Глава 3
«Сразу же руки выкручивают, да еще так, что сопротивляться нельзя. Начнешь копытом бить, обвинят в нежелании спасать православных. Да, ситуация! Надо соглашаться – врасплох он меня застал с подкатом этим, иначе бы придумал что-нибудь!»
– Да, православных воинов обменять нужно, сие важное дело – ведь им очень в полоне тягостно! Но они ратники, а дело служивое терпеть и умирать на поле боя! Но сколько тысяч христиан под владычеством османов томятся, в унизительном рабстве изнывая, и подсчитать невозможно, – слова сами ложились на язык. Юрий потянул время, лихорадочно отыскивая возможность или отказать под благовидным предлогом, либо хоть что-то заиметь на обмене военнопленных. Отдавать просто так ценный ресурс он не желал категорически, и всячески оттягивал четкий ответ.
– На то у твоего царского величества жители есть азовские, да из городов крымских басурмане уведенные, чтобы обмен вершить, – Голицын с интересом посмотрел на Юрия, тому на секунду показалось, что князь усмехнулся глазами, и тем мысленно его спрашивая – «а на сей довод, чем мне ответствовать будешь».
– Жители сии грехи свои искупают работой во благо христиан, а многие склоняются к православию, и принять его хотят всей душою. Отдавать таких туркам на растерзание грех великий!
«Ишь на что роток раззявил – шиш тебе без масла. Женщин молодых и девок я донским казакам отдал в счет добычи. Мальчишек и девчонок полностью забрал – своих янычар «лепить» нужно, только мне преданных. Работники, а их большинство – всех трудоустроил – куда они теперь денутся, фактически в заложниках вместе с семьями. А неисправимых и юнцов фанатично настроенных черкесам в Тмутаракани продал, они им по цепочке перепродажу устроят и пойдут новые рабы по кавказским горам. Там этим промыслом многие занимаются, и прибыль на работорговле имеют изрядную, единоверцев охотно продают и покупают».
– А вот души православные на пленных османов обменять можно – я всех несчастных во владениях своих устрою, призрение окажу милостивое. Народец мне сильно надобен, край, почитай, заселен скудно, татары войска одного столько вывести в поле смогут, сколько у меня тут людишек собрано. И ратники мне зело нужны – землю ведь от ворога оборонять нужно, от татарских набегов остерегаться.
Юрий посмотрел на князя самым честным взором, который только смог придать, и тот, судя по искоркам в глазах, и произнесенным словам, его отлично понял:
– Азовский полон твой, государь, это все в нашем войске хорошо знают. И воины, что из плена будут обменяны, твоему величеству обязаны в том будут. Народ на Правобережье от турецкого владычества и татарских набегов страдает, и следующим летом рады будут куда угодно сбежать, ибо великий государь Федор Алексеевич повелел войска двинуть и разоренный Чигирин обратно забрать, османов вышибить.
«Дух перевести можно, война продолжится и меня один на один с турками теперь не оставят. Тогда понятно, откуда такие плюшки идут и отчего так щедро ими наделяют. Царь Федор заинтересован во мне как в союзнике, и в то же время в любой момент может моей головой откупиться. Это ведь демонстративная провокация – вернуть султану азовский гарнизон, не московитами захваченный в плен, и тем самым показать, что я его подручником являюсь. Идеальный ход, дающий выигрышную позицию!»
– Весь гарнизон Азовский отправлю за Северский Донец в любое время, как уговор с османами достигнут будет. Они сейчас на мысе Таган-Рог крепость с городом возводят, там верфь будет для флота Азовского. Ход войны на море теперь определяться будет!
Юрий внимательно посмотрел на Голицына, поймет ли тот его посыл – тот только улыбнулся в ответ и пояснил:
– Для того «выборные полки» великий государь повелел на Керчь отправить. Надобно только продумать, как войну с османами будущей весной повести, и поход вражеский отразить. Турецкая армия лишь частью к Перекопу отошла, к Очакову до пятидесяти тысяч направилось – зимой ведь не воюют. А татары и ногайцы по кочевьям разошлись.
– Я зимой всем своим войском татарам и туркам урон наносить буду, набеги устраивать, – Юрий говорил своим обычным голосом, стараясь, чтобы Голицын не стал задавать вопросы, на которые придется лгать. А так вроде как и показал свои намерения, но не намекнул. И тем более не рассказал, какими же они будут на самом деле.
– Необычно сие, государь, так никогда не воевали.
– Все когда-нибудь в первый раз происходит, князь Василий Васильевич. Только не хочется сидеть ровно и дожидаться турецкого нашествия – врага нужно бить тогда, когда он не ждет, и лучше в феврале, перед самой весной, когда степь подморожена, и двигаться войскам по ней легко будет. А потом за грязью месяц отсидеться можно.
Юрий медленно раскурил сигару, наклонив голову, стараясь, не встретится взглядами в эту минуту. Голицын к его удивлению, на курение не обратил внимания.
– Великий государь повелел к твоему царскому величеству помощь по весне отправить, если османы от Перекопа через степь на города ваши пойдут в силе тяжкой. Войско стольник Григорий Бологов возглавит – там пять тысяч «выборных солдат» у него будет, да конницы столько же – казаки слободские и гетманские.
«Дареному коню в зубы не смотрят и под хвост не заглядывают. Итого двадцать тысяч – сила серьезная, если ей правильно распорядится. Наступать надобно – обороной войны не выигрывают. У меня преимущество в оружии – такой момент нельзя упускать. Вот и хорошо, будет, чем фронт прикрыть, но удар нанесем там, где он станет для врага неожиданным. Как говорил один знакомый – удивить, наполовину победить!»
– А еще повелел царь Федор Алексеевич боярам Волынским разрешить перейти на службу к тебе, как их пращуры честно служили королям Галицким и Волынским, дабы тебе опорой верной были. И за службу, из крымского полона принятому сыну боярскому Ивану Волынскому, сыну Петра, жалует поминки, кои дьяк вручит.
Слова Голицына обрадовали Юрия – царская опала на всех трех Волынских могла обернутся им, если не плахой, то ссылкой в Сибирь, попади они в руки приказных людишек. А так их «дезертирство» прощено, да и другие родственники могут припожаловать – всем место на службе найдется при жутком кадровом голоде на образованных людей.
– А еще, тебе, Юрию Львовичу, королю готскому, светлейшем автократору и господину княжества Феодоро, желают служить новики и бояре родов знатных. Бояре Ховрины, что царям московским верно служат, род свой от Стефана Ховры ведут, князя Готийского, что с сыном Григорием великому князю Московскому Василию Дмитриевичу служить присягнули. От них рода Головиных потянулись, ибо одного из Ховриных «Головою» прозвали, и Третьяковых, от сына третьего, коего обычно так называют в обиходе. И тот Стефан Ховра, что родоначальник, троюродный дядя первого базилевса Феодоро Алексея, которому жена твоего пращура князя Льва Данииловича, Василиса, родная сестра.
«Ай-яй-яй, как нехорошо проявлять неведение относительно всех своих родичей. Самозванец вы батенька, на сем действе они и горят. Удружил отец Фотий, если не с подделкой свитков, то с некоторым их исправлением. А я ни сном, ни духом, что аж три рода боярских мне в какой-то мере родственники, пусть седьмая вода на киселе».
– А еще бояре Кафтыревы, что свой род из Кафы ведут, в старину подручниками ближними у базилевсов Готии были, а после победы османов бежали в Псков. Со мной новики и сыны боярские всех родов этих, что пожелали вернуться на землю пращуров, и саблей сей край защищать, и твоему царскому и королевскому величеству служить верно. Великий государь Федор Алексеевич, в знак великой милости, всем им разрешил вернуться на землю дедич и отчич. Со мной прибыло представители всех родов, числом два десятка – новики и сыны боярские, что по молодости своей решили царю Боспорскому верно послужить.
Юрий сидел помалкивая и курил, демонстрируя безмятежность, но внимательно слушая князя. В голове на галопе проносились мысли, и отнюдь уже не радостные, а скорее тревожные.
