— Чтобы ваша народная армия, пробившись через Лэн, не погрузилась в страну Эро слишком глубоко — по инерции, так сказать, — язвительно довершил Стагир этот период.
Таир-хан, не слушая, взял ее руку, положил камень на ее ладонь и на мгновение накрыл своею.
— Да будет!
Что-то сродни гневу — или удивлению? — пробилось через застывшую прекрасную маску, которая была у ней вместо лица.
— Вы говорите — договор? Кто его изучает из наших верховных? — обратилась она к Стагиру буквально через голову его хана, в нарушение всех существующих на земле этикетов. И тон ее был властен, как у имеющей право.
— Это не такая уж тайна. Однако отчего-то даже самые бойкие ваши газетки прикусили язык…
— Да-да.
— Обсуждают при закрытых дверях, заставляют пересматривать статью за статьей…
— Утверждают, что окончательное решение — право одного президента, — подключился, наконец, и Таир-хан.
— А не его первого заместителя Марэма Гальдена, который употребляет свою власть исключительно на то, чтобы пользоваться ей как можно меньше. Конечно, — съязвила женщина.
— Президент же болен.
— И это уж так и есть, — закончила она. — Кертсер, дружище, одолжи-ка мне своего Зимра, он для долгой скачки пригоден не хуже моего вороного. А сам оставайся тут.
То было сумасшествие, но блаженное — ночная скачка втроем по узким тропам и под сводами деревьев, по равнинам, где снова налетал на них тоскливый ветер, выдувая жизнь из тела и мысли из головы. Время от времени их пытались остановить, женщина что-то кричала:…динера?…динена? Иногда бросала наземь жетон или брелок, не открывая рта. Раза два посылали лошадей прямо на шлагбаум, что не успели вовремя открыть. Платье женщины туго обтянуло колени, легло на чалом конском крупе веером, и стремя в стремя с ней шел гнедой жеребец Таира. Ибо скакали уже медленней и шире — начался город с асфальтовыми, потом брусчатыми мостовыми, затем парк, где часовые раза два ослепляли их из фонариков. Наконец, кони почти уперлись мордами в гладкую каменную стену с бойницами окон. Все трое соскочили с седел — женщина кликнула кого-то увести лошадей — и через небольшую дверцу зашли внутрь.
Дальше поднимались по лестнице, неширокой и какой-то до чрезмерности опрятной, и шли по паркету, вылощенному до зеркального блеска и гладкости, сквозь строй обтянутых дерматином дверей с одинаково блестящими ручками.
Женщина открыла одну из них.
В тесной прихожей помещался лишь столик с каким-то хитрым телефоном, два стула и двое молоденьких офицеров в серо-красном, которые резались в нарды, но тотчас же вскочили и хором прищелкнули каблуками.
— Вольно. Давайте играйте дальше, но телефонную и иную связь блокировать в течение часа. Ходы в игре обдумывайте не так, как до сего, а не торопясь: нарды — штука, азарта не терпящая. Понятно?
— Так точно, очень даже понятно!
А дальше находилась не приемная босса и не кабинет шефа, но небольшая комната, поделенная ширмами натрое — чтобы отгородить спальню от кухни с плитой и холодильником и еще оставить посередине место для письменного стола и кресел. Прямо над столом было окно, забранное решеткой. Женщина нажала рычажок в стене: решетка расползлась надвое. Открыла створку окна, которое было довольно широким и выходило во внутренний дворик, замкнутый стенами.
И запела — тем самым удивительным голосом, который поразил обоих мужчин с самого начала:
— Уж полночь наступила,
Тучка месяц укрыла,
Я жду тебя, мой милый,
Я жду — скорей приди, о, приди…
— Ну, пришел, — перебил финальную руладу хрипловатый старческий баритон, идущий откуда-то сверху. — Благо койка рядом с окном. Дальше что?
— Как здоровье ваше?
— Второй инфаркт кое-как залечил, с минуты на минуту жду третьего и окончательного, ибо всполошен ночным визитом.
— Мне надо поговорить с вами.
— Разумеется, разумеется. Затем и приехали. Нет чтобы с букетом и коробкой конфет средь бела дня да через входную дверь.
— Там же врачи стерегут и на меня зуб точат.
— И поэтому будем на весь двор петь серенады? Перевесясь чрез перилы, ножку дивную продев? Лезть к тебе в окошко я в моем нынешнем состоянии не в силах.
— Не беда, сеньорита уже приспособилась лазить к кавалеру сама, только вот незадача…
— Какая?
— Она вдвоем.
— Ну что же, идите оба. Держи!
Перед носом Таира в окне закачался какой-то плетеный конец. «Веревочная лестница. Забавно», — подумал он, пока женщина поднималась. Затем он сам поставил ногу в нижнюю петлю. Видимо, на его профессиональные навыки не очень-то полагались: женщина перегнулась, ухватив его за ворот, потом за пояс. Таир ступил ногой на подоконник, спрыгнул вовнутрь — и предстал перед щуплым, смирным и узкоглазым человеком в пижаме. Президентом Лоном Эгром.
Через полтора часа, когда они уже пребывали в нижней комнате, а президент снимал канат с крюка над своим окном и прятал в сейф, женщина сказала:
— Теперь договор будет утвержден не позднее чем завтра. Вас это успокоит?
— Да. Мы друзья?
— Нет, но мир нужен и вам, и нам одинаково. А потом грядет война в Лэне — и как бы нам не столкнуться лбами, если Горная Страна покорится государству Эдинер.
— Как твое имя?
— Я Танеида-Эль Кардинена. Мои кавалеристы держат границу с Лэном, а один отряд, на счастье, охраняет здесь меня и президента.
И добавила с усмешкой:
— Как видите, l'etat — s'est moi. Государство — это я.
И снова — ветер, который дует из щели меж двух времен… Эдинская степь весной — это летящие вдаль пространства, по которым перекатываются волны трав, и цветы в зеленых прядях; солнце, которое дробится в мелких теплых озерах, кудрявые рощи и перелески, табуны золотых эдинских коней, которые пасутся на воле — топот копыт их, когда что-либо их встревожит, подобен грому средь ясного дня. А когда они покойны, над землей царит слитный звон кузнечиков, музыка летнего дня в полной его спелости.
Малый отряд «красных всадников» шел наметом, пьянея от скачки и теплого ветра. И по не совсем форменной одежде, и по тому, что рассыпались по степи, как дробины на излете, ясно было, что едут не по делу — так, разгуляться на просторе.
Народ в личной охране президента попадался разный. Не всех революция и война оторвали от сохи, иных и от крепкого хозяйства, как полковника Нойи, а кое-кого и от университетской скамьи. Дан, старший лейтенант, славился тем, что имел два высших образования, педагогическое и связи, оба незаконченные.
Вот он и вспоминал позже:
— К косяку рыжих кобылиц прибивался, танцевал черный жеребец. Именно черный, а не вороной, я не оговорился: вороной — значит, с синеватым отливом, а этот был весь точно из тьмы, аж глаз тонул. А уж хорош, как дьявол: грива и хвост косматые и чуть ли не торчком стоят, так густы, грудь как кузнечный мех, круп что наковальня, шея лебедя, а голова невелика, суха, уши прижаты. И посматривал на нас ой как хитро!
— Обротать бы, — вздохнул он тогда, оглянувшись на своего полковника. — Конек явно государственный, со здешнего завода. Увести, а потом ремонтеры уладят полюбовно.
— Дурень. Такой красавец-производитель миллион золотом стоит, если по-честному, — отозвался тот. Был он молод, как и все тут: волосы, от природы седые, заплетены в косицу, как парик, и это смягчало резковатые очертания его лица и блеск плутоватых золотых глаз. — А красть непочетно.
— Только ведь недаром говорят, что лучший конь и лучшая невеста — которые уведены, а не сговорены. Вот они уж точно твои. Судьба. Талан.
— Тала-ан. Попробуй его хоть поймать для начала, он же рядом с самками совсем бешеный сделался!
Дан рассмеялся от удовольствия.
— Это мы сча-ас, — протянул он, перекидывая аркан с седла на руку. — Не уведем, так хоть полюбуемся.
Аркан взлетел и уже повис было над головой жеребца, но тот ловко увернулся. Еще раз Дан метнул волосяное вервие — но на этот раз черный только повернулся задом и презрительно фыркнул.
— Интеллигенция. Две вузовских раздевалки посещал и один коридор. А ну, дай мне!
Нойи отобрал снасть и начал раскручивать над собой, но конь, завидя это, поднял хвост трубою и припустился вскачь.
Кавалькада бросилась за ним, растянувшись цепью, но он, без всадника и сбруи, легко уходил от них. Конники поднажали, со смутным подозрением, что жеребец нарочно их подманивает, — полковник снова напрягся и привстал на стременах, — как неожиданно черный развернулся и помчал прямо на них, куснул одного аргамака, толкнул плечом другого, проскочил в образовавшуюся щель — и отвернул в сторону, дико трубя о победе во все лошадиные легкие.
— И впрямь сатана, ох! — рассмеялся полковник, придерживая своего жеребца.
