тишина. Лосняченко начал:
— Ты хочешь, святой Али Бен-Сиди, узнать мою историю. Слушай же.
***
Родом я из Искендерие. Мои семья была богата; отец мой был «тагир», торговал драгоценностями и держал «дуккан [55]» на одной из главных улиц магометанской части города. Я был единственным сыном. Меня воспитывали мудрые учителя; среди них был один марабут, Селим. Когда мне исполнилось пятнадцать, отец повез меня в Истамбул [56] учиться на муэдзина [57] и оставил жить у близких родственников.
Однако будущее занятие мне не нравилось, и я сошелся с европейцами. Я стал учителем арабского языка в семье одного «гакима [58]» — руми. Я влюбился в его дочь и хотел жениться на ней, но «гаким» сказал, что сперва я должен креститься. Зачем я только познакомился с этим «гакимом»! Лучше бы я сломал ногу, прежде чем переступил порог его проклятого дома!
Лосняченко с минуту помолчал, задумавшись. Затем он продолжал:
— Я стал готовиться к безбожному деянию, и тогда приключилось со мной несчастье.
К моему «гакиму» приехали гости из Европы, и я показывал им город. Они осматривали разные интересные вещи, а напоследок захотелось им зайти в «джамию [59]». Однако у дверей они отказались разуться, к чему — признаюсь в своем великом грехе — подговорил их я сам, безбожник. Привратник не позволил им осквернить святыню, разгорелся спор, и я — окаянный — с такой силой ударил палкой по голове привратника, старенького «шейха [60]», что он упал на землю.
Но, о чудо! Едва опустилась моя правая рука с палкой, как я почувствовал, что она безжизненно повисла и я не могу ею даже пошевелить… В глазах у меня потемнело, я упал и не мог встать — и правая нога мне не повиновалась… Я превратился в калеку…
Вскоре приехал отец и стал возить меня по различным врачам Истамбула и Масра [61], но все было напрасно: мне ничто не помогало. Я оставался калекой двадцать лет и беспомощно лежал дома.
Но недавно явился предо мной наш великий пророк и молвил: «Грешник, тяжка провинность твоя. Если хочешь, чтобы милосердный Аллах даровал тебе силу рук и ног, ты должен очиститься от грехов, исправить все зло, что ты причинил! Ты должен посвятить себя служению Аллаху и распространять по миру истинную веру». Я ответил: «Великий пророк, верни мне здоровье, а я всю свою жизнь буду служить Аллаху и тебе». Так я поклялся, и Магомет — да одарит его Аллах безмерным блаженством — исчез.
Наутро я попросил моего доброго «абу [62]» отвезти меня в Сарабуб, в святую савию сенусситов. Отец согласился, и там я познакомился с твоим другом, святым марабутом Кохемом Абу Эль-Гарами, который взял меня под свою опеку. Три месяца провел я в молитве и постах и поклялся в присутствии Эль-Гарами перед Аллахом, что как только оправлюсь от болезни, стану нести в мир истинную веру и закладывать в пустыне савии.
Стоило мне произнести эти слова, как я почувствовал, что в руке и ноге пробудилась былая сила. Я вновь владел рукой и мог самостоятельно вставать и ходить! Тогда я еще раз горячо помолился и поблагодарил Аллаха за спасение. Я тотчас начал собираться в дорогу и спросил у моего доброго опекуна, куда мне лучше направиться. Он указал мне путь к тебе, святой сиди; да ниспошлет ему Аллах долгие лета за то, что совет его привел меня в эту благословенную страну.
Но как мне было одному, без «кафиле», пускаться в такое далекое путешествие, когда вокруг кишат «гарамие [63]», которые не чтят божьи законы и презирают святых людей?
Долго раздумывал я над тем и не находил ответа. И вот однажды иду я по улице Искендерие и слышу, как два чужестранца — это были «ингелизе» или «ферансис», а может, «немшавие [64]», точно не знаю, — говорят между собой, что собираются в пустыню выращивать финики и знают способ, как из «гагар [65]» добывать «мое». Я сейчас же подумал, что надо этим воспользоваться, подошел к ним и сказал, что знаю одну прекрасную местность, где растут финиковые пальмы, только воды там почти нет… Они согласились взять меня проводником и поехать туда, куда я укажу. И теперь, после долгих приготовлений, мы прилетели сюда.
Лосняченко закончил рассказ. Собравшиеся слушали его в глубокой задумчивости. Наконец старик Али произнес, грозно наморщив лоб:
— Зачем же ты, чужестранец, привез сюда проклятых джавров? Чтобы они отобрали горстку фиников, которыми одаривает нас всемогущий Аллах? Так-то ты служишь Аллаху и нашей вере?
Среди туземцев послышался недовольный ропот. Лосняченко спокойно обвел их глазами и ответил:
— Мудрый сиди и вы, честные, правоверные магометане! Неужто вы считаете араба таким глупым, таким простодушным? Разве вы не поняли из моего рассказа, что я намерен провести неразумных и опрометчивых европейцев?
Али и все остальные заинтересовались.
— Странны твои слова, чужеземец, — сказал Али. — Если мы сами не в силах уразуметь твой замысел, скажи сам, как ты собираешься использовать джавров во благо нашей веры.
— Слушайте. Я привел их к вам, во-первых, потому, что они позволили мне удобно и быстро сюда добраться. Во-вторых, они просверлят нам «бор», у нас появится много воды. Заведем «генана [66]» и пальмовую «рабе [67]». Здесь будет лучшее место для савии, что я хочу построить.
— А как ты поступишь со своими румие? — вновь спросил Али.
— С ними? Не беспокойся о них, мудрый сиди, предоставь их мне. Пусть только сделают для нас «бор», а я затем я от них как-нибудь избавлюсь. Не забывай, что я живу у них и могу в любую минуту их зарезать, не успеют они и глазом моргнуть. Думаю, и вы не откажете мне в помощи, если дойдет до войны с ними.
Эти объяснения успокоили туземцев. Али Бен-Сиди обещался во всем помогать Лосняченко, и все присутствующие поклялись исполнять любые их приказания. Туземцам казалось, что новый колодец превратит их страну в рай земной. В их изголодавшемся воображении уже вставали среди пустыни высокие финиковые пальмы с гроздьями вкусных плодов. Все радовались. Поначалу недоверчивые и хмурые, туземцы сделались дружелюбными и веселыми. Они тесно обступили чужеземцев и стали с интересом приглядываться к их одежде, а особенно к шкатулке в руках Нестеренко. Лосняченко это заметил,
