Кровь медленно окрашивает ее светлые волосы. Ее глаза открыты и равнодушно смотрят куда-то вверх, и все, чего я хочу сейчас, — подойти и осторожно закрыть их.
Я отрываю руки от пола, открываю глаза, и воспоминание рассеивается, уступая место реальности и забирая все с собой. Это снова моя комната, но я вижу мертвый силуэт на полу, словно изображение выжжено у меня в подсознании. Я надеваю кольцо, и, споткнувшись о несколько коробок, стремглав вылетаю из проклятой квартиры.
Захлопнув за собой дверь, я оседаю на пол холла и ладонями закрываю глаза, стараясь дышать в уютное и безопасное пространство, образовавшееся между грудью и коленями.
У меня сдавливает горло от отвращения. Я легко могу представить себе, как дед, выпустив струйку дыма, посмеялся бы надо мной и сказал, что все это глупо. Я представляю себе, как совет Архива обвиняет меня в негодности за то, что без нужды подсматриваю между мирами. Но я ведь не М., приходит мне в голову. Не слабосильная капризная девица. Я — нечто большее, Хранитель по призванию. Я — наследница деда.
Дело не в крови и убийстве, хотя от них меня выворачивает наизнанку. Дело в том, что он убежал. Теперь я думаю лишь об одном — удалось ли ему остаться безнаказанным? Неужели он вышел сухим из воды?
И внезапно я ощущаю острейшую потребность двигаться, охотиться, делать хоть что-то. Я встаю, опираясь рукой о дверь, и достаю из кармана Архивный листок, благодарная за то, что у меня есть работа.
Но имени нет. Оно исчезло, и листок снова чист.
— Кажется, кое-кому не помешает маффин.
Я прячу листок в кармане джинсов и поворачиваюсь на голос. Уэсли Айерс строит в другом конце холла, подбрасывая в руке маффин, как бейсбольный мяч. Я понимаю, что сейчас не готова надеть маску, чтобы казаться нормальной.
— Ты еще не съел? — устало интересуюсь я.
— Нет, свой я, конечно, съел. — Он подходит ко мне. — Этот я стащил от 6В. Их всю неделю не будет в городе.
Я покорно киваю.
Он подходит ближе, и его лицо удивленно вытягивается.
— Ты в порядке?
— В полном, — лгу я.
Он кладет маффин на коврик.
— Кажется, тебе нужно выйти на свежий воздух.
Кажется, мне нужно найти ответы на свои вопросы.
— Здесь хранятся какие-нибудь записи? Дневники посещений, документы, что-нибудь?
Уэсли задумывается, склонив голову набок.
— Здесь есть студия. Там собрали старые книги и все, что вписывается в это понятие и может стоять на полках. Может, там что-нибудь сохранилось. Но это никак не подходит под понятие «свежий воздух», а я хотел показать тебе сад…
— Тогда вот что: отведи меня в студию, а потом можешь показывать что угодно.
От хулиганской улыбки он будто весь начинает светиться, даже кончики нагеленных волос.
— По рукам.
Он ведет меня мимо лифта к боковой лестнице, затем вниз, в вестибюль. Я держу дистанцию, помня о том, что произошло в прошлый раз, когда мы соприкоснулись. Поскольку он на несколько ступенек ниже, я могу разглядеть поблескивание чего-то за воротом его черной рубашки. Кажется, это амулет на кожаном шнурке. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваюсь и пытаюсь разглядеть…
— Вы что тут делаете? — раздается детский голосок.
Уэсли картинно подскакивает и хватается за сердце.
— Боже мой, Джилл! Нельзя так пугать парня в присутствии других девушек.
Я не сразу нахожу Джилл, уютно устроившуюся в высоком кожаном кресле с книгой в руках. Корешок книги достает ей как раз до носа. Она разглядывает страницы своими цепкими синими глазенками, то и дело поглядывая на нас, будто ожидая чего-то.
— Его так легко напугать, — замечает она, глядя в книжку.
Уэсли проводит рукой по своим колючим волосам и напряженно усмехается:
— Мне тут нечем гордиться.
— Это еще что, вот если его действительно застать врасплох… — начинает Джилл.
— А ну прекрати, дрянная девчонка!
Джилл шумно перелистывает страницу.
Уэсли через плечо оглядывается на меня и подставляет локоть.
— Вперед?
Я вымученно улыбаюсь и слегка отстраняюсь:
— После вас.
Он шагает дальше в вестибюль.
— Так что же ты все-таки разыскиваешь?
— Я хочу узнать о доме, в котором теперь живу. Ты что-нибудь о нем знаешь?
— Не могу так сказать.
Он приводит меня в холл по другую сторону от главной лестницы.
— Вот мы и пришли. — Он открывает дверь в студию. Она до потолка забита книгами, в углу стоит стол и несколько кожаных кресел. Я быстро проглядываю корешки книг в поисках чего-нибудь мало-мальски полезного. Энциклопедии, многотомники поэзии, полное собрание Диккенса…
— Ну же, пойдем. — Уэсли пересекает комнату. — Не застревай тут.
— Сначала дело, — упираюсь я. — Ты помнишь?
— Я тебе все показал. — Он обводит рукой комнату и подходит к двери в ее дальнем конце. — Ты можешь прийти попозже. Книги никуда не убегут.
— Просто дай мне…
Он распахивает дверь. За ней оказывается сад, весь состоящий из сумерек, воздуха и хаоса. Уэсли выходит на мощенную замшелыми камнями площадку, и я, оставив книги, следую за ним.
Последние лучи уходящего солнца слабо касаются земли, за вьющимися лозами уже колыхаются тени, цвета становятся насыщеннее и темнее, словно кто-то поворачивает ручку настройки. Здесь одновременно чувствуются дыхание старины и упоительная свежесть. Оказывается, я уже позабыла о том, как мне не хватало подобного ощущения. У нашего дома рос небольшой садик, но ему далеко было до дедушкиного. Перед его домом была цивилизация, город, а на задворках — островок нетронутой природы. В ней все растет и непрерывно меняется, поэтому только здесь возможно освободиться от груза воспоминаний — природа его не хранит. Ты не поймешь, сколько суеты, шума и суматохи заключается в людях и рукотворных вещах до тех пор, пока не выберешься «в поля». И поскольку обычные люди не ощущают и не знают и половины того, что чувствую я, мне всегда было интересно — сознают ли они разницу, осязают ли эту блаженную тишину.
— Смотри: закат свою печать накладывает на равнину. День прожит, солнце с вышины уходит прочь в другие страны…[3] — с чувством декламирует Уэсли.
Мои брови, наверное, взмыли вверх и уже продвинулись до затылка, потому что, оглянувшись, он выдал свою фирменную хитрую улыбку.
— Чего? Не надо так удивляться. Даже под такими шикарными волосами, как мои, может скрываться подобие мозга. — Он проходит к старой каменной скамье, увитой плющом, и отбрасывает несколько плетей в сторону. Я вижу, что на камне вырезаны какие-то слова.
— Это Фауст, — невозмутимо говорит он. — Наверное, я провел здесь уйму времени.
