Я пробую дверь справа от только что помеченной знаком «I», и к моему изумлению, она оказывается незапертой. Проход ведет в вестибюль Коронадо. Получается, это была не просто складка на обоях. Приятная неожиданность. Мимо неспешной походкой проходит пожилая женщина, не обращая внимания на портал, и я прикрываю дверь и рисую на ней значок «II».
Я немного отступаю, оглядываю знакомые двери — свои пути назад — и продвигаюсь дальше по проходу, проверяя каждый замок. Ни одна из дверей не поддается, и я помечаю их знаком «X». Появляется звук громче остальных, легкая дробь, похожая на приглушенные шаги: топ-топ-топ. Только идиот станет разыскивать Историю до того, как нашел для нее точку Возврата, и потому я ускоряю шаг, поворачиваю за угол и успеваю попробовать еще пару дверей до того, как мне попадается нужная.
Замок поддается, и дверь открывается, впуская меня в пространство, полное бескрайнего, ослепляющего света. Я отступаю и закрываю дверь за собой, смаргивая мелкие белые точки в глазах, помечаю дверь белым кружком и заштриховываю его. Возврат. Я переключаюсь на следующую дверь и, даже не испробовав замка, рисую кружок, на этот раз незаштрихованный. Архив. Вся штука в том, что двери в Архив находятся по правую руку от дверей на Возврат, так что, найдя одну, ты обнаруживаешь и другую.
А теперь пора найти Эмму.
Размяв пальцы, я касаюсь стен. Серебряное кольцо надежно спрятано у меня в кармане. Истории, так же, как люди, оставляют эмоциональный след на всем, чего коснулись, поэтому пол здесь сделан из того же бетона, что и стены. Так я могу прочесть весь лабиринт одним-единственным касанием. Если Эмма здесь была, я сразу почувствую.
Шероховатая поверхность стены будто гудит под моими пальцами. Я закрываю глаза и прижимаюсь крепче. Дед говорил, в стене запрятана тончайшая нить, и нужно потянуться к ней, прямо сквозь стену, а когда схватишь ее, ни за что не отпускать. Гул поднимается по моим пальцам, они начинают терять чувствительность, и я сосредотачиваюсь. Я крепче зажмуриваю глаза, тянусь к нити всем своим существом и наконец чувствую ее под пальцами. Я хватаю нить и понимаю, что ладони у меня онемели. Темнота перед глазами вздрагивает, подскакивает, и ко мне выплывают Коридоры, но картинка смазана, она словно подернута легкой рябью. Я вижу саму себя, стоящую у стены, и отматываю воспоминания дальше.
По ощущениям чем-то похоже на перемотку старой кинопленки: от настоящего к прошлому, пощелкивая, сменяется кадр за кадром. Имя появилось на моем листке около часа назад: тогда исчезновение Эммы Клэринг было официально зарегистрировано. Так что мне не нужно отматывать слишком далеко. Проверив воспоминания двухчасовой давности и не обнаружив следов девочки, я отстраняюсь от стены и раскрываю глаза. Прошлое Коридоров отступает, его сменяет более четкое и яркое настоящее. Я иду вперед, к следующему ответвлению в галерее, и пытаюсь снова: закрываю глаза, тянусь, хватаюсь за нить, отматываю время взад и вперед, разыскиваю следы…
История мелькает в проеме, ее маленькая фигурка огибает галерею и, повернув налево, скрывается за углом. Я моргаю, убираю руку, и очертания Коридоров вокруг меня становятся все резче, в то время как я шагаю дальше и упираюсь… в тупик. Если быть более точной, в пограничную веху: участок стены, отмеченный светящейся скважиной. Хранители могут перемещаться только по собственным территориям, и пятно света служит им своеобразным знаком «стоп». Это не дает Историям уходить слишком далеко. И теперь я вижу, что прямо перед выходом сидит девочка.
Эмма Клэринг сиротливо примостилась на полу, крепко обхватив колени руками. Она босая и одета в футболку и шорты, зазелененные травой. Девочка такая маленькая, что стены Коридора нависают над ней, словно своды зловещего подземелья.
— Проснись, проснись, проснись…
Повторяя это снова и снова, она раскачивается взад-вперед, ударяясь спиной о стену с тем самым звуком, что я приняла за шаги. Эмма накрепко зажмуривает глаза, затем открывает их. И я вижу, что они полны ужаса: ведь Коридоры никуда не исчезли.
Совершенно очевидно, что она срывается.
— Проснись, — снова молит девочка.
— Эмма! — зову я, и она вздрагивает как ужаленная.
Испуганный взгляд из полумрака мечется по моему лицу. Ее зрачки расширяются, и чернота поглощает цвет ее глаз. Она хнычет, но не стремится узнать меня. Это хороший признак: когда Истории срываются серьезно, на твоем месте они начинают видеть других людей. Они видят в тебе того, кого хотят видеть: кого любят, ненавидят, помнят или в ком нуждаются, и от этого ситуация окончательно запутывается. Они скорее сходят с ума.
Я осторожно делаю шаг в ее сторону. Она утыкается лицом в руки и продолжает шептать.
Я опускаюсь перед ней на колени.
— Я здесь чтобы помочь.
Она даже не смотрит на меня.
— Почему я никак не могу проснуться? — шепчет она срывающимся голосом.
— От некоторых снов, — говорю я, — не так просто очнуться.
Она замирает, затем покачивает головой из стороны в сторону.
— Но знаешь, чем хорош любой сон? — Я говорю с ней так же, как мама когда-то говорила со мной и Беном: терпеливо, успокаивающе. — Как только ты понимаешь, что находишься во сне, ты можешь управлять им. Ты можешь изменить его и найти выход.
Эмма смотрит на меня через скрещенные руки, ее широко раскрытые глаза блестят от слез.
— Хочешь, я покажу тебе, как это сделать?
Она кивает.
— Тогда закрой глаза, — она повинуется, — и представь себе дверь.
Я окидываю взглядом ближайший участок галереи и с досадой понимаю, что здесь ни одной помеченной двери — почему я не подготовилась раньше и не нашла двери, ведущей на Возврат?
— Теперь представь себе заштрихованный белый круг на этой двери. А за этой дверью — комнату, заполненную светом. Ничего, кроме света. Ты ее видишь?
Девочка кивает.
— Хорошо. Теперь открывай глаза. — Я поднимаюсь на ноги. — Пойдем, разыщем твою дверь.
— Но здесь их так много, — робко шепчет она.
Я улыбаюсь:
— Это будет небольшим приключением.
Она протягивает мне свою ручку. В первое мгновение я испуганно замираю, повинуясь обретенному инстинкту, а потом запоздало понимаю, что ее прикосновение останется просто прикосновением: никакого шквала чужих эмоций и чувств, захлестывающего меня от прикосновения живых людей. У нее, конечно, полно воспоминаний, но мне не под силу их увидеть. Только Библиотекари Архива способны читать мертвых.
Эмма смотрит на меня снизу вверх, я слегка сжимаю маленькую ручонку и веду девочку назад, за угол, вспоминая пройденный путь. Шагая по Коридорам, я размышляю, что могло ее разбудить. В мой список попадают в основном дети и подростки — беспокойные, но совсем не плохие — просто они умерли, так и не успев прожить свою жизнь. Каким она была ребенком? Из-за чего умерла? Но тут я словно слышу голос деда, который советует мне воздерживаться от излишнего любопытства. Я знаю, что Хранителей неспроста не учат прочитывать Истории. Считается, что для нас они не имеют значения.
