— Пошел к собачьей матери! — откликнулись ученые мужи. Но специалист по письменам был не так робок, как астроном. Вцепившись в одного из коллег, он заорал:
— Так ты не признаешь?! Отдай сперва свой долг — дурманный лист, который ты у меня занял! Иначе я сверну тебе башку не будь я первым ученым!
— Я, всемирно известный ученый, буду занимать у тебя дурманный лист?! Оставь меня в покое, не пачкай мою руку!
— Съел чужой дурманный лист и еще отнекиваешься?! Хорошо, погоди, когда я опубликую исследование письмен и стану первым не только в нашей стране, но и во всем мире, я докажу, что среди древних слов не было твоей фамилии! Погоди!
Ученый, не признавший долга, испугался и стал умолять Маленького Скорпиона:
— Господин, одолжи мне скорее один лист, я рассчитаюсь с ним! Ты ведь знаешь, что я первый ученый в нашей стране, а ученые всегда без денег. Может, я и брал у него этот проклятый лист, не помню точно. И еще молю тебя, господин: попроси своего отца, чтобы он давал ученым больше дурманных листьев. Другие без них в состоянии обойтись, но мы (особенно я, первый ученый) просто не можем иначе заниматься наукой. Недавно я выяснил, что среди древних казней действительно существовало сдирание кожи с живого человека. Скоро я напишу об этом статью и буду умолять твоего отца передать ее императору. Тогда Его Величеству будет удобнее восстановить этот интересный и имеющий глубокие исторические корни род казни. Разве такое открытие не делает меня первым ученым? Подумаешь, изучение письмен! Только история — подлинная наука!
— А разве история не пишется? Отдавай мой дурманный лист! — Позиция лингвиста была неколебимой.
Маленький Скорпион велел Дурман принести историку лист, но тот отломил половину, прежде чем передать его лингвисту:
— Возвращаю тебе, хотя и не следовало бы.
— Ах, ты отдаешь только половину?! — завопил лингвист. — Будь я проклят, если не украду твою жену!
Тут все ученые необычайно заволновались и стали жаловаться Маленькому Скорпиону:
— Господин, почему у нас, ученых, бывает только по одной жене? Неудивительно, что мы вынуждены думать о похищении чужих женщин! Мы трудимся во славу всего государства, наши потомки пронесут через века научный опыт многих поколений, почему же каждому из нас нельзя иметь хотя бы по три жены?
Маленький Скорпион молчал.
— Возьмем, к примеру, разные созвездия. Там вокруг большой звезды всегда много маленьких. Если небо так создано, то и у людей должно быть так же, во всяком случае, у меня, первого ученого. К тому же моя жена состарилась, ни на что не годится.
— А вспомним форму письменных знаков, которые издревле содержали изображение частей женского тела! В одной своей работе я совершенно неопровержимо доказал, что у ученого должно быть много жен…
Далее пошли туманные и не совсем приличные доказательства, из которых, впрочем, было ясно, для чего ученым нужны жены, Маленький Скорпион по-прежнему молчал.
— Может быть, вы устали, господин? Мы…
— Дурман, дай им немного листьев, и пусть убираются! — проговорил наконец Маленький Скорпион.
— Благодарим вас, господин, извините! — зашумели ученые мужи. Потом они схватили дурманные листья, поклонились Маленькому Скорпиону и, не прекращая ругани, выкатились за дверь. На смену им тут же влетела стая молодых ученых. Они давно ждали за дверью и не входили только потому, что боялись своих старших коллег. Когда встречались представители старых и новых наук, происходило по крайней мере два убийства.
У молодых ученых вид был гораздо лучше, чем у старых: не грязные, вполне упитанные и жизнерадостные. Прежде чем сесть, они поздоровались не только с Маленьким Скорпионом, но и с Дурман, даже со мной. Я приободрился: видимо, у Кошачьего государства еще есть надежда.
— Это те ребята, которые учились по нескольку лет за границей и все знают, — шепнул Маленький Скорпион. Его замечание меня несколько охладило, особенно когда гости вцепились в предложенные им дурманные листья.
Поев, молодые ученые начали разговаривать, но я ничего не понял, хотя от Маленького Скорпиона уже знал немало новых слов. В ушах стояли какие-то «варэ», «вский» и прочее. Я встревожился, потому что гости явно обращались ко мне. Наконец до меня дошел смысл одного из вопросов:
— Что это на вас надето, господин иностранец?
— Штаны, — ответил я, чувствуя себя круглым дураком.
— А зачем они?
— О какой ученой степени они свидетельствуют?
— Наверное, ваше общество делится на классы штанных и бес-штанных?
Я выдавил из себя лишь глупую усмешку. Они досадливо поморщились, начали щупать мои рваные штаны, потом снова затараторили. Мне стало скучно. Наконец молодые ученые ушли, и я спросил Маленького Скорпиона, о чем они говорили.
— Ты меня спрашиваешь? — улыбнулся Маленький Скорпион. — А я кого спрошу? Ничего они не сказали.
— Ну как же! Они говорили «варэ», «вский»…
— Это популярные иностранные слова, означающие «химия» и «роль», только эти субъекты употребляют их как попало, даже сами ничего не понимают. Умеющие произносить такие выражения и называются учеными нового типа. Слова «варэ», «вский» да еще «изм» стали в последнее время особенно модными. Первые два слова, сливаясь, означают все, что угодно: «родители бьют ребенка», «император ест дурманные листья», «ученый покончил с собой»… Произноси их, и тебя тоже сочтут ученым. Главное — существительные. Глаголы не нужны, а прилагательные образуются от существительных.
— Почему они спрашивали меня про штаны?
— А почему девушки расспрашивали о туфлях на высоком каблуке? Молодые ученые похожи на женщин: они тоже стараются быть чистыми, красивыми и модными. Старые ученые напрямик требуют от женщин того, что им нужно, а молодые предпочитают пленять. Вот погоди, через несколько дней они все наденут штаны…
Мне показалось, что в комнате стало слишком душно; я извинился перед Маленьким Скорпионом и вышел на улицу. Цветок и ее подруги, привязав к пяткам куски кирпича и держась за стену, учились ходить на высоких каблуках.
Да, у этого пессимиста было что позаимствовать. Он по крайней мере сначала думал, а уж потом предавался пессимизму. Возможно, он был недальновиден или труслив, по думать он умел. Мне все больше нравился Маленький Скорпион, да и на молодых ученых я еще не поставил крест. Даже если они не умнее старых, они хоть живые и веселые. Маленькому Скорпиону стоило бы набраться их оптимизма, и тогда бы он мог совершить немало полезного. Мне захотелось еще раз повидать молодых ученых, и я разузнал у Дурман, где они живут.
По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Мне не хотелось во всем соглашаться с Маленьким Скорпионом, по, когда я видел учеников, разгуливающих по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: в точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство — самое ничтожное во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли вырастить таких невежественных людей. Я жалел юнцов и все же думал, что к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя удержался.
Один из молодых ученых, к которым я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно — ведь люди-кошки воруют что попало! Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через две пустые комнаты и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своей веселостью, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский, я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы во время экскурсии он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты «варэ» или «вский», и тогда все будет в порядке.
— Пожалуйста, проходите сюда! — радушно пригласил Кошкарский. — Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите!
Я оглянулся — ничего нет. Что за наваждение? Но Кошкарский уже показывал на стены:
— Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.
Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене — там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.
— Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей. Этой каменной чаше ровно на год больше, цена полтора миллиона национальных престижей, это… триста тысяч престижей, это… четыреста тысяч.
