Парень задрожал, втянул голову в плечи, позвенел чем-то под столешницей.
Посмотрел на Серёгу. Ну прямо Кот-в-Сапогах из "Шрэка"!
Трясущимися руками высыпал на стол пригоршню монет и выложил смятый пучок бумажных денег. Жалобно прошептал:
— Вот… вот всё, что есть, только не убивайте меня, пожалуйста… это, донт шут, вот… плиз.
Серёга рухнул на диван, пружины взвизгнули, и одна из них пребольно ужалила мучителя в уязвимую точку — и завизжал уже Лавров, пронзительно и тонко.
Парень между тем рванул на выход, но второпях вместо того, чтоб распахнуть дверь наружу, принялся дёргать и тянуть её на себя.
Серёга подошёл к нему, хлопнул по плечу и даже не дал рухнуть на пол, придержав за локоть.
До Лаврова дошло, что случилось! Он сам не заметил, как заговорил по-английски.
Ну, ничего. Вроде, так и собирались. Он же сейчас иностранец, типа.
— Ты покажи мне комнаты. Я об этом просил. Ну… деньги, если тебе не нужны, я могу тоже взять.
— Нет-нет! Нужны! — парень подбежал к столу и шустро попрятал деньги. — Извините, пожалуйста, я думал, вы грабитель.
— Стал бы грабитель с тобой лясы точить, про комнаты трепаться?
— Стал бы, — горестно вздохнул консьерж. — Ещё как стал бы. А потом бы пшик из баллончика, и пока я глаза протираю, тык тупым предметом по черепу, я бы брык, а он бы раз — и вынес бы всё отсюда.
— Всё? — с сомнением огляделся Серёга.
С минуты первого взгляда ничего стоящего к обстановке не прибавилось.
— Всё, всё.
— Ну, за диван, я думаю, ты мог бы и не волноваться. Его всё равно клопы назад притащат!
Парень содрогнулся и покраснел:
— К-какие к-клопы? Н-нет у нас… и-и не было… и-и нет…
Лавров прищурился и покачал головой. Молча.
Консьерж пошёл белыми пятнами и пролепетал:
— Ну… были, были… но давно!
Под пристальным взглядом очень молчаливого Серёги он медленно выдавил:
— С месяц назад… но мы их травили!
— Всё с вами ясно! — вынес вердикт Лавров. — Но альтернативы нет, поэтому… веди смотреть комнаты!
Зинаида Андреевна уставилась на Алёшку так, словно у него внезапно выросла вторая голова — он даже потрогал плечи и макушку, а мало ли. Однако второй головы не обнаружилось, а, когда он шагнул вперёд, чтобы выйти из кухни, воспитательница снова схватилась за сердце и отшатнулась. Открыла рот — не иначе, спрашивать, каким ветром занесло пятилетку Иванова на кухню — ну Алёшка и припустил. От греха подальше! Бегать он умел и любил, бегал часто и подолгу, даже когда его не гоняли Алфёрка сотоварищи.
Да, вот только совестно потом будет подходить к Зинаиде, просить назад свои рисунки и поделки. Ведь спросит же, почему удрал… и ей он не сумеет соврать, что заглянул на запах, а расскажет, что гулял в дальнем парке, потом шпионил под ящиками… ладно, потом что-нибудь придумает.
Выбежав на улицу, Алёша перешёл на медленный шаг. Побрёл мимо песочниц и скамеек, вспоминая странную женщину, которая откуда-то знала его имя. И вообще, получается, многое о нём знала.
"А ты лошадок любишь?"
Алёшка любил лошадок. Очень. Но…
В каждой чёрточке лица той женщины сквозило что-то неправильное. Если б его попросили объяснить, он не смог бы. Только вспоминал, как на прошлый новый год к ним в детдом приезжали клоуны, у троих были разрисованы лица (и Алёшка их испугался), а двое влезли внутрь специальных костюмов, которые их сделали большими зайцами, белым и рыжим. Зайцы говорили смешными голосами, но выражения плюшевых мордашек не менялись. А у этой женщины, вроде, и лицо менялось, но почему-то при виде неё сразу вспомнились куклы-зайцы. Алёша понимал, что это глупости всё, но…
Белая женщина — белые шорты, белая майка — Белый Заяц! — шла ему навстречу.
— Привет, — улыбнулась она.
— Здравствуйте… — пробормотал Алёша, уставившись на её белые, ну просто белоснежные ботинки.
— Вот, — развела она руками. — Решила вернуться, поговорить с Вахитом… то есть, Аязом. Знаешь, где его кабинет?
— Ага…
— Проводишь?
— Ага…
— Веди!
Алёша посмотрел на неё ещё раз, медленно поднимая взгляд по загорелым голеням, стрелкам на шортах, цепочке блёсток на майке…
Алёшке понравились новогодние зайцы, и он, робко улыбнувшись Белой Женщине, протянул ей руку:
— Идёмте!
Артур смотрел на Алёшку — а видел Маратика.
Сам на себя злился: вот что значит "нормально функционирующее женское тело"! Пляшущие гормоны! Вечная готовность к истерике! Полная неспособность себя контролировать! А ведь на вид такая приличная, вроде даже спокойная и уравновешенная эта самая Вирджиния Миллер… а ещё эта паутинка, летающая среди лета…
Доверчиво протянутая Алёшкой рука — лапка цыплячья, тёплая, хрупкая — с одной стороны, держала Артура, как якорь, не давала сорваться в грёзы о том, каким мог бы быть сын Кривошапкина (а вдруг он назвал бы его Маратом, а?). С другой стороны, какова цель приезда грешников в Ухтомск? Спасти Алексея Иванова? Вот он! Хватай, беги, прячь от бесчестных америкосов! Какой соблазн!..
Алёшка освоился, такой смелый мальчик, и весело трещал, рассказывал "тёте Джинни", сколько раз их кормят и чем, какие им дают игрушки и книжки.
— А ты читать умеешь?
— Немножко! Я уже больше половины алфавита знаю, а Зинаида Андревна говорит, я когда читаю, то те буквы, которые не запомнил, всё равно читаю правильно, ин-ту-ви-тип-но!
— Интуитивно?
— Ага!
Рассказал Алёшка про то, как зимой упал с горки, про то, как на Новый год к ним привозили клоунов и зайцев… рассказывая про зайцев, он как-то странно запинался и выжидательно поглядывал на "Вирджинию" — Артур не понял значения этих взглядов, но решил, что это всё неважно.
Главное, Алёшка — вот он. Живой. Здоровый.
Главное, чтоб до него не дотянулось агентство "Флауэр".
— …а когда мы шалим, то выходит няня Тоня и обещает, что будет бить нас грязной тряпкой, если мы не будем слушаться! Ой.
— Что такое?
— Вы только не подумайте, я на самом деле не ябеда, но няня Тоня так смешно про эту тряпку говорит…
— Да, правда, смешно.
Артур прищурился.
Детворы во дворе гуляло немного, человек десять-пятнадцать, не больше, но они так мельтешили, пищали и визжали, что их можно было и за полсотни посчитать.
Когда Артур и Алёша проходили мимо, одни дети затихали. Другие принимались выделывать всяческие фортели, в надежде привлечь к себе внимание… надежда.
Кривошапкин понял, наконец, что за невесомая паутина липнет к лицу, к рукам, ногам, останавливает, мешает движению — это надежда, сконцентрировавшаяся в детских взглядах. Да, эта красивая тётя в белом ведёт сейчас за руку Иванова, но вдруг! Вдруг она выберет другого мальчика! Или девочку! Меня, например! Нет, меня, меня, меня!..
