— Ты нас хорошо разглядел?
— У Волчьего Пастыря — бинокль, а в ставнях — щели, так что нет проблем. И когда вы придете нас убивать?
— Через час. Только они не придут — пустят зажигалки на твою знаменитую крышу.
— Догадываются, что здесь мины?
— Ученые.
Все было прежнее, знакомое, только сбито в кучу, перепутано. Стол и рояль лежали на боку за баррикадой из стульев. Внутренние ставни тоже задвинуты. И — пустой скелет огромной полки на стене. Исчезли книги.
— Их я загодя отправил. Они живые. Оружие в лэнской земле как-то само о себе заботится. Вот Тергату оставил, — он дотронулся до рукояти. — Остальное — скорлупа, которую я нарастил для своей здешней жизни и радости. Пускай пропадает!
— Сколько людей с тобой?
— Ты будешь смеяться. Семь.
— Я их выведу вместе с тобой или останусь здесь.
— Знаешь, кто убил твоего побратима?
— Ты. Потому что ты отдавал приказы «черным братьям» из Эро, которые вошли в Лин-Авлар.
Денгиль кивнул.
— Ровно через час, положим, — заговорил он холодно, — твой Керт — это ведь он, надеюсь? — еще не начнет, побоится. К той поре мы тебя совместными усилиями уж как-нибудь отсюда выпихнем, хоть связанную, хоть под уколом.
Она тряхнула головой.
— Смертничек нашелся. Гипертрофия совестливости.
— Поэтому ты и привела сюда одних «братцев»? Из сострадания? Чистокровные красноплащники все-таки бывают их помягче. Хотя Нойи все любили в равной мере. Да уж, перед такими мстителями твой именной перстень — защита лишь для тебя одной, и то ненадежная!
— Я привезла тебе силт Шегельда. Его мне дали, чтобы убрать тебя из Лэна, пока не случилось непоправимого — еще до того, как непоправимое всё-таки произошло.
Денгиль не понял. Танеида расстегнула воротник, разорвала цепочку. Открыла кольцо и протянула ему. Камень блеснул на свече синевато-черным.
— Легенский перстень, с редким по цвету алмазом. Возьми, он твой по праву. И власть, и защита, и ответ. Только ты должен будешь присягнуть и этой клятвы держаться.
— Такой камень дает либо лично Карен от имени всех нас, либо магистр, о котором я ничего не слышал. Ты…
— Они сделали меня магистром. В тот самый день, когда ты меня привез сюда.
— Вот оно как… Тем лучше. Леген подлежит суду легенов и платит за свои поступки, настоящие и прошлые, дороже, чем доман. Хорошо, это настоящая игра. Я принимаю.
Она кивнула:
— Я знала, что против такого соблазна ты не устоишь.
Из дома они вышли вместе. Следом — его стратены. Собственно, ей можно было и не открывать свой силт — воинам Братства достало бы взглянуть ей в лицо. Ни на кого не оборачиваясь, сели в седла: она на Бахра, Денгиль и его семерка — на заводных лошадей.
Когда отряд уже взобрался на гребень котловины, сзади послышался негромкий хлопок. Все, кроме двоих, обернулись. И тотчас же с колокольным гудением взметнулось пламя и поглотило дом.
В Гостиничном Секторе их с Денгилем поместили в разные комнаты. Коридоры здесь были почти стерильные, воздух — бесплотный. Естество подземного сооружения ничем себя не выдавало, кроме первородной тишины, которая проступала сквозь суетный гомон человеческой жизни. Внутри комнат было то же удобство и то же безличие, что и во всем этом круге. Двери закрывались изнутри, но ключом, задвижек не было: говорили, что боятся пожара.
Одежду им принесли многослойную: обтяжные темные рубахи до полу с высокой горловиной, обтягивающие руку до самой кисти, поверх них рясы из тонкой белой шерсти с большим вырезом и широкими рукавами до локтя. И еще накидки с куколями, в которых была прорезь для глаз: легенские, черные. Танеида было отказалась рядиться, но то, в чем она приехала, заскорузло от грязи. Да и принята была здесь униформа.
Денгиль обладал счастливым свойством души: умел отодвинуть в сторону неизбежное и жить, как живется. Если ты знаешь, что так или иначе расплатишься за то, что ты сделал в жизни, и это непреложно, как закон, — к чему переживать как трагедию ту конкретную форму, в которой воплощается эта плата?
И вот они с Танеидой, дружно отказавшись от музыкального фона, который скрашивал тишину, заставляя ее звучать под сурдинку, и тому подобных приятных пустяков, что скрашивали здешнее пребывание, то вместе, то — реже — поврозь гуляли по Секторам с их чудесами: упражнялись в гимнастических залах, смотрели умные книги и видеодиски, перебирали блистательные игрушки Сокровищницы. Для Денгиля по сути главным было, как чуть обескураженно заметила женщина, быть рядом с ней, хотя бы всего лишь — дышать одним воздухом. Это заполняло сейчас все его бытие, не оставляя места ни для чего прочего. Тем более для раскаяния.
Еще она обнаружила, что Денгиль, в отличие от нее, везде появляется вдвоем. Его спутник, всегда один и тот же, старец с деликатными манерами и гибким, экономным в движениях телом, покидал его лишь когда сдавал с рук на руки «самой старшей». Так, не очень навязчиво, проводилась тут граница между свободными постояльцами и теми, чья воля ограничена… С тех пор они с Денгилем не разлучались даже ночью — Танеида демонстративно перетащила в его номер свой матрас и подушку, хотя спала в противоположном углу, — но по-прежнему не разговаривали ни о чем серьезном.
Она вызвала на себя всех легенов, как принято в неординарных случаях. Раньше всегда удивлялась, как быстро они откликаются на зов, а теперь две недели тянулись бесконечно. Наконец, ей доложили, что приехали все, помимо Имрана, но и того ждут с часу на час.
Тогда, преодолев себя, Танеида спросила — ночью, когда они остались одни в глубине земли:
— Что тебе будут инкриминировать?
— Кто меня спрашивает, магистр или супруга? Ну ладно. Во-первых, не поддерживал Белую Оддисену в ее флирте с нынешним правительством, — он чуть поморщился, — Сейчас у них период обоюдного разочарования, но в этом тоже обвиняют меня. Я же захотел быть всею властью в Южных горах, по мощи я уже и без кольца был, так сказать, десятый леген. А это мешало «белым» навести тут свой порядок. Они считают, что я не в силах удержать мою землю, коли наслал на нее банды и контрабанды из Эро. А на самом деле… Ну, это я не имею права говорить ни любимой женщине, ни судье. Даже чтобы оправдаться.
— Наркотики, — произнесла она тихо.
Денгиль усмехнулся — это она почувствовала и в темноте.
— Про диксен и сопутствующие ему явления, я вижу, тебе успели надуть в уши. А что это сопутствующее в Динане оседает лишь малой частью, ты знаешь? Мы — страна для переброски.
Поднялся на локте, зажег ночничок у своей кровати.
— Знаешь, единственная моя вина перед ними и перед тобой — старость. Нет сил совершить все, что задумал, связать несоединимое, и даже явные победы оборачиваются поражениями.
— Старость?
— Ну как же. Между нами лет двадцать разницы. Ты разве не знала? Впрочем, тут другая хронология. На излете не физическая моя жизнь, а ее высокий смысл. Может быть, тебе доведется понять меня лучше, когда ты исчерпаешь себя… Хотя ты кажешься мне океаном.
Церемонию принесения им клятвы Танеида помнила смутно. Они, все девять, сидели на высоких стульях в своих черно-белых одеждах и плащах. У мужчин были шпаги у пояса, у женщин — Эрраты и Диамис — кинжалы на груди: одна она была безоружна. Сидела нарядной куклой, с лицом, которое умелые здешние женщины ей накрасили: золоченые веки, брови соединены на переносице в одну темную линию, губы почти белы.
Денгиль, стоя в их круге, открыл свой перстень, взял Тергату в руки, вынув из ножен. Всего она не слышала, будто волнами пропадало сознание, — только обрывки фраз:
— Вяжу себя словом и окружаю клятвой… Я, Денгиль… Даниль, принимая в равной мере власть и ответственность за нее… мое прошлое и будущее… если же на мне обнаружится вина или я не в силах буду совершать должное — да обернут против меня мое оружие.
То же было с нею и во время суда на другой день. Вмешиваться и не могла, и не считала себя вправе. «Я магистр без власти. У меня свои счеты с ним, более незначительные, чем ваши. А притом — жена не имеет права свидетельствовать ни за, ни против мужа», — вот всё, чего смогли от нее добиться.
После предварительного обсуждения Керг поднял руку, требуя внимания к себе.
— Ина Кардинена, мы примем решение, отвечающее нашим законам. Но в вашем праве изменить его или наложить на него вето.
И снова она то слышала некие реплики, то начисто пропадал слух.
Денгиль на этот раз сидел — чуть ниже по месту их всех. Что ее поразило, — ни повышенных тонов, ни гнева, ни особых каких-то эмоций ни у кого. Полюбовный сговор. Боже, разве это взаправду? Взаправду.
Приговор записали. На всю жизнь отпечаталось: желтоватая бумага цвета слоновой кости, черные, готикой выведенные буквы. Вручили ей.
