Лыжный след, по которому молодые люди только что шли, резко сворачивал в скалистое ущелье — узкое, заросшее деревьями и густым кустарником. По нему поднимались вверх, далеко отстав друг от друга, черные точки. Это шли охотники.
— Теперь я точно знаю, где жилище Страшного! — прошептал Мизинец, и глаза его заблестели от азарта и нетерпения. — Оно совсем близко. Летом я приходил сюда и видел следы Страшного на дне ущелья. Он тогда шел за хромой важенкой. Там, — юноша показал в сторону, куда шли охотники, — ущелье кончается высокими скалами, и важенке некуда было уйти. Страшный, наверное, убил ее. Он умный, он хорошо умеет устраивать засады. Там его жилище. Я знаю к вершине ущелья короткую дорогу.
Не дожидаясь ответа товарища, Мизинец побежал вперед. Юноши пересекли несколько глубоких логов, перевалили через острые гребни, отделяющие их друг от друга и, несмотря на то, что солнце поднялось уже высоко, и они долго были в пути, дыхание у них было ровное, а ноги не требовали отдыха.
Мизинец вывел друга точно на то место, о котором говорил. Выглянув из-за большой глыбы, нависшей над самым обрывом, юноши увидели: глубоко внизу лежала узкая каменная щель, и на дне ее, меж отвесных скал, щетинился расщепленными, искореженными стволами огромный завал. Видимо, долгие годы весенняя вода приносила сюда деревья и сбрасывала их вниз.
— Смотри! Смотри! — прошептал Птенец Куропатки. — К завалу ведет лыжный след.
— Я вижу, — недовольно сказал Мизинец. — Это вчерашний след Толстяка.
Зоркие глаза юношей видели все, запоминали каждую мелочь. По всем приметам, жилище медведя было здесь. Они отвязали лыжи, легли на них животами, рядом положили копья и луки.
Ждать пришлось долго. Охотников все не было. Мороз стал больно кусать за щеки, за кончик носа, но Мизинец и Птенец Куропатки лежали неподвижно и терпеливо ждали.
Мизинец вдруг встрепенулся, осторожно поднял голову. Слабый, едва слышный шорох снега почудился ему.
— Идут.
Зубы Птенца Куропатки тихо застучали.
— Если охотники нас увидят, быть страшной беде.
И хотя Мизинцу самому было страшно, он также шепотом сказал:
— Надо лежать тихо, и тогда никто не узнает, что мы были здесь.
Из-за дальней скалы вынырнул Толстяк. Он шел неторопливо, но быстро, размашистым скользящим шагом, которым привыкли ходить все охотники рода, потому что им были знакомы длинные дороги и они умели беречь силы. Облачко пара поднималось в морозном воздухе от дыхания Толстяка.
Не подходя близко к завалу, он остановился и стал ждать других. Мизинец знал: охотники нарочно так далеко отстали друг от друга. К жилищу медведя надо было подходить поодиночке, чтобы духи раньше времени не узнали замысла людей и не помешали им.
Когда, наконец, все четверо охотников собрались вместе, Оленье Сало проворно вскарабкался на завал, выбрал тонкую длинную жердь и стал осторожно просовывать ее между поваленными деревьями.
Через некоторое время он вернулся к ожидающим его охотникам и коротко сказал:
— Страшный — мужчина. Ему пятнадцать весен. Он большой, как скала.
Люди Края Лесов умели, не видя зверя, по одним им понятным приметам сказать о нем все.
Охотники переглянулись. Лица их были серьезны и строги.
Двое вдруг отделились и полезли на склон ущелья. Привычно орудуя каменным топором, они срубили две молодые лиственницы толщиной в руку взрослого мужчины и стали очищать их от ветвей. Остальные сосредоточенно утаптывали у завала снег.
Только теперь поняли юноши, что жилище Страшного находится глубоко под завалом, в том месте, где падающая весной со скалы вода вырыла просторную яму.
Евражка и Сухой Лист воткнули срубленные лиственницы в утоптанный снег так, что они косо зашли концами одна за другую, а Толстяк, отойдя в сторону, со спокойным, каменным лицом ждал, когда закончатся приготовления, словно все, что делали товарищи, его не касалось. Когда же охотники встали перед завалом полукругом, он неторопливо забрался на поваленные деревья, взял в руки жердь, приготовленную Оленьим Салом, и с силой опустил ее острым концом туда, где было жилище медведя.
Тело Мизинца собралось в комок, ладонь стиснула древко копья.
Низкий, раскатистый рев пронесся по ущелью, разбиваясь о скалы, и сейчас же юноши увидели, как стремительно скатился с завала Толстяк, и на том месте, где он только что стоял, зашевелилась седая, словно на ней осел иней многих зим, спина Страшного. Во все стороны полетели обломки древесных стволов, веток, тучи снега.
Мизинец не поверил своим глазам. Охотники не бросились бежать, не сделали ни одного шага в сторону от места, где стояли. Медведь увидел их. Он вытянул вперед громадные лапы с черными блестящими когтями и, тяжело переваливаясь, пошел прямо на охотников. И сразу же три копья уперлись ему в грудь. Маленькими, очень маленькими и слабыми выглядели рядом со Страшным лучшие и самые сильные охотники рода.
Мизинец застонал от страха и едва не свалился со скалы. Но ничего страшного не произошло. Медведь споткнулся о воткнутые в снег колья и вдруг стал валиться на копья охотников. Те, словно подчиняясь чьей-то команде, уперли древки копий в утоптанный снег. Одно не выдержало и с громким хрустом переломилось, а Страшный стал медленно заваливаться на бок.
В два прыжка рядом с упавшим медведем оказался Толстяк и тяжелым камнем ударил зверя в затылок. Камень раскололся, но Толстяк продолжал бить обломком, пока Страшный не затих.
Мизинец утер ладонью влажное от пота лицо и оглянулся. Птенец Куропатки лежал, уткнувшись лицом в снег и закрыв голову руками.
— Подними голову! Страшного убили! — шептал Мизинец, но Птенец Куропатки только крепче вжимался в снег и весь дрожал. Душа его, наверное, была в этот миг далеко, или ему казалось, что ее уже взял Страшный.
— Подними голову! — твердил Мизинец. — Смотри хорошо, потому что, может быть, скоро мы сами отыщем жилище брата или сестры Страшного и приведем за собой охотников.
Наконец Птенец Куропатки поднял лицо. Глаза его были залеплены снегом, а по скулам скатывались тонкие струйки воды.
— Ты пожиратель мяса! — рассердился Мизинец. — Ты не охотник!
Злые, обидные слова словно разбудили юношу. Если бы это случилось в стойбище, он бы наверняка бросился на Мизинца с кулаками, но сейчас было не до этого. Он торопливо стер с лица снег и уставился вниз. Глаза его заблестели.
— Будет большой праздник Поедания! — с восторгом сказал он.
— Тише, ты!
Молодые люди замолчали, неотрывно глядя на дно ущелья. Охотники сновали вокруг медвежьей туши, и каждый был занят одному ему известным делом. Евражка взял тонкую палку и, раскрыв зверю пасть, упер ее в челюсти. Окровавленный язык Страшного вывалился наружу, и охотник бережно затолкал его обратно.
Охотники проворно забросали зверя стволами деревьев, ветками и, так же молча привязав лыжи, торопливо пошли прочь.
— Бежим! — сказал Мизинец. — Надо успеть в стойбище раньше их.
Только сейчас поняли юноши, как они озябли. Руки и ноги слушались плохо. Солнце ушло за дальние горы, и на землю легла холодная тень. Хотелось есть.
Закинув за спину луки, отталкиваясь древками копий, они быстро заскользили между деревьями по своему следу. Отворачивая лицо от жгучего ветра, Мизинец думал о том, как они вернутся в стойбище, и женщины дадут им по куску мерзлой оленины. От мяса станет тяжело и тепло в желудке, а потом тепло разольется по всему телу и придет крепкий сон. Сейчас же надо было спешить, чтобы засветло вернуться в стойбище. Люди Края Лесов боятся ночи и одиночества.
Проснулся утром Мизинец от громких гортанных голосов. Женщин в жилище не было. Он понял — в стойбище уже все знают о том, что охотники убили медведя, и именно потому исчезли женщины. Они собрались сейчас в одном шатре и не смеют из него выйти, чтобы не помешать мужчинам.
Протерев глаза кулаками, Мизинец разглядел в сумраке жилища две фигуры, сидящие у тлеющего костра. Это были Толстяк и Обглоданная Кость. Обглоданная Кость был самым древним стариком рода. О нем уже почти никто не вспоминал в стойбище, потому что он редко выходил из жилища и давно должен был умереть. Но два последних лета охотники убивали много оленей, и мяса хватало даже ему. Целыми днями он лежал у огня, укрывшись грудой шкур, и дрожал: кровь в его жилах остыла так сильно, что ее не могло согреть даже пламя костра.
— Обглоданная Кость, — почтительно говорил Толстяк. — Ты самый старый человек нашего рода…
— Да, — соглашался тот, и голова его мелко тряслась. — Ты говоришь правду.
В тусклых глазах старика красными точками отражались угли костра, но сами глаза были мертвы и безрадостны, как осеннее небо. Это значило, что Обглоданная Кость слишком долго задерживался на земле, и ему пора уходить или к Верхним Людям, или в подводный мир к Людям Узкой Косы, что лежит меж двух морей, и на которую вылезает много морского зверя.
