Здешний доман вошел с ней. Достаточно молод, чтобы слегка стесняться, сделала она зарубку в своей памяти.
— Я останусь при вас для поручений. Будет что-либо нужно — вызовите звонком. Одежду вам принесут другую, а эту возвратят позже. Какое платье вы предпочтете — мужское или женское?
— Переходного типа. Мусульманке без штанов ходить не положено, а в солдаты или амазонки сама не стремлюсь. Да, будете обыскивать мое кровное — почистьте не одни карманы, но и ворот с манжетами.
— Еще что-либо?
— Таз с горячей водой, а то здесь нет крана. В кувшине питьевая, мы, степные, не привыкли такую зазря плескать. Зеркало. Крепкого чаю или кофе.
— Наркотики нельзя. Хотите — липовый цвет со зверобоем заварят. Зеркало нельзя тоже.
— Ерунда. Стеклянное и еще расколотое — правильно, не стоит. А металлическое мне добудьте.
— Откуда?
— Ваши проблемы. У эроского легена одолжите серебряное. Он, я думаю, роскошнее вас существует.
Пунктуален мальчик оказался до предела. Костюм принес — лэнского егеря, пятнистый, а нижнее белье женское, батистовое и расшитое цветочками. Ноговицы до колен — размером меньше, чем надо: видимо, ориентировались по старой записи, а от пустынной жизни и ношения мягких гутулов ступня слегка расширилась. Зеркало же было — полированная пластина дюралюминия с округлыми закраинами. Какую-то деталь с аэроплана впопыхах сняли, так, что ли? Оттуда глядела на нее вроде бы та же седая джинна — худая, загоревшая, с непривычной короткой стрижкой. Однако глаза стали дерзкие и веселые, и цвет вернулся к ним.
«Похоже, в моих бедах виновата я сама: стоило чаще в зеркало смотреться. А тут еще Абдо меня некстати расстриг из княжеских жен».
Ну вот, переоделась, поела и попила какого-то здешнего сена — лежи на койке в тиши и думай. Тишина тут подходящая, прямо так мозги и промывает. Доман сообщил, что через полдня вызовут, благо все девятеро легенов в сборе. Вот ведь жизнь какая, не отделаешься от них! И раньше, бывало, куда ни плюнь, в легена попадешь. Смеялась над этим вместе с душой Кареном: почему так? Прими за фантастическую условность, отвечал Карен. Ну, еще не хватало, отвечала Танеида. Пасете меня всю жизнь, будто черную овечку. Кстати, за счет кого их снова девять, любопытно? И в каком разрезе они тебя воспримут? Что они могут проделать с человеком своими языками — ты уже испытала в облегченном варианте: та дружеская словесная баталия в темноте. Суд здесь — тоже традиционная импровизация, если можно так выразиться. Уж явно не римское право. И ты, как и в прошлые разы, не знаешь, кахана Киншем, чего они от тебя захотят. А значит?
Значит, остается быть самой собой: ни под кого и ни подо что не подлаживаться.
…И вот она стоит в разомкнутом кругу, а легены сидят на своих стульях с высокими резными спинками. Как они сдали все, а ведь времени прошло немного! И то сказать, Бог иной год за пять считает. Диамис устало нахохлилась. У Эрраты белая перевязь на шапке кудрей разрослась в целое страусовое перо. Маллор потяжелел и обрюзг; Керг усох, чисто борзая; Сейхр искурился, и поседели, раскустились брови. Вот Карен — тот по-прежнему лоснится, как бильярдный шар. Хорт… Имран, чистейший нордический тип с семитской кличкой… Постойте, кто этот девятый, на месте покойного Шегельда, и одетый в синее, а не черное? Да. Хадиче-кахана, лучшая изо всех эроских женщин. Такая же отчужденная, как все они. Но как же это так — ведь Абдо знал, кто тут за меня заложником, и дал мне свободу поступить по моему личному усмотрению?
— Назовите свое имя, — требует Керг.
— Киншем.
— Охрана слышала другое.
— Да, я забыла, что прежние мои прозвания нынче в хорошей цене. Танеида Эле. Та-Эль. Кардинена. Еще Никэ. Еще Катрин. Хрейа. Довольно или еще поискать?
— Вы что, хотите ответить за них всех сразу? — это Карен.
— Не бойтесь, их так же легко извлечь из небытия и отправить в него, как и одну Киншем.
— Ина Кардинена! Вы отдали силт, в полной мере сознавая, что это означает?
— Тогда — вряд ли. Можно чувствовать, что поступаешь как надо, но не понимать почему. Но теперь — да. В полной мере.
— Вы хотели провести границу между нами и собой, между собой и тем, что вами совершено. Так?
— Да, Карен-ини.
— Нет, — это уже Имран. — У нас считается: если некто, положив свой перстень, всё же упорствует в том, чтобы остаться на этой земле, — он изгой из Братства; и захватив, с ним поступают по древнему обыкновению, чтобы был урок другим.
— Вот как? И кто же намерен воплощать это обыкновение? Неужели вы, Имран, который убивал до сих пор лишь пером и чернилами? Вы, Диамис, вторая моя мать и первый учитель? Или вы, Карен: вы подарили мне первое мое платье для бала и башмачки Золушки. А то вдруг Хорт возьмется — у него и специальность, кстати, подходящая…
— Хватит, — голос эроской матроны ворвался в ее речь весомо, как пушечное ядро. — Досточтимые легены! Прошу вас в дальнейшем учитывать, что госпожа Киншем прошла у нас испытательный срок и по его окончании вступила в нашу ветвь Братства с соблюдением всех должных церемоний. Также сюда явилась по доброй воле и безо всякого понуждения, и никто ее не «захватывал». Поэтому считать, что она когда-либо пребывала вне Оддисены или выходила из ее воли, неправомерно.
(«Ай да молодец моя бывшая свекровь, ловко чешет по-нашему, — думает Киншем. — Видно, правильно врут, что, родив своему повелителю пятерых, она поступила в Эроский университет мусульманского права и с блеском его окончила».)
— Уважаемый юрист, — это снова Карен. — Как мы поняли, решения Совета могут иметь обратную силу не только в негативных, но и в позитивных случаях?
— Вы имеете в виду, что если удастся воссоединить Братство, к чему мы стремимся по мере сил, то ина Кардинена считаться изгоем не будет? — Керг.
— Ну конечно. Тогда «сложение почетного знака» следует трактовать как маскировку, желание его уберечь и так далее… — вздыхает Эррата. — Ина Та-Эль, уходя и нарушая договор, думала ли ты вернуться?
— Да, но не сейчас и не так.
(«Хитришь с собой, Киншем. Ты просто не думала, как и когда вернешься. Твое предназначение еще не определилось. Или это оно и есть? Оно и вернуло тебя в Динан ради эроского мира?»)
— Господа легены, мы уклоняемся. С точки зрения не юридической, а житейской, что ли: можно ли допрашивать и тем более судить человека, если его статус так трудно определим, — у Сейхра самый тихий голос изо всех, а ведь умеет заставить к себе прислушаться. — Не имеет ли смысла отложить сессию?
— На сколько это? — Керг Карену, негромко.
— На неделю, максимум десять дней. Мы обещали Эро за это время привести дело к определенному концу.
— Тогда я вношу предложение. — теперь голос Керга был отчетлив и сух, как он сам. — Мы вполне можем продолжить рассмотрение дела — и даже прийти к решению касаемо факта отступничества от своих обязанностей — с тем, чтобы реализовать его после конца переговоров. Если же ину Кардинену придется счесть изгоем, данный факт… м-м… утяжелит ее вину.
— Достопочтенный Керг, по-видимому, намекает, что мы ни при каких обстоятельствах не имеем права эту вину аннулировать? — барский голос Карена.
— Господин старший! — это вступил Маллор. Вон как громыхает, отставника-военного слыхать за версту. — Вы-то сами можете себе вообразить эти обстоятельства? Должно быть, ваша фантазия будет моей побогаче.
И тут вступил голос Хорта, такой же стерильный и невыразительный, как и он сам:
— Если высокое собрание намерено препираться и далее, будьте добры, уступите будущей подсудимой одно из своих курульных кресел или хотя бы разрешите сесть на пол. По-моему, она сейчас вообще на него ляжет.
А она не устала вовсе — только пузырьками бурлила в ней веселая ярость и подымала кверху. Вот только обуви эти, хоть и мягкие, так жмут и обжимают, что ноги почти не слушаются.
Стул — пониже легенских и без тронной спинки — принесли и поставили. Легены задвигались — к Кергу и обратно, — выходили из зала. Керг записывал, черкал, Имран, пристроившись сбоку, за столиком, перебеливал его бумаги. Наконец успокоились и расселись по местам.
— Ина Кардинена, я зачитываю пункты обвинения. Встаньте, — сказал Керг.
— Первое. Вы не имели права отходить от порученного вам Оддисеной дела — быть его легальной связью с государством и правительством Динана — не испросив на то нашего согласия.
— Второе. С вашим уходом порвались все нити, с помощью которых мы могли официально влиять на Динан.
— Третье. Результатом нашей изоляции и потери контроля над законным правительством явилось нынешнее положение вещей, когда оно готово развязать новую войну, еще худшую прежней.
— Считаете ли вы себя виновной и первопричиной всего вышеизложенного?
