Только страха в душе не ощущал совершенно – тогда он был жалкий, никем не признанный изгой, вымаливающий милость. Но за два с половиной года ситуация кардинально изменилась, особенно теперь, после потери московитами гетманской столицы Чигирина и полученной летом от турецкого визиря громкой оплеухи.
Посол от московского царя Федора Алексеевича, о прибытии которого известили заранее, прибыл в Галич по первому снегу, что лег белым покрывалом на степные просторы Донбасса. И был он знатен, родовитый боярин с княжеским титулом. Образован и любезен, почтительный, с умными и усталыми глазами – облик и манера разговора вызывала непроизвольную симпатию к собеседнику.
Вот только Юрий был уже изрядно побит жизнью, и в прямом и переносном смысле, чтобы доверять Голицыну, наоборот, сделался крайне осторожным. Ведь угодить в разговоре в поставленный капкан легче простого, зато освободиться будет сложно, и с немалыми затратами.
Прибыл Голицын с помпой – его сопровождала огромная свита, заполонившая Княжий Двор, посольского здания на всех не хватило. Да и подкреплена она силой изрядной – на той стороне Северского Донца расположились на биваке не меньше трех тысяч солдат из полков «иноземного строя», наиболее хорошо подготовленных в русской армии. И по слухам, именно эти два полка наиболее храбро сражались под Чигирином.
Подарки от имени царя поражали богатством, и Юрий моментально понял, что это банальный откуп, заглаживание той жестокой обиды, что была нанесена в Москве. Хватало и связок шкурок, в том числе соболиных, и пресловутая шуба с царского плеча, уйма драгоценных безделушек со всяческой посудой, и церковная утварь с иконами, а также оружие в подарочном варианте – в золоте и серебре, с камнями.
Но самым главным подношением являлась царская грамота, в которой скрупулезно и тщательно были выписаны все его титулы, включая приобретенные в последнее время, и с нахальством, вернее с невероятной наглостью, объявленные во всеуслышание.
Юрия от строк ошпарило словно кипятком. Он никак не ожидал, что царь с Боярской Думой, а без согласия оной – «великий государь повелел, а бояре приговорили» – послать такую грамоту невозможно, признали его как «государя и самодержца, царя боспорского, короля готского и Червонной Руси, и прочая, защитника веры православной».
Посол оказался хватким, пока Юрий пребывал в столбняке от оказанной ему чести, его принялись «доить», и от этого занимательного процесса он сразу отрезвел.
«Заявка не хилая – десять тысяч ружей и полсотни «единорогов», что нужны для вооружения солдат. Причем в полной комплектации, а пушки с зарядными ящиками, передками и упряжью. И это в тот момент, когда я сам вооружаюсь до зубов. И от трофейного оружия категорически отказался – но то ладно, найдем куда приспособить.
Как бы «отшить» его с такими запросами, но никак нельзя, надо идти на уступки. Выпуск «гладкостволов» можно довести до трех десятков в день, но нарезных винтовок и штуцеров никак – станки нужны, и так дюжину еле осилили. Придется поторопиться с открытием еще одной мануфактуры – сроки капитально поджимать начали».
– Великий государь решил твоему царскому величеству отправить три тысячи лучших солдат в помощь, удержать владения твои боспорские. Но снаряжение воинское ты им, государь, свое положишь, а жалование от казны из Москвы пойдет. Полки сии за Донцом стоят, и припасами всяческими на полгода служивые обеспечены.
– Новые ружья будут изготовлены до мая – их изготовим до шести тысяч, больше никак не сможем, люди и так работать станут днями и ночами. Железа ведь отлить много нужно. Еще четыре тысячи будут переделаны из османских ружей, что в Крыму захвачены были, по нашим правилам. Поверь, княже, точно такие же мы передаем запорожцам и донцам с пулелейками – они ничем не хуже будут!
После «выпада» Голицина Юрий жадничать не стал. За зиму три тысячи солдат будут должным образом выучены, а вооружить их можно без проблем прямо сейчас, забрав часть ружей из стрелецких полков. И следовало немедленно поторопиться:
– Князь Василий Васильевич, солдат царя Федора Алексеевича поспешить перевезти нужно, как морозы ударят, море замерзать начнет. Я по слободам приказы отправлю, чтоб повозки готовили, не мешкая. В лимане Донском калиуты на якоре стоят – на берег их не вытащили еще. И по дороге воинство православное кормить будем, и привечать всячески. Только нужно, чтобы они немедленно выдвигались – каждый день до полутысячи человек, так легче их будет в Крым переправить.
– Я гонца немедленно отправлю, прикажу генералу Гордону с авангардом «выборных полков» идти без промедления.
«Ноябрь на дворе, торопиться надо, а то шторма нагрянут – хана будет. Каждая калиута до ста человек примет на борт с грузами, тридцать рейсов нужно – по два на каждую. Если три мавны с галерами вместе отправить, то вообще за один рейс всех на южный берег перевезем. Так что перевозку осуществить можно быстро. Если непогоды не будет, а день ясным и тихим, с ветром попутным. В любом случае, должны успеть!»
– Буду вам признателен, князь.
– Великий государь Федор Алесеевич желает отношения между нашими державами учинить добрые. А потому товары приказано собирать, дабы по зимникам на санях, а в мае на стругах по Донцу и Дону отправить. По списку в точности все велено исполнить, а кроме того отправить и сверх того, в сто семьдесят тысяч рублей. Тут перечень всего, о чем ты, государь, в грамоте своей жалился.
Юрий впился в глазами в бумагу, и второй раз впал в состояние столбняка – немыслимое богатство, которого отчаянно не хватало в его владениях. Порох и селитра, причем три тысячи пудов, сукно доброе и ткань льняная – если дорожкой от Галича рулоны размотать, то до Владимира дотянется. Бумаги три десятка возов, да книг всяких отпечатанных на Москве воз полный. И целый перечень еще всего, с указанием точной цены – в рублях и алтынах с копейками и деньгами.
«Так, ружья наши по семь рублей, орудия в восемьсот. Итого на сто десять тысяч. Торг неуместен – цены с нашей стороны заранее определены, а тут все с надбавками, причем серьезными. Так понятно – война идет, напряг у них полный. Нужно соглашаться, и благодарить».
– Великий государь приказал дьякам ружья и пушки ваши принять за сто тысяч рублей, и еще семь тысяч. На три тысячи взять у вас товара всяческого – киновари и красок, они у вас добрые, да посуды, что хрустальная, мастерами вашими сотворенная. А остальное деньгами забрать, золотыми и серебряными – монеты добрые, чекан уж больно хороший. Приказано гривны взамен ефимков использовать при торге во всех городах наших, да червонцы готские принимать безбоязненно. Но то только четверть суммы, в доле равной полновесных гривен и кун, а также червонцев. А все другие чеканить по персоне великого государя Федора Алексеевича, оттиски царственные у дьяков моих находятся, что на Монетном Дворе присмотр чинить будут, как по уговору с послом твоим было.
«Отдать придется сто тысяч гривен, вся казна пуста будет. Но лучше заплатить, чем потом расплачиваться за жадность», – Юрию стало грустно – на уплату уйдет большая часть золота и треть серебра из Крымской добычи. Но платить надобно, куда деваться.
– Четверть заплатим гривнами и червонцами ныне, не откладывая. Поперед, мешки с монетами дьяки ваши хоть сегодня начинать считать могут. Все серебро к июню, как и червонцы отдадим – монеты начеканить нужно, князь, а то дело хлопотное и долгое.
«Ничего не понимаю – зачем им деньги с моим ликом на аверсе?! Договаривались на чеканку парсуны царя Федора. Не верят, что все в точности выполним?! Но мне обманывать резона нет. Да и дьяки следить будут за чеканкой, чтобы в пробе обмана не было. Где подвох?!»
Но не успел Юрий додумать мысль, как Василий Васильевич негромко произнес, сверкнув глазами:
– У турок люди наши служивые в плену находятся, и сын князя Григория Ромодановского с ними в тяготах обретается. Полон азовский, что в прошлом месяце взяли, на них обменять можно, и тем самым облегчение православным сделать великое!
