Покончив с охотой и доставив на Возврат Пенни Уолкера, я чувствую себя так, будто пробежала настоящий марафон. Голова болит от чтения стен, мышцы — от постоянного напряжения. Кажется, мне даже удастся сегодня нормально уснуть. Проходя мимо вереницы дверей, я краем глаза замечаю что-то новое.
Белый круг одной из дверей на Возврат кто-то трогал. На белом меловом фоне кто-то нарисовал пару вертикальных линий и один полукруг, так что получился… смайлик? Я подношу ладонь к двери, закрываю глаза, и из темноты передо мной возникает рослая статная фигура в черном. Серебристые волосы мерцают во мраке.
Оуэн.
Я прокручиваю картинку вперед, и его рука движется в полумраке, рисуя веселое личико. Потом он сдувает мел с кончиков пальцев, засовывает руки в карманы и движется дальше по проходу. Но дойдя до конца, он не огибает угол. Повернувшись на каблуках, он направляется назад.
Что он здесь делает? Не охотится, не выслеживает. Просто… прогуливается.
Я наблюдаю, как он шагает в мою сторону, опустив глаза к полу. Остановившись в сантиметрах от меня, он поднимает глаза и взглядом ищет мое лицо. Я не могу избавиться от ощущения, что, несмотря на завесу времени между нами, он видит меня оттуда, из прошлого.
— Кто ты? — спрашиваю я.
Он молчит, пристально глядя мне в глаза.
И потом я слышу его.
Тихий напев. Это не гул наэлектризованных стен под моими руками, не шорох воспоминаний, а настоящий человеческий голос, совсем рядом.
Я отстраняюсь от двери и моргаю. Коридоры обретают свои очертания в реальности. Мелодия плывет по воздуху. Она доносится от пронумерованных дверей неподалеку, и, повернув за угол, я вижу Оуэна, опирающегося на дверь со значком «I» над ручкой.
У него закрыты глаза, но как только я подхожу, он распахивает их и смотрит на меня своим холодным синим взглядом.
— Маккензи.
Я скрещиваю руки на груди.
— Я уже всерьез задумываюсь о том, существуешь ли ты в реальности.
Он удивленно изгибает бровь.
— А как же иначе?
— Фантом? — предполагаю я. — Воображаемый Друг?
— В таком случае, неужели я — верх твоего воображения?
Его губы изгибаются в полуулыбке, и он отталкивается от двери мне навстречу:
— Ты правда сомневаешься в моем существовании?
Я не свожу с него глаз и даже не моргаю:
— Ты всякий раз очень странно исчезаешь.
Он разводит руками:
— Ну что ж, теперь я здесь. Все еще не передумала?
Я оглядываю его сверху донизу: светлые серебристые волосы, волевой подбородок, черная одежда. Кое-чего не хватает.
— Где твой ключ? — спрашиваю я.
Он похлопывает себя по карманам:
— Его нет.
Это невозможно.
Наверное, я сказала это вслух, потому что он сузил глаза.
— Что ты имеешь в виду?
— Хранитель не может пройти в Коридоры без ключа…
Если только он Хранитель. Я преодолеваю оставшееся между нами расстояние. Он не отступает, я прикладываю ладонь к его груди и вижу…
Ничего. Ничего не чувствую. Ничего не слышу.
Только тишину. Мертвую тишину. Я роняю руки, и тишина растворяется в тихом гуле Коридоров.
Оуэн Крис Кларк — не Хранитель. Он даже не живой человек.
Он История.
Но это невозможно! Он находится здесь уже несколько дней и даже не пытается срываться. У него такие яркие глаза, что даже малейшее увеличение зрачка становится сразу заметно. Он смотрит на меня своим невозмутимым синим взглядом. Все, что с ним связано, — такое нормальное, обычное, человеческое. А он сам — не человек.
Я вспоминаю, как он сломал Хуперу шею, и невольно делаю шаг назад.
— Что-то не так? — спрашивает он.
Все, хочется мне сказать. У Историй существует определенный сценарий поведения. С того момента, как Истории проснулись, они становятся все более напуганными и агрессивными. Те ощущения, что они испытали в момент пробуждения, обостряются и становятся невыносимы. Они никогда не бывают вменяемыми, спокойными и рациональными. Почему, в таком случае, Оуэн ведет себя так, будто он человек на прогулке, а не История, застрявшая в Коридорах? Почему его нет в моем списке?
— Ты должен пойти со мной, — говорю я, вспоминая, где находится ближайшая дверь на Возврат. Оуэн делает маленький шажок назад.
— Маккензи!
— Ты умер.
Он хмурит брови.
— Не говори чепухи.
— Я могу это доказать.
Доказать нам обоим. Нож, примотанный к голени, сам просится в руки, но я не столь безрассудна. Я уже видела, как Оуэн им владеет. Вместо этого я достаю ключ деда. Его зубцы заржавлены, но при желании им можно поцарапать кожу.
— Дай свою руку.
Он хмурится, но не протестует и протягивает мне правую руку. Я прижимаю ключ к его ладони — дед убил бы меня, ведь я сама кладу ключ в руку Истории — и резко его дергаю. Оуэн шипит от боли и отступает, прижав ладонь к груди.
— Я достаточно живой, чтобы это ощутить, — рычит он, и я уже боюсь, что ошиблась, но тут он смотрит на свою ладонь, и его лицо вытягивается от удивления.
— Позволь мне посмотреть, — прошу я.
Оуэн показывает мне ладонь. На коже остался тонкий порез, рваная линия, но кровь не идет. Он поднимает на меня глаза.
— Я не… — начинает он и снова смотрит на свою руку. — Я не понимаю. Я ведь все чувствовал.
— А сейчас больно?
Он потирает ладонь:
— Нет. Что со мной?
— Ты — История. Знаешь, что это значит?
Он молчит и разглядывает свои руки, ладони, свою одежду. По его лицу пробегает тень, и, сделав над собой заметное усилие, он отвечает:
— Нет.
— Ты — запись той личности, которой был при жизни.
— Призрак?
— Не совсем. Ты…
— Но я и есть призрак, — перебивает он. Его голос звучит громче, и я уже готовлюсь к тому, что он сорвется. — Я не из плоти и крови, не человек, я не живой, и я не реален…
Тут он останавливается, тяжело сглатывает и смотрит в сторону. Когда он поднимает на меня глаза, они абсолютно спокойны. Невозможно.
— Ты должен вернуться, — говорю я.
— Куда?
— В Архив. Это не твое место.
— Маккензи, — говорит он. — Здесь тоже не мое место.
И я ему верю. Его нет в моем списке, и если бы не существовало неопровержимого доказательства, я ни за что бы не поверила, что он — История. Я заставляю себя сосредоточиться. Он рано или поздно сорвется, это должно произойти. И тогда разбираться с ним придется мне. Лучше я сделаю это сейчас.
— Как ты сюда попал? — спрашиваю я.
Он качает головой:
— Не знаю. Я спал, потом проснулся, потом пошел. — Очевидно, что он вспоминает об этом только сейчас. — Потом я увидел тебя, и тебе нужна была помощь…
