Ну, я, как бобик, и пошел за выговор расписываться. Начальству по барабану, что я вообще в приемном дежурил — всей смене по выговору, а ответственному — строгий…
— …и хирурга не беспокоили. Такое дерьмо сами как-нибудь зашьем. Царапины неглубокие, как правило, штопать несложно. А анестезии в нем и так пол-литра минимум….
— …не скажи. Тоже так думал, а глянул — там концы сухожилий торчат. Уж тут хочешь не хочешь…
— …коллега хренов. И не с чем-нибудь капельницу, а с такой дозой ганглиоблокаторов, что неясно, где и спер-то столько. А внутрь — для верности спирта стакан и полную пачку…
— Что там про спирт? У меня в стакане сухо.
— А вот я, коллеги, видел суицидальную попытку отравления коньяком.
Дружный гогот. Деревья ходят ходуном, и автомобили качаются на рессорах.
— Зря гогочете. Абсолютно непьющая дама, чья максимальная доза спиртного не превышала полбокала шампанского на Рождество и день рождения, стрескала литр коньяка. Молодой любовник, видите ли, бросил. Ну, жизнь кончена. Так ведь впрямь чуть цели не достигла! Кома хорошая была, возились с ней полночи, да и потом не в дурку повезли, а в реанимацию.
— Коньяк-то хоть добрый был?
— «Реми Мартин», ни больше ни меньше!
— О-о, — застонали все коллеги, — нас бы кто отравил!
Люси потребовалось отдельно пояснить:
— Ну, это как для тебя «Гиннес».
— Насчет смеха. Представьте: суицидальная попытка отравления слабительным. Девять упаковок.
— Гы-ы! Га-а!
Трава ложится плашмя, и ампулы скачут в ящике. Зверье тикает со всех ног, подозревая землетрясение.
— Вот и мы так ржали. И Абрамыч икать со смеху начал. А персонал в родном заведении от веселья на полсуток работоспособность потерял. Заезжаем через пару дней — как там засранец? Помер, говорят. Как так? Да обыкновенно. Так его несло, что кишечное кровотечение открылось.
— Бр-рр… Такой смерти не позавидуешь. Коньячком-то травиться слаще!
Лужок вновь огласил вопль. На сей раз его интенсивность была особенно велика. Создавалось впечатление, что клиента пытает бригада гестаповцев.
— Ох, я тебя… — мечтательно бормочет Хосе, направляясь к автомобилю, открывает дверцу. Клиент, выпучив глаза, стремглав вылетает из транспорта и, завывая нечеловеческим голосом раненой гиены, несется неведомо куда.
Куда ж ты собрался, родной? Не въезжаешь в ситуацию! Все дружно повскакивали на ноги, в руках, как по волшебству, возник инструмент — дубинки, баллончики, наручники. Незавидна твоя участь, дурашка. Бегать — это больно.
Родимый подлетел к чахлым кустам, повозился что-то. Мы услышали плеск изливающейся под солидным напором жидкости, стенания:
— Нет сил, господа, нет сил, простите! Столько часов взаперти, не могу больше…
Не застегнув порток, побрел обратно, на казнь. Казнь отменили, ограничившись направляющим обратно пинком. Все ж порядок должен соблюдаться.
— Коллеги, засиделись мы что-то. Пора и честь знать. Работа стоит. Вон Люси на вызов собиралась.
— Да он рассосался уже, поди.
— Вот бы так в нерабочее время, в спокойной обстановке…
Все замолчали, на минутку взгрустнув. Не будет у нас ни свободного времени, ни спокойствия. Только вот такие ворованные, краткие мгновения — если повезет…
— «До свидания» не говорить! — предупреждает кто-то. Ага, плохая примета.
Хлопки мужских ладоней. Поцелуи в щечки дам. Щелчки дверных замков. Моргание фар. Мяуканье сирен. И — разошлись кто куда.
Стой, стой, мы ведь разъехаться целый час не могли — как же это сейчас за мгновение вышло?
Полусонная веревка трассы петлями наматывается на ось вездехода. Впереди столб света от фар, а слева и справа — две сумеречные молчаливые стены. Белые палочки разметки защелкиваются монотонно под левое колесо. Дремотно. Взгляду не за что зацепиться, голове нечем заняться. В сонные мозги лезет постороннее:
Колючую грань бокала
Тревогой красит рассвет.
Сегодня ты все мне сказала,
Спасибо за честный ответ.
Не знаю, быль или небыль,
Просто ль вообразил,
Но было распахнуто небо,
И мир ослепителен был.
Смеялись березы весело,
Плясали в твоих глазах,
Падал в болото месяц,
Путался в камышах.
Кони бродили за речкою,
Вечер — для нас двоих…
Краткими были встречи.
Не стало теперь и таких.
Только выглянул лучик
И спрятался между туч.
Если судьба — наручники,
То есть ли к наручникам ключ?
— Совсем ты, Шура, раскис.
— Да сердце болит что-то.
— А оно у тебя есть?
— Должно быть.
— Эт ты зря. С этим органом на «Скорой помощи» лучше не работать. Тем более здесь.
— Люсь, а ты вспоминаешь что-нибудь? Ну, хоть иногда?
— Что именно?
— Свой дом, свой мир, жизнь…
Ну что ты плачешь, маленькая мышка? Не надо, не плачь, прошу тебя. Прости, я не хотел сделать тебе больно…
А как же сердце?
Сон не сон, явь не явь. Так, дремота, морок. Мышка, наплакавшись досыта, влезла в перчаточный ящик и спит, зарывшись в чистую ветошь. Моя башка клонится на капот неудержимо. Патрик периодически клюет носом, при этом автомобиль выписывает на асфальте дуги. Пытаясь бороться с одурью, он начал насвистывать что-то бравурное, но выходил вместо желаемого протяжный грустный блюз.
— Ты это прекращай, — ругаюсь лениво, — денег на бригаде не будет. Хватит мучиться, становись в сторонку и кемарь. Неча гореть на работе. Пара часов сна еще никому не вредила.
Патрик обиженно побурчал что-то на тему, что он-де вполне свеж и еще может, но на обочинку отъехал с видимой радостью. Уронил стриженую голову на баранку и выключился тут же. Пора и мне. Перебраться, что ли, в салон, вытянуться на носилках? А, лениво. И так сойдет…
Вялые мысли перемешиваются причудливым калейдоскопом. Удивительным образом во сне всему находится свое место. Ревущий Кабан, приколотый к стене, вырывает из щеки окровавленный нож, роняет его на пол. Гномик в цирковом костюме подхватывает оружие, сияющей бабочкой клинок танцует вокруг перчатки. Бабочка взлетает, перепархивает к плачущему лицу Дженни, вонзается ей в грудь. Она падает, и я вижу, что это Нилыч со страшными ранами лежит на темной траве.
Проснулся в поту. Утерся. Бормочу: «Сон страшон, да Бог милостив», проваливаюсь обратно. Кошмары последних дней смыкаются в нечто уж вовсе фантастическое.
Вездеход стоит на поверхности огромного сияющего зеркала. Нет, не льда, но на настоящем зеркале гигантских размеров из отполированного металла. Кажется, даже различаются вдали завитки резной рамы. Я бьюсь, пытаясь вырваться из стального захвата, но тщетно — мои кисти крепко прикованы наручниками к дверце автомобиля, короткая цепь пропущена через ручку.
Неожиданно на поверхности зеркала рождается из ниоткуда грациозная кошачья фигура — Владычица Ночи тихо приближается ко мне, вкладывает в мою ладонь маленький ключик и вновь исчезает. Я ковыряюсь в замке неловко, ключ выскальзывает из рук и летит, летит вниз, разбивая зеркало пополам. Мой вездеход, вместе со мной, болтающимся на ручке, рушится на глыбу мягкого сыра. Я проваливаюсь в нее и погружаюсь в пористые недра, глубже, глубже — к царству полного мрака.
— Господи! — закуриваю трясущимися руками. Вот уж воистину: подольше поспится — корова в лаптях приснится! Бригада сопит во все носовые завертки. А тут уж и не до сна. Привидится же, тьфу-тьфу! Выбрался наружу немного поразмять затекшие члены, тихонько прикрыв за собой дверь.
Ночь тепла и влажна. Тьма вокруг нема и загадочна. Небо беззвездно. В переплетении черноты можно вообразить себе все, что угодно. Есть нечто первобытное в таком ночном безлюдье.
Занятый собственными переживаниями, я вдруг понял, что совершенно не представляю себе нашего местонахождения — что это вокруг? Лес, равнина, озера? Ежу ясно, что не город и не пустыня, а в остальном — загадка. Что там толковал Нилыч, покойник, о лесных напастях? Не прихватить ли из машины автомат? А много он мне прошлый раз помог? О неприятном думалось почему-то в сослагательном наклонении, настоящего страха темнота не вызывала. Билось, не отпуская, назойливым рефреном в висках стихотворение:
Если судьба — наручники,
То где от наручников ключ?
— странным образом ассоциирующееся со сном, примерещившимся мне только что.
Я повторил его от начала до конца мысленно, затем прочитал вслух, обращаясь к густому мраку. И даже не вздрогнул от мягкого голоса, прошептавшего мне прямо в ухо:
— Какие у тебя все-таки грустные воспоминания, Са-ша…
Ответил, точно зная, с кем разговариваю:
— А это не воспоминания, милая. Это как раз стихи.
