Мелодия эхом обвивается вокруг стен, я даже не сразу понимаю, откуда исходит звук. Я поворачиваю снова и снова, пока голос не становится громче, и тут я наконец вижу его. В темном тупике сияют серебристые волосы. Он стоит ко мне спиной, сунув руки в карманы и задрав голову вверх, будто пытается увидеть свет звезд в перевернутой бездне Коридоров.
— Оуэн!
Он замолкает, но не оборачивается.
— Оуэн! — снова зову я и приближаюсь к нему.
Он оглядывается через плечо, обжигая ледяными синими глазами. Они будто мерцают в темноте. И тут в меня врезается нечто — высокие грубые ботинки на шнуровке, дурацкое розовое платьишко, короткие русые волосы и расширенные от ужаса темные глаза. Она бежит дальше по проходу. Я начинаю преследовать ее, радуясь, что яркое платье видно издалека, а ботинки громко топают по полу. Но она оказывается быстрой бегуньей. Я ухитряюсь нагнать и схватить ее. Она дерется и царапается так, будто я чудовище, и, таща ее к двери на Возврат, я задумываюсь, что, возможно, действительно могу быть такой.
Вытащив лист из кармана, я смотрю, как Джина Фрит, 14, медленно испаряется со страницы.
Я немного пришла в себя после новой схватки — страх отступил. Опираясь на одну из дверей, чтобы перевести дыхание, я понимаю, что становлюсь самой собой.
Я возвращаюсь к тому месту, где нашла Оуэна, но он пропал.
Покачав головой, я отправляюсь на поиски Мелани Аллен, выслеживаю ее и отвожу на Возврат, все время прислушиваясь — не запел ли Оуэн снова. Но он молчит.
Покончив с листом, я возвращаюсь в кофейню, чтобы освободить Уэсли из ярма домашних забот. Чтобы сэкономить время, я пользуюсь дверью в чулан. И замираю на пороге.
Он уже не один.
Я крадусь вдоль стены и выглядываю. Они оживленно болтают с папой, обсуждая достоинства колумбийского кофе. Уэсли протирает пол шваброй. Все вокруг сверкает чистотой. В центре мраморного пола блистает красная каменная роза диаметром со столик.
Папа держит в одной руке кружку, а в другой — валик для покраски. Слегка расплескав кофейную гущу из чашки, он накладывает полосу цвета горелой карамели на одну из стен. Папа стоит спиной ко мне, увлеченный разговором. Уэсли замечает меня и молча наблюдает, как я крадусь от чулана ко входу в кафе.
— Привет, Мак, — говорит он, дождавшись, когда я встану на пороге. — А я не слышал, как ты пришла.
— А вот и ты, — говорит папа, помахивая валиком. Он весьма оживлен, и в его глазах появился веселый огонек.
— Я сказал мистеру Бишопу, что прикрою тебя, пока ты сходишь наверх за едой.
— Даже поверить не могу, что ты так быстро приручила Уэсли и заставила его делать свою работу, — шутит папа. Он прихлебывает кофе из чашки, удивляется, что там мало осталось, и ставит ее в сторону. — Ты его спугнешь.
— Что ж, — философски говорю я. — Его легко напугать, это факт.
Уэсли притворно обижается.
— Мисс Бишоп! — чопорно говорит он, и я не удерживаюсь от смеха. Он потрясающе скопировал Патрика. — На самом деле, — признается он папе, — это правда. Но не волнуйтесь, мистер Бишоп. Мак придется выдумать что-нибудь пострашнее домашних обязанностей, если она захочет меня отпугнуть.
Уэсли картинно подмигивает. Папа расплывается в улыбке. Я буквально вижу на его лбу бегущую строку: «Первая любовь!» Уэсли тоже это чувствует, потому что, похоже, решает поменять стратегию. Он откладывает швабру в сторону.
— Вы не будете против, если я ненадолго похищу Маккензи? Мы работаем над ее летним чтением.
Пала просто сияет.
— Конечно нет! — Он помахивает валиком. — Идите сейчас же.
Я уже жду, что он добавит «детки» или «голубки», но он, слава богу, этого не делает.
В это время Уэсли пытается стянуть с руки перчатку. Кольцо прилипло к резине, и когда ему наконец удается высвободить руку, серебряный кружок слетает с пальца и со звоном катится по мраморному полу под старую духовку. Мы с Уэсом одновременно наклоняемся, чтобы достать его, и тут папа кладет руку ему на плечо.
Уэс столбенеет. По его лицу пробегает тень.
Папа что-то говорит ему, но я не слушаю и падаю на колени перед духовкой. Металлический бортик больно вгрызается в мою раненую руку, я изо всех сил тянусь пальцами и наконец захватываю кольцо. Я вскакиваю на ноги, а Уэс, стиснув зубы, качает головой.
— Уэсли, все в порядке? — спрашивает папа и отпускает его плечо. Уэс кивает и легонько вздыхает, когда я кладу кольцо ему на ладонь. Он тут же надевает его.
— Да, — говорит он уже более уверенно. — Все в порядке. Просто голова закружилась. — Он выдает напряженный смешок. — Наверное, надышался парами от синего мыла Мак.
— Ага! — восклицаю я. — Я же говорила, уборка вредна для здоровья.
— Надо было тебя послушать.
— Давай выйдем на свежий воздух!
— Хорошая идея.
— Увидимся, пап.
Я закрываю за нами дверь, и Уэсли сползает по ней, как вареная макаронина. Он бледен как мел. Мне знакомо это чувство.
— У меня наверху есть аспирин, — предлагаю я.
Он смеется и запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на меня.
— Все нормально. Но все равно спасибо.
Я потрясена переменой в его тоне. Никаких подколок, бравады и кокетства. Просто долгожданное облегчение.
— Наверное, свежий воздух мне не помешает.
Он поднимается на ноги и идет через вестибюль.
Я следую за ним. Выйдя в сад, он оседает на скамью и устало потирает глаза. Солнце стоит в зените, и я понимаю, что Уэсли был прав — днем сад выглядит совершенно по-другому. Открытым, словно выставленным напоказ. На закате он казался укромным местечком с кучей тайников. Сейчас никаких тайн не осталось.
У Уэсли понемногу проходит бледность, но глаза остаются печальными и безжизненными. Я хотела бы знать, что он почувствовал, что увидел, но он молчит.
Я сажусь на другой край скамейки.
— Ты уверен, что все в порядке?
Он моргает, потягивается, и спустя мгновение это уже обычный Уэсли: хитрая улыбка, непринужденный флирт.
— Я в порядке. Просто немного отвык читать людей — давно не было практики.
Меня охватывает ужас.
— Ты читаешь людей? Но как?
Уэсли пожимает плечами.
— Так же, как ты читаешь все остальное.
— Но они же неупорядочены. Они громкие, истеричные…
Он пожимает плечами.
— Они просто живые. И может быть, они неупорядочены, но все самое главное лежит на поверхности. Одним прикосновением ты можешь узнать очень много.
У меня внутри все переворачивается.
— А меня ты когда-нибудь читал?
