И Виктория, и Чарльз были очень увлечены наукой. Их мечта заниматься исследованиями в области медицины сплачивала их точно так же, как мечта защищать закон сплачивала Рихарда и Гертруду. И это было ещё одной точкой их пересечения. Третьей точкой стало то, что Ланн всё-таки влюбился. А потом…
Гертруде не нравилось сидеть дома одной и возиться с новорожденным ребенком. Не нравилось то, что Леонгард работал в лаборатории и в больнице даже ночью. А со временем стало не нравиться и то, что вместе с ним работала Виктория. И однажды Гертруда Шённ просто съехала из благоустроенного дома в свою старую квартиру. Сильве тогда не было и года.
Гертруда Шённ больше не вернулась в полицию. Но в жизнь Рихарда она вернулась сполна, и теперь уже настал черёд Виктории злиться. Она жалела своего Чарльза и жалела Сильву. Она не могла понять, что Гертруде, забеременевшей случайно, просто не нужна была дочь. Фрау Шённ плохо перенесла беременность и тяжело переживала необходимость всё время о ком-то заботиться… казалось, тот естественный механизм, который все зовут материнским инстинктом, у неё просто отсутствовал. И как бы она ни старалась нежно улыбаться при виде своей девочки, Рихард иногда замечал нервно, брезгливо подрагивающие уголки рта — когда маленькая Сильва начинала плакать или слишком громко смеяться. Виктория Ланн тоже это замечала. «Она чудовище, эта твоя Труда». Так она однажды сказала Рихарду. И это была ещё одна трещина между ним и женой.
Да, Рихарду, для которого их Аннет была маленьким солнцем на фоне окружающей серости и промозглости, трудно было понять то, что так мучительно переживала Гертруда, но… он слишком долго знал её, чтобы осуждать. Некоторые люди просто не созданы для семьи. Или позже, чем остальные, убеждаются, что она нужна им.
Как только Аннет исполнилось три, Виктория перестала проводить время дома. Леонгард начал новые исследования и взял её к себе лаборанткой. В доме появилась няня, — то, против чего Ланн всегда категорически возражал. Ему не нравилось многое — как мало жена бывала дома, что она получала значительно больше, чем он, и все те резкие замечания, которые Виктория отпускала, видя в газетах имя Гертруды Шённ. Раньше он иногда думал, что если бы не дочь, он бы ушёл. Теперь он понимал, что даже дочь его не удержит.
Он просматривал лист за листом. «Чёрный ящик». «Линии силы». Биопсихические волны. Отчеты об операциях, краткие выписки из разных книг, иногда даже рентгеновские и обычные снимки пациентов. Про себя Рихард уже решил, что просто заберёт всё. И пусть Байерс сам ищет нужное, копаться в бумажках — не дело комиссара.
Пропустив несколько папок, Ланн взял ту, которая была помечена последним годом перед Крысиным Рождеством. И медленно открыл её. Какие-то чертежи. Изображение странных очков под разными углами. Микросхемы, чипы, характеристики. Ровные строчки текста, описывающие работу устройства. Взгляд сразу же зацепился за слова «Биопсихические волны».
На следующем листе был какой-то странный рисунок, как будто выполненный рукой ребёнка. Два человечка, состоящие из палочек и кружков, соединённые ярко-красной линией. Линия была проведена жирно, видимо, фломастером. Ниже картинка повторялась, только линия уже была зеленой. Ещё ниже — синей. Потом фиолетовой и, наконец, белой, намеченной лишь контуром. Возле каждой картинки была приписка.
Любовь
Дружба
Ненависть
Экстрасенсорика
Родительская привязанность
Невольно Ланн, прежде чем перевернуть лист, задержался взглядом на третьей картинке с холодной синей линией. Ненависть.
— Убирайся, Рихард. Она тебе не нужна!
Леонгард стоял за спиной Виктории Ланн и слушал. Улыбки на губах не было, но полицейскому казалось, что он видит её в глубине глаз.
Да, это была его вина — он ушёл на службу, даже несмотря на то, что маленькая Аннет жаловалась на боли в животе и у неё была небольшая температура. Она ведь часто болела и вообще росла слабым ребенком, поэтому он попросил няню внимательно смотреть за девочкой и звонить ему в случае любых проблем, впрочем, он говорил это всегда. А когда в середине дня няня позвонила, он не взял трубку — именно тогда ему пришлось немедленно ехать на задержание.
Когда он вернулся, в доме не было ни няни, ни Аннет, ни Виктории. И только от вездесущей пожилой соседки он узнал, что девочку только что увезли в больницу к Леонгарду — у неё перитонит.
Когда он ворвался в больницу, Виктория лишь смерила его злым холодным взглядом и попыталась захлопнуть дверь в операционную. Но Ланн, до боли стиснувший её запястье, молча прошёл следом, вывести его не смогли даже три санитара.
И она всё же позволила ему наблюдать за операцией через толстую перегородку из стекла, откуда обычно наблюдали лаборанты и интерны. Видя сосредоточенные лица жены и Леонгарда, он проклинал себя. А потом…
— Ты же видел! Ты должен был остаться с ней дома, Рихард!
И это говорила ему женщина-врач, которая не была дома три последних дня. На два она совершенно неожиданно уехала с Чарльзом Леонгардом на конференцию, а третий провела в лаборатории. Ланн лишь стиснул зубы. Здесь, перед этой операционной, у него не было сил и желания орать. Он боялся, что Аннет проснётся, и тихо ответил:
— Не кричи.
Леонгард пристально смотрел на него, протирая рукавом халата очки. Нужно было сказать ему спасибо. Сказать, плюнув на ставшее уже привычным желание дать в челюсть.
— Вы её спасли, спасибо.
Когда-то они обращались друг к другу «ты». А потом ушла Гертруда. Тогда и закончился короткий период того, что можно было назвать дружбой. Доктор сухо кивнул:
— Я хорошо помню прошлое, герр Ланн.
С этими словами он развернулся и прошел в операционную, они же стояли в полном молчании. Виктория стерла с лица подтёк туши, задела и помаду на губах. Теперь её лицо, казалось, было разделено на две половины — кукольную и живую женщину. Женщину, которая ненавидела Рихарда. Впрочем, кукла ненавидела его так же.
— Убирайся. У тебя должна была остаться та квартира.
— И кто будет с Аннет, когда нет тебя?
Его интересовало лишь это. Она закусила губу:
— Я буду больше платить няне.
— Я могу иногда забирать…
— Нет! — отрезала она, снова срываясь на крик. — Если с ней снова что-то случится, а ты не заметишь? Ты ведь ещё и пьешь периодически со своими уродами! Чтобы ты дышал на мою дочь? А если кто-нибудь из твоего этого «преступного мира» придёт пристрелить тебя? Нет, Рихард.
— Ты выходила за меня, когда я уже был полицейским… — он не сводил с неё взгляда.
Она покачала головой:
— Всем свойственно ошибаться. А потом взрослеть. Уходи.
— А что ты ей скажешь? — он криво усмехнулся. — Что папу убили?
— Что папа придёт на её день рожденья. Хотя не думаю, что она спросит.
* * *
Красный сигнал. Может быть розовым. Сигнал любви и полового влечения. Глушит белый и зелёный, может в некоторых случаях возникнуть из синего. Перекрывается зеленым и синим. После смерти одного из субъектов может держаться от недели до года. Срок уточняется.
Белый сигнал. Сигнал родительской привязанности, но не связан с кровными узами. Возникает обычно в первые шесть месяцев после рождения ребёнка или формируется на протяжении первых недель после усыновления. Перекрывается красным. После смерти родителя или ребенка обычно сохраняется на протяжении двух-трёх суток.
Зеленый сигнал. Сигнал дружбы. Перекрывается красным и синим, заглушает их. Не взаимодействует с белым.
Синий сигнал. Сигнал антипатии. Может существовать параллельно с белым, но перекрывает красный и зеленый. В некоторых случаях может из них возникать.
Фиолетовый или «медиумный» сигнал. Пока не изучен вследствие слабой и редкой выраженности, по непроверенным исследованиям сильный фиолетовый сигнал глушит все остальные.
* * *
Аннет росла с матерью. Тихой, замкнутой, почти без друзей. Рихард это знал. Ещё он знал, что в двенадцать Аннет увлеклась какими-то, по выражению Виктории, «странными шутками». Аннет могла подолгу сидеть и смотреть в пространство. Иногда она убегала в самое дикое место, какое только можно представить для девочки её возраста, — на кладбище. И рассказывала потом о том, что она там видела.
А видела Аннет то, что никак не может видеть нормальный человек. И то, во что не верили ни Рихард, ни Виктория.
