После этого Джим перешел к теме Рождества, зимнего солнцеворота и тому, как церковь и разные народы издревле отмечают праздник Рождества.
— Вы знаете, что уже на протяжении многих веков нас упрекают за то, что мы совместили наш священный праздник с языческими торжествами, — сказал Джим. — Уверен, что вам доводилось слышать такие речи. В какой точно день родился Христос, никто не знает. Но для язычников древности двадцать пятое декабря всегда было большим праздником. В этот день солнце ниже всего опускается к горизонту, и народ издревле собирался в полях, в деревнях, в лесной чаще, чтобы умолять солнце вернуться в своей полной силе. Чтобы дни снова сделались длиннее. Чтобы в мир вернулось тепло, чтобы оно растопило смертоносные снега и вновь обласкало посевы на полях.
— Я считаю, что тот, кому пришло в голову объединить эти два праздника, был настоящим гением, — продолжал Джим. — Христос, родившийся в этом мире, являет собой грандиозный знак трансформации — полного перерождения, перерождения материального мира и перерождения наших душ.
Его слова поразительно походили на то, что накануне говорил о Рождестве и солнцевороте Феликс, что не удивило Ройбена и очень понравилось ему. А голос Джима и спокойная уверенность, с которой тот рассуждал о способности обновленных принять величайший из даров, возможных в этой жизни, даже слегка убаюкал его.
— Задумайтесь на минутку, — потребовал Джим и, сделав паузу, приподнял полусогнутые руки в сторону прихожан. — Задумайтесь о том, что значит обновиться, покаяться, начать все сначала. У нас, людей, такая возможность всегда имеется. Как бы серьезно мы ни заблуждались, как больно ни падали бы, мы всегда можем подняться и начать сначала. Какими бы прискорбными ни были наши заблуждения перед самими собой, перед Богом, перед окружающими нас, мы всегда можем подняться и снова двинуться в путь.
Даже на переломе зимы не бывает такого холодного и темного дня, чтобы нельзя было обеими руками дотянуться до сияющего света.
Он снова умолк, как будто хотел свериться с собственными чувствами, вновь прошелся перед алтарем и, не торопясь, заговорил:
— Именно это и означают свечи, которые мы зажигаем на Рождество, и яркие электрические лампочки, украшающие рождественские елки. Именно это и означают фестивали и веселье, всегда присущее этим праздникам, — постоянную надежду и стремление стать лучше, чем были прежде, триумф победы над тьмой, которая могла одолевать нас в прошлом, и осознание света, какого мы никогда прежде даже не могли представить себе.
Он снова умолк и обвел взглядом сидевших на скамейках прихожан. Когда он увидел глядевшего на него Ройбена, его глаза чуть дрогнули — узнал, — но он тут же продолжил проповедь:
— Что ж, не стану надолго задерживать вас здесь и убеждать покаяться. Нам всем необходимо ежедневно обдумывать свою жизнь, обдумывать то, что мы делаем, то, что мы должны делать. Необходимо, чтобы эта нить постоянно присутствовала в ткани нашей жизни. Потому-то я и хочу сказать несколько слов о странном названии из церковного календаря. Рядовое время. В этом названии сочетаются простота и возвышенность. Когда я еще мальчиком услышал: «Сегодня первый день Рядового времени», мне очень понравились эти слова. Но прежде всего я люблю их потому, что каждое время года, каждый праздник, каждое поражение, каждая надежда и каждое вдохновение, посещающие нас, зависимы от времени и проявляют себя во времени.
Мы редко думаем об этом. Зато слишком часто поминаем время всуе — время не ждет, время покажет, отметины времени, время летит! Мы не думаем о том, что время — дар. Время дает нам возможность делать ошибки и исправлять их, восстанавливаться, расти. Время дает нам возможность прощать, возвращать, поступать лучше, чем мы поступали в прошлом. Время дает нам возможность сожалеть об ошибках и отыскивать в себе новое сердце.
Его голос все больше и больше исполнялся чувства. Снова сделав паузу, он повернулся к прихожанам и сказал:
— И когда праздничные вертепы разобраны, елки вынесены из домов, гирлянды сложены на чердаках, мы обнаруживаем, что рождественские праздники завершились и началось новое величественное чудо — чистое и величественное чудо — Рядового времени. И все определяется именно тем, как мы используем это время. Схватимся ли мы за возможность переделать себя, признать свои грубые промахи и стать, даже вопреки ожиданиям, людьми собственной мечты? Ведь в этом все и дело — верно? — стать людьми своей мечты.
Он снова умолк и на пару секунд задумался. На его лице мелькнула и исчезла тень сомнения, но он тут же продолжил:
— В моей жизни был период, когда я был совсем не таким человеком, каким хотел быть. Я немыслимо жестоко поступал с другими людьми. И довольно часто ловил себя на искушении совершить еще какую-нибудь жестокость. Я поддавался этому искушению. Я проигрывал сражения с гневом и яростью. Я проиграл сражение с любовью, со священной и непререкаемой заповедью: возлюби!
Но сегодня утром, стоя здесь, я всем сердцем радуюсь тому, что время вновь развернулось передо мною и дало мне возможность каким-то образом — каким-то образом! — попытаться искупить содеянное мною. Господь открывает на нашем пути столько возможностей для этого, а за пределами этого храма так много людей, которым требуется масса усилий от всех и от каждого из нас! Он приводит к нам нуждающихся в помощи, нуждающихся в нашем служении, нуждающихся в том, чтобы мы их успокоили, чтобы мы их любили. Пока я жив и дышу, меня окружают неограниченные возможности, я благословлен ими со всех сторон. И потому я прощаюсь с Рождеством — и этим грандиозным пиром неиссякаемой щедрости — и снова возношу хвалу за великое чудо Рядового времени.
Проповедь закончилась, служба же продолжалась. Ройбен сидел и с закрытыми глазами возносил благодарственную молитву. «Он преодолел душевный разлад, он снова здесь, он мой брат», — думал он. И, открыв глаза, он позволил яркому колориту церкви с ее огромными фресками с видами Тосканы и нарисованными святыми проникнуть в него и обогреть ему душу. «Не знаю, в какую чертовщину я верю, — думал он, — но благодарю, благодарю, что он снова здесь, на алтаре».
Когда дело дошло до причастия, он выскользнул из церкви и остановился во дворе, чтобы подождать Джима на холодном свежем воздухе.
Очень скоро из церкви потянулись прихожане, а за ними появился и Джим в своей бело-золотой ризе; он пожимал руки, раздавал благословения и принимал благодарности.
Джим наверняка видел терпеливо дожидавшегося брата, но не торопился. И, прежде чем они остались наедине, прошло добрых двадцать минут. Во дворе было холодно и сыро, но Ройбена это не тревожило. Когда он в конце концов обнял Джима, тот радостно улыбнулся брату.
