безусловно не ожидал!
Штабель из двадцати ящиков – четыре столбика по пять, а сверху перпендикулярно, аккуратным рядком уложены еще три. Двадцать три, как и говорилось…
Растеряв обычное хладнокровие, Радаев буквально выхватил у меня ломик и в два счета взломал крышку ближайшего ящика. Там лежали тесно уложенные стандартные немецкие канцелярские папки, с грифами и типографскими надписями. Положив ломик на штабель, подполковник выдернул верхнюю папку, развязывать не стал, оборвал завязки большим пальцем. Раскрыл. Обернулся к нам, не в силах сдержать широкой улыбки:
– Это архив разведшколы!
Это было великолепно, просто прекрасно, но он шел сюда не за архивом и никак не ожидал его здесь найти! Пока Радаев прямо-таки завороженно перебирал бумаги в папке, я огляделся. Стена слева была из голого, неоштукатуренного кирпича и выглядела сплошной, а вот стена справа забрана аккуратно приколоченными длинными потемневшими досками, явно отпиленными по высоте комнаты…
Взяв ломик из-под локтя Радаева (он и внимания не обратил, поглощенный чтением очередного документа), я подошел к стене. Присмотрелся, прикинул, не без труда загнал острие между двумя досками, расковырял достаточно большую щель, вогнал туда раздвоенный конец, приналег как следует…
Доска отошла, гвозди выдрались с противным скрежетом. Все было ясно с первого взгляда, но, чтобы добраться, пришлось отодрать еще две доски. Федя без всяких просьб с моей стороны подхватывал доски и ставил в угол – мой азарт передался ему…
Между досками и кирпичной стеной обнаружилось пустое пространство шириной примерно с метр, и там рядком стояли три сплетенных из широких лыковых полос большие корзины, высотой человеку по пояс, с такими же плетеными крышками, сидевшими, насколько можно судить, плотно, словно прилежно закатанные справной хозяйкой крышки консервных банок.
Я не стал думать, как бы половчее их снять, стал острием ломика вскрывать ближайшую крышку, как банку тушенки. Хрупкое от времени лыко поддавалось легко, как бумага. Очень быстро образовалась большая дыра, и там виднелись матерчатые мешочки. Я вытащил один, оказавшийся чертовски тяжелым, вынул из ножен на поясе Феди финку с наборной рукояткой из разноцветного плексигласа и сверху вниз полоснул по боковине мешочка, держа его над коробом. Под острием металлически похрустывало, – оно то и дело натыкалось на твердые препятствия, и я сжал рукоятку покрепче. Перевернул мешочек. Из разреза, звеня, ручейком полились монеты тускло-золотистого цвета. Не было нужды брать их в руки, чтобы определить – золото!
Не все рассказы о кладах – сказки…
…Я стоял на широченном, длинном крыльце палаца, у выщербленных временем массивных каменных балясин перил. Как часто случается, вместо торжества в душе стояла усталость. Так нередко бывает: тратишь уйму времени и сил, мозги плавятся в бесплодных попытках докопаться до истины, порой, как сейчас случилось, теряешь людей; пусть не близких товарищей, но служивших тому же делу, – и вот цель достигнута, успех налицо, но некуда переть навстречу ветру и неизвестно пока, чем предстоит заняться…
Широкая двустворчатая парадная дверь была распахнута настежь, и солдаты, нисколечко не торопясь, носили в кузов зеленые ящики – очередь коробов с золотом еще не настала. Грузовик подогнали задом к самому крыльцу, посторонних тут не могло оказаться изначально – но по обе стороны грузовика стояли по четверо автоматчиков из войск НКВД по охране тыла. Не было и зевак – с высокого крыльца я видел, что в лагере царит деловая суета. Федина рота и саперы снимались с места, солдаты свертывали палатки, носили рулоны к грузовику, собирали кухонную утварь, цепляли полевую кухню к задку уже загруженной полуторки. Палатка разведчиков, стоявшая чуть наособицу, выглядела, как обычно, помещалась на прежнем месте, при всех растяжках, и людей возле нее не видно.
Откровенно говоря, в том, что отыскались и клад, и архив, было не так уж много моей заслуги, и не стоило мне приписывать дьявольскую проницательность, изощренность ума. Скорее уж следовало помянуть добрым словом старшего лейтенанта госбезопасности Маграчева, одного из наших преподавателей в училище. Именно он велел нашей группе взять в училищной библиотеке томик Эдгара По и в темпе прочитать короткий рассказ «Украденное письмо». С которого, как пишут некоторые, и пошла детективная литература. А когда мы все прочли, сделал рассказ темой очередной лекции.
Парижский великосветский авантюрист высокого полета, этакий французский червонный валет [57], завладел неосторожным письмом некоей королевской особы и принялся эту особу шантажировать, добиваясь не вульгарных денег, а помощи в своих политических интригах. Помянутая особа, не способная действовать открыто, потаенно обратилась за помощью к начальнику парижской полиции. Тот ретиво взялся за дело, привлек многочисленных подчиненных, используя их втемную, но ничего не добился. Известно было, что письмо жулик постоянно держит под рукой – оно в любой момент может понадобиться. Три месяца поднаторевшие в таких делах сыщики каждую ночь скрупулезнейше обыскивали особняк. В поисках тайника осматривали мебель в лупу, перетряхнули книги в библиотеке, изучив под лупой и переплеты, осмотрели зеркала, постели и подушки, постельное белье, ковры и шторы, сад и огород, обшарили и два соседних дома. Бесполезно. Точно было установлено, что шантажист письма при себе не носит – сыщики под видом грабителей несколько раз на него нападали и обшаривали с ног до головы. Не нашли письма, но оно было спрятано там, где искали.
Разгадку нашел сыщик-любитель Дюпен, литературный предшественник Шерлока Холмса и других знаменитостей. Все три месяца письмо пребывало на глазах у сыщиков. В кабинете на стене висела дрянная сумочка для бумаг, там оно и лежало – в засаленном конверте с другой печатью, надписанном другим почерком. Мимо сумочки проходили сто раз, ее видели, но не додумались туда заглянуть. Инерция человеческого мышления – при слове «тайник» непременно подразумевается что-то потаенное, скрытое от глаз, лежащее не на виду…
То ли пан Ксаверий читал этот рассказ, то ли дошел своим умом, мы никогда не узнаем, да это и неважно. Маграчев говорил на той лекции: до революции подпольщики часто, если только была такая возможность, устраивали конспиративные квартиры напротив полицейского участка, а то и в соседнем доме. Срабатывало прекрасно, полиция искала где угодно, только не у себя под носом. В заключение Маграчев сказал: темнее всего бывает под пламенем свечи…
Пан Ксаверий рассчитал все правильно. Восемьдесят с лишним лет часы были у всех на виду. Никто ими не интересовался – кому нужны огромные шестеренки, которые не пригодны в хозяйстве, – и никто не собирался их чинить. Это кремлевские куранты, поврежденные снарядом во время боев за становление советской власти в Москве, со временем починили – об этом есть даже знаменитая пьеса, до
