— А во-вторых?
— А во-вторых, я и в самом деле не знаю, чего от этой нечисти ожидать. Я, знаешь ли, впервые с ЭТИМ столкнулся. Как и ты.
Петрович задумчиво грыз ноготь и активно размышлял вслух:
— Значит, так… ночью, когда входим в комнату, сначала задергиваем шторы, потом только включаем свет. Это понятно. Если в комнате есть зеркала — занавешиваем или поворачиваем к стене… — он внезапно замолк, словно осененный какой-то догадкой. — Слушай, а обычай занавешивать зеркала, когда в доме покойник, — он как-то связан со всем этим?
— Кто его знает, может и связан, — я пожал плечами. — Очень на то похоже…
Петрович кивнул и продолжил умствовать:
— Идем дальше. Ночи стараемся проводить дома, как и положено благовоспитанным молодым… — он опять запнулся и ехидно посмотрел на меня, — …и не очень молодым людям. Опять же, если Хозяева теоретически могут выползти из любой зеркальной поверхности, следует опасаться также морей, озер и прочей водной глади. Даже луж.
Морщась и потирая ноющую грудь, я мрачно поинтересовался:
— Составляешь кодекс поведения спасителя души?
— Скорее уж кодекс выживания. Есть у меня сильное подозрение, Палыч, что нас с тобой будут доставать все чаще и чаще… То Охотники, то Хозяева. По крайней мере, пока жезл не найдем.
— Или пока они своего не добьются. Сам видишь, шансы у них есть. Может, все-таки передумаешь? Относительно своего участия в походе?
— Вот уж нет, — Петрович отрицательно покачал головой. — Становится все интереснее и интереснее. И, кстати, Палыч, давай больше к теме моего участия в авантюре возвращаться не будем. Если поначалу мне все это казалось забавным и несколько… — он замялся, пытаясь подыскать подходящее определение, — …несколько сказочным, что ли, то сейчас, после всего только что произошедшего на моих глазах, я тем более тебя не оставлю. И кроме того, я тоже хочу поучаствовать в спасении мира! — Ванька широко улыбнулся и тут же вновь стал серьезным:
— Вернемся к нашим баранам. Ты часом не знаешь, нет ли какого-нибудь способа противодействия Хозяевам? Ну, чего-нибудь вроде оружия?
— Не знаю. Хруль ничего определенного по этому поводу не сказал. Боюсь, придется пассивно обороняться: свет тушить, зеркала завешивать и все в таком роде.
— Мда, не густо. Ну да ладно, на безрыбье и рак — рыба. По крайней мере, мы теперь примерно знаем, откуда ждать гадости. И в каком виде.
— Не уверен, что у Хозяев в арсенале один-единственный способ нападения. Хочется, конечно, верить, но… будем готовиться к худшему.
Петрович открыл было рот, собираясь что-то возразить, как вдруг задребезжал телефон. Я поднял трубку:
— Реанимация.
— Приемное беспокоит… — заспанный Симакин с трудом ворочал языком.
— Чем порадуете? — осведомился я, не ожидая ничего хорошего.
— Звонили со «скорой». У них клиническая смерть в машине. Сейчас на ходу реанимируют и везут к нам. Ориентировочное подъездное время — семь минут.
— Понял, сейчас будем! — я положил трубку и кивнул вопросительно взглянувшему на меня Петровичу: — На «скорой» клиент помирает в машине. Они на подъезде. По коням!
В приемном отделении было тихо. Лишь противно потрескивала и подмигивала испорченная лампа дневного света на потолке длинного коридора, наводя тоску на любого, имевшего неосторожность попасть сюда ночью. Впрочем, сейчас отделение было пустынным. Только в комнате дежурных фельдшеров бубнили голоса. Туда мы и направились.
Полусонный доктор Симакин лениво препирался о чем-то со своими подопечными. Наше появление внесло некоторое оживление. Фельдшера выползли из кресел и зашмыгали по отделению. Я услышал, как загрохотала по мраморному полу каталка, направляясь к входной двери.
— Что слышно? Подъезжают?
Симакин зевнул и кивнул головой.
— Да, звонили только что еще раз. Просили встретить на пандусе и помочь в машине. Не оживает у них клиент никак.
— Ладно, мы пошли.
— Удачи! — Симакин, видимо, не совсем проснулся и потому был непривычно добр.
Наша троица направилась к выходу. Снаружи царила удушливая июльская ночь. В больничном саду надрывались сверчки (или цикады, я никогда в них не разбирался), почти перекрывая своим треском приближающийся звук сирены.
За деревьями у ворот замелькали синие всполохи. «Скорая» приближалась, неся в себе очередного болезного, решившего раньше времени отправиться в мир иной. И наших коллег, стоически препятствующих этому. Я передернулся: реанимировать в тесном салоне мчащегося трясущегося автомобиля… бр-р, вот уж сомнительное удовольствие!
Белый фургон, визжа сиреной и тормозами, резко остановился перед нами. Боковая дверь отъехала в сторону, открыв взору начинку слабо освещенного салона.
— Заходите скорей! — не оборачиваясь, крикнул врач, склонившийся над лежащим на носилках телом.
Я запрыгнул в салон. Следом, обнаруживая невиданную для такого большого тела прыть, влез Петрович. Последней впорхнула Кларочка, на ходу раскрывая свой чемоданчик. В машине стало совсем тесно.
— Добрый вечер! Что тут у вас? — спросил я, привычно нащупывая пульс на шее у клиента. И удивился.
Потому что пульс был — уверенный, ритмичный, хорошего наполнения. Более того, «умирающее» тело открыло глаза, уставилось на меня и улыбнулось. Лицо пациента показалось мне знакомым, но вспомнить его я не успел. Тело подняло руку и ткнуло меня в грудь чем-то твердым. Полыхнуло синим и раздался треск. Резкий запах озона был последним, что я почувствовал, прежде чем потерять сознание.
Доктор Симакин неторопливо вышел на улицу вслед за реанимационной бригадой. Смертельно хотелось спать: вот уже месяц, как он работал в убойном режиме «сутки через сутки». Мало того, иной раз приходилось еще и прихватывать следующий за дежурством день. А что делать: июль — самый разгар поры отпусков. Врачи разъехались кто куда, вот и приходится отдуваться «за себя и за того парня». Ну да ничего, продержаться в таком ритме еще две недели — и тоже в отпуск! Бросить все, да и махнуть к морю. Закрутить необременительный курортный романчик и на пару недель выпасть из поднадоевшей реальной жизни в ослепительную, но, к великому сожалению, весьма быстротечную жизнь отпускника…
Симакин зажмурился в блаженных мечтах. А когда вновь открыл глаза, увидел весьма странную картину. Реаниматоры один за другим скрылись в полумраке салона подъехавшей «скорой». Там несколько раз сверкнуло синим. Боковая дверь с грохотом захлопнулась, и машина, визжа прокручивающимися на асфальте шинами, рванула с места, обдав Симакина вонью жженой резины.
Доктор отшатнулся и недоуменно проводил взглядом стремительно удаляющийся автомобиль. Сон как рукой сняло. Случившееся не имело никакого разумного объяснения. Кроме одного… У Симакина зародилось смутное, не оформившееся пока подозрение. Он опрометью бросился внутрь здания и, подбежав к телефону, набрал «03».
— «Скорая помощь», пятая, слушаю вас! — немедленно откликнулся приятный усталый голос.
— Это первая горбольница, дежурный врач Симакин!
— Слушаю вас, доктор! — после небольшой удивленной паузы ответила диспетчер.
— Скажите, вы направляли к нам только что бригаду с клинической смертью на борту? — выпалил в трубку Симакин и затаил дыхание в ожидании ответа.
На том конце провода наступила тишина. Потом последовал именно тот ответ, которого так боялся доктор:
— Нет, не направляли. У нас вообще сейчас нет ни одной машины в вашем районе. Вы ничего не путаете?
— Нет, спасибо. Всего доброго, — устало произнес Симакин и повесил трубку. Обвел пустым взглядом сгрудившихся вокруг фельдшеров, покачал головой и набрал новый номер:
— Алло, милиция? Первая городская больница беспокоит. У нас, кажется, реанимационную бригаду похитили…
21 июля, 02.45, Нероград,
машина «скорой помощи»
Машину тряхнуло на ухабе, и толчок тут же отозвался острой болью в помятых ребрах. Я открыл глаза.
В полупрозрачном верхнем люке санитарного «Мерседеса» быстро мелькали размытые желтые пятна уличных фонарей. Не успев удивиться новизне обстановки, я все вспомнил. И попытался вскочить. Ан нет, руки и ноги оказались накрепко привязанными к носилкам, на которых, собственно, я и лежал. Сменив, по всей видимости, на этом месте того типа, который так удачно изображал умирающего пациента. И который шарахнул меня разрядом электрошокера.
Тут до меня дошло, где я видел псевдобольного раньше: это же именно ему я сломал руку, когда тот тыкал в меня ножом на квартире у заварившего всю эту кашу Димаса. Ну да, точно! И шокер-то он держал в левой руке, в то время, как правая была скрыта под одеялом. То-то страдалец так злорадно щерился, перед тем как меня вырубить: ему месть была сладка!
