— А. Вот, значит, кто донимал нашу Эррат проблемами упадка искусств в Динане и сиживал с Кергом под одной смоковницей. Что они отнеслись к тебе с опаской, понятно. Керг — опытная судейская крыса, ему подо все юридический и законнический фундамент подставляй. Эррат славна отнюдь не только дрыгоножеством: знаток и в поэзии, и в образном искусстве вообще, — но она для мирного времени хороша. Типичный культурный герой. Да и в заграницу ее не очень-то пускают без надзора, как и нас всех. Связи наши, считай, порваны. Я, конечно, тоже в краеведческие и этнографические экспедиции таскаюсь не по-прежнему, да и на конгрессы едешь с пудом гербовой и пропечатанной макулатуры, но мне, в отличие от Эррат, помпы не требуется. Не пустят добром — контрабандой проникну. И вот что тебе скажу. Всё у нас в целости и сохранности до последнего стратена. Но Братство здешнее в спячке. Разбудить, впустить кровь в жилы — не Кергово дело: он наш щит. И не Эррат. А я попробую. Знаешь, у меня двое сыновей… было. Может, поэтому мне легко тебе довериться. Ты — как дочь моя или невеста одного из них. Но учти: здешнее Братство двинется, если скажут слово в горах. Не в твоем английском землячестве, а в Лэне.
Бусина четырнадцатая. Адуляр
Молодые поселились в Эркском Подворье, самом модном ныне, аристократически-правительственном квартале: тихом, зеленом, деревянном. Домики, крытые гонтом и черепицей, были похожи друг на друга, как яйца от одной наседки — грех былых строителей, усугубившийся позже наличием в них казенной мебели, либо непроходимо стандартной, либо разнокалиберной: конфискованной.
Тэйни счастливо избежала рифов — благодаря своему вкусу и еще более житейской неприхотливости обоих супругов. Главным предметом меблировки был открытый стеллаж на всю стену с книгами, игрушками, цветами в горшках и тьмой изящных безделушек и сувениров, что им надарили на свадьбу. Немногочисленные ее платья и парадная форма Нойи висели в нише за шторкой из бамбука. Спать-есть-пить-заниматься любовью можно и на тюркский образец. Настелил ковров, накидал подушек, поставил пару низких столиков — и все дела!
Центром здешней жизни был роскошнейший крупногабаритный пылесос с водной фильтрацией. Блюди чистоту, коли ступаешь босой ногой на одном уровне с тарелками!
И еще была у них высокая напольная ваза, а над нею цветное фото Тэйни в полный рост: чуть картинная поза, черные кружева и осенняя листва вокруг, точно золотое свечение.
На супружеском ложе они зачастую посменно грели одно и то же место: Нойи нередко выступал в караул ночью, Тэйни сочинялось и переводилось легче всего в шесть-восемь утра.
— Так и наследника не заведем, — шутил муж. Не очень-то бодро шутил: в воздухе висела какая-то напряженность, недосказанность. Их шеф тоже задумывался, отчуждался от всего, бродил мыслями, невпопад отвечая на реплики Тэйни, — будто держал на себе нечто неподъемное, худшее, чем привычная ему болезнь, и боялся с себя сронить.
И уже наконец она потеряла месячные, уже так расцвела ее женская стать, что все прохожие на нее оборачивались, как «это» обрушилось.
В один из субботних, выходных майских дней муж поднял ее с постели. Стоял с большим конвертом в руке.
— Смотри. Только что с ломовым курьером прислали срочный и официальный вызов к Марэму-ини Гальдену. Зачем? Хоть бы намекнул вчера: как-никак под одной крышей каждый день тусуемся.
— Угу. Мы уходим? Немедленно? (Уже было договорено, что при малейшем намеке…)
— Нет. Не медля пойду я, и по точному адресу. Ты — через полчаса-час или два и в другую сторону. Если будем вместе — от порога поведут, тогда ты никуда не свернешь. За одной тобою хвост тоже потянется, но без дальнейших последствий. Будет учтено твое неповоротливое положение. И помни: никто из этих не подозревает, что ты больше значишь и больше умеешь, чем кажется. Один я догадываюсь.
Говоря, он спешно натягивал китель, сапоги, застегивал — с печальной усмешкой — пояс с кобурой на боку и портупеей на другом.
— Шпагу не возьму, противно отдавать своими руками. Вы двое — берегите друг друга, ладно?
Поцеловал, чуть касаясь губами, уже в этом касании уходя от нее, от очага, от ребенка. Хлопнула за ним дверь.
Тэйни бросилась к полке, натянула теплое белье, поверх него — летнее платьице с тонким рукавом, крепкие полуботинки на ноги. В большую сумку продуктового типа кинула непромокаемую куртку и штаны, пластиковую флягу для воды, две несладких шоколадных плитки и пластину тянутой кураги, свернутую трубкой, кое-какие мелочи. Всё было заранее обдумано: если станут тайком в сумке шарить, и на побег не будет смахивать. Особое положение у нее все-таки… Сверху бросила кошелек. Заперла дом и чуть враскачку пошла по улице. Слегка беременная дамочка отправилась за витаминами на рынок или за здоровьем в пригород; а что? Разве не похоже?
Да и куда ей еще! Кроме Керга и Диамис никого из Братства она в городе не знает, а ее «контакты» только начали оживлять старые связи. Обнаружишь их — сама-то спасешься, но свое дело подорвешь. «Я одна, — с обнаженной ясностью подумала Тэйни, — одной и выбираться».
И тут в животе дернулась какая-то жилка: трепет крыла, легчайший толчок крови… Чуть заметно, потом сильнее, недвусмысленней, наконец, победно. «Нет, он был прав, нас уже двое, — сказало новое, только что осознавшее себя сердце. — Мы еще подеремся, ведь правда?»
Билеты в дорогой спальный вагон можно было приобрести тут же, на вокзале, за полчаса до отправления. Тэйни купила еще и пухлый рекламный еженедельник (бумага — отличный теплоизолятор). В вагон вошла перед самым отправлением — естественно, что дама в положении хочет подольше воздухом подышать. Потому, кстати, и берет втридорога всё двухместное купе: комфорт ей нужен.
Ехать было двое суток. Стояла у окна, дышала ветром, сушила слезы, пока они не ушли внутрь. Грохотали пути, свистели пролетающие мимо столбы и семафоры, с хлопком пролетали дома путевых обходчиков; сгустками инородного вещества взрывали течение воздуха циклопические строения: многоярусные жилые бараки, заводы, литерные объекты. «Дождит в моем сердце, и ливень с утра»…
К вечеру второго дня, уже близ самого озера Цианор, конечной цели поезда, соседние купе засуетились с вещами: рядом горы и пограничная полоса, даже мирных отдыхающих проверяют. В ее купе зашла хорошенькая молодая женщина в неглиже, улыбчивая, с тонкой талией, вся литая, как резиновая куколка. Извинилась, попросила разрешения переодеться перед выходом — в купе мужчины и нахалы.
— Да, прошу вас, — промурлыкала Тэйни, — располагайтесь. А я выйду, чтоб не сглазить, тем более мутит что-то, ребеночку плохо внутри лежится…
Проходя, она внезапно и резко стукнула каратистку краем толстой подошвы немного повыше щиколотки. Друг Карен, который дополнял ее изысканные боевые приемы своими, куда более простыми и грубыми, говаривал: «Тем, от кого по привычке ожидают изысканного совершенства, победу обыкновенно приносит хороший удар под дых». Женщина упала, вдогонку последовал еще один удар, в шею, совсем уж безжалостный. Будет удачлива — выживет; грех пенять, когда неправильно на пути стала. Тэйни рванулась в тамбур, слыша за собой стремительную возню — тех «мужчин и нахалов»? Задвижка на двери была испорчена загодя и мимоходом, ради чего пришлось сломать одно из лезвий драгоценного карманного ножика. Спрыгнула на насыпь, покатилась клубком, инстинктивно напрягши все мышцы. Подумала: «Прости, малыш».
Поезд, не сбавляя хода, пролязгал дальше. Она развернулась, ощупывая себя. Ничего, легко отделалась — царапины и синяки, плечо болит так, что левую руку не поднять, зато ноги целы. Сейчас из поезда никто выскакивать не будет, тем более рвать стоп-кран: людей постесняются. А вот со следующей станции вернутся, и быстрей быстрого. На ходу посчитала протори: ни еды, ни одежды. Зато в лифчике спички и, конечно, нож-многостаночник с двумя неповрежденными лезвиями.
— Эх, жаль, куртка в сумке осталась, — сказала вслух. — И газета.
Так началось ее бродяжничество. Днем шла вдоль границы к северу, сторонясь иных путников и петляя по лесам, вечером подходила к деревенским домам, стоящим на отшибе. Там, в отличие от больших городов, уже привыкли и к нищим, и к беглым и зря словами не бросались.
«Девочка, поешь не на ходу, а по-людски». — «Нет, я спешу». «Вода у нас в ручье ледяная, дай нагрею, чтобы тебе по-хорошему вымыться». — «Не надо, я скоро снова выпачкаюсь». «Девушка, зачем вам ночевать в хлеву рядом с коровами, в доме найдется лишняя постель». — «Нет, так мне теплее, а придут доискиваться — солгу, скажу, что тайно к дому приблудилась». «Одежка на вас легкая, а ближе к осени ночи холодные. Вот, возьмите старый пиджак и теплую юбку, нам без надобности. Моих сына и сноху отправили на какое-то производство, откуда не положено писать». — «Спасибо. Только вы повесьте одежду на забор проветриться, а я украду, чтобы еще и про вас лишнего не сказали». «Почему бы тебе не остаться у нас, красивая моя? Мы будем рады, если ты родишь у нас своего ребенка». — «Нет, мой путь еще не кончен, я не могу сидеть на одном месте, я ищу».
