«Он вампир!» — возопило суперэго.
«Он клиент!» — рявкнула на него Инга и, подтянувшись на руках, сшибла полочку ногой. Шампуни, кондиционеры, бритва для ног и средство для снятия лака с ногтей — все посыпалось в ванну, правда, не с тем грохотом, на который Инга рассчитывала. Большая часть этого добра обрушилась на неё саму, это было довольно неприятно и совсем не громко.
Не было счастья — несчастье помогло: полотенцесушитель, к которому ее приковал Ярослав, под весом ее тела с мясом вылетел из всех креплений и, ударившись о кабинку, громыхнул как надо.
— Инга Александровна? — раздался голос Сиднева.
После чего дверь вылетела на петлях и ударила Ярослава, отбросив его к стене. Впрочем, того удар если и оглушил на миг, то нимало не обескуражил: он тут же вскинул револьвер, не беспокоясь о шуме — ну в самом деле, чего уж теперь о нем беспокоиться. Сиднев выбил револьвер ногой и перехватил занесенную руку с колом. Несколько секунд они боролись, а Ольга пыталась отвлечь внимание Сиднева, мельтеша у него перед глазами и ныряя внутрь него. Тем временем Инга смогла выбраться из ванной, волоча на наручниках сорванный полотенцесушитель. Он был не так уж тяжел, килограмма три, но довольно громоздок. Впрочем, Инга не обращала на это внимания, она полностью сосредоточилась на упавшем за кресло револьвере.
Сидневу таки удалось заломать Ярослава и прижать к столу. Тот не выпустил кола из руки, и поэтому Сиднев не мог действовать левой — но ему и одной правой хватало, чтобы, держа Ярослава за горло, выжимать из него жизнь. Ярослав, в свою очередь, пытался оторвать его руку от своей глотки, но что-то подсказывало: в этой борьбе победит тот, кто непринужденно срывает краны с резьбы, а не тот, кто их чинит. Ярослав крепкий мужик, но перед силой нечеловека — теперь Инга видела это ясно — не устоит.
Призрачная Ольга уже вопила и материлась во всю глотку. Инга где-то понимала ее: единственного сына убивали на ее глазах, а призрачная женщина ничего не могла сделать — она беспокоила Сиднева меньше, чем живая муха.
Так и не освободившись от полотенцесушителя, Инга подняла с пола револьвер и наставила на дерущихся. От азарта, страха и ярости она совсем забыла, что рот заклеен, и когда попыталась крикнуть «Прекратите!», получилось только мычание, на которое обратил внимание лишь призрак. Мужчины продолжали бороться, хрипя сквозь оскаленные рты. Кроме того, полотенцесушитель оттягивал руки вниз, не давая как следует прицелиться. Инга наконец-то стряхнула его с цепи наручников, после чего содрала изоленту. Это оказалось настолько больно, что ярость в её крике была самой неподдельной.
— А ну перестали быстро, оба!!!
Хорошо вышло. Внушительно. Обескураженные мужчины тут же перестали и замерли, глядя на неё.
— Отпустите его, — скомандовала Инга Сидневу. Убийство в кабинете не входило в ее планы, ни в чьем исполнении.
— С чего вдруг? — Сиднев улыбнулся и приподнял бровь.
— Отпустите его немедленно, — проговорила Инга, акцентируя каждое слово. Руки ее не дрожали. Револьвер казался просто родным: неописуемо старый и такой же надежный послевоенный «наган», точно такой, как у дедушки Карла, геолога.
Сиднев отпустил Ярослава и с улыбочкой поднял руки.
Ярослав скатился со стола и, кашляя, пытался восстановить дыхание.
Тут призрачная Ольга почему-то решила, что настало время высказаться.
— Вот умничка. А теперь застрели его нахрен.
Ответ Инги был нехарактерен для нее как для терапевта и человека, но тоже искренен:
— Закройте рот.
Призрак закрыл рот. Зато рот приоткрылся у Сиднева.
— Ольга, ты? Сколько зим, сколько лет! А я удивлялся, куда ты пропала!
— Удивлялся он! — Призрак занес над головой сжатые кулаки в бессильном гневе. — Как будто не знаешь: раз потерял надо мной власть — значит, померла.
— Тебя даже могила не исправила, — сарказм Сиднева сочился кислотой. — Хотя… судя по твоему состоянию, могилы у тебя нет.
— И не будет, пока ты собственной не обзаведёшься!
Ольга смотрела то на одного, то на другую. Кажется, призрак дал ей неполные сведения. Верные, но неполные. Или она сама что-то упустила…
— Так всё-таки не он вас убил?
Ярослав наконец прокашлялся и теперь просто тяжело дышал.
— Что значит не он? — возмутилась Ольга. — Как раз и он!
Тут Сиднев почему-то решил оправдаться.
— Нет, Инга Александровна, я Ольгу не убивал. Наоборот, поддавшись сантиментам, я подарил ей бессмертие.
— Да в жопу такое бессмертие! — в голосе Ольги дрожали слезы. — Одни ночные смены! Солнца не видишь годами, кровищу воровать приходится — и для себя, и для гада этого! А как я в зеркале выгляжу — так вообще забыла.
— За всё приходится платить.
— Я такой товар и даром бы не взяла — так ты, сволочь, насильно всучил!
— Что-то я не припомню, чтобы ты особенно сопротивлялась.
Ольга все-таки бросилась на Сиднева с кулаками — ярость пересилила здравый смысл, напоминавший, что бесплотные усилия будут и бесплодными. Когда кулаки Ольги проходили сквозь него, Сиднев лишь улыбался. Инга решила, что с нее хватит.
— Прекратите этот дурдом!
Сиднев сложил руки на груди. Ольга отступила от него со слезами. Это были призрачные слезы, одна видимость — но блестели они как настоящие.
— Ну зачем же прекращать, — сказал Сиднев. — Тема «Кто убил Ольгу?» меня живо интересует. Я, как-никак, её мастер.
— Мастер-фломастер! — огрызнулся призрак.
Сиднев повернулся к Ярославу, сидящему на столе.
— Что скажете, юноша? Это же вы преследовали меня несколько месяцев, человек с вантузом. Скажите Инге, кто на самом деле убил вашу мать.
— Не надо, — всхлипнула Ольга. — Я сама.
И вновь коснулась Ингиного лица холодной бесплотной рукой.
И снова это было как воспоминание — ночь, маленькая кухня в «хрущёвке». Ольга надела лучшее, что у нее было и сделала прическу, и сейчас она обнимала и гладила по голове зареванного долговязого подростка, в котором безошибочно угадывался нынешний Ярослав, такой же костистый и жилистый. В Ингу вошла память о бессонных ночах над учебниками и горластым засранцем, о торопливых сборах утром в детский садик, об одежде, из которой это чучелко начинало выпирать, кажется, сразу по выходе из магазина, где покупали на вырост… Долговязый птенчик, плод скороспелого студенческого романа, нескладный, не пробивной, не хватающий с неба звезд, даже не красавец — не в отца пошел, что ж ты будешь делать, только любить и остается. Одно счастье — здоровый, как конь…
И было в этих ласках больше безысходной усталости и тоски, нежели материнской любви.
И была в них неистовая борьба с собой, потому что прижималось к ней теплое молодое тело, в котором пульсировала горячая чистая кровь. Можно же и не убивать, растянуть удовольствие. Пить потихоньку.
Она ненавидела себя до тошноты и сделала бы все сама, но знала, что не сможет, пороху не хватит.
— Всё нормально, Ярик, — приговаривала она. — Успокойся, не переживай. У тебя всё получится.
— Мама, я не могу! Давай завтра.
Она скрипнула зубами. Ну что за размазня, ей-богу! Почему он не понимает, как ей дается каждый день, а?
— У нас уже целый месяц «давай завтра». Сил никаких нет.
Открыв холодильник, она достала пакетик, забракованный на станции переливания крови. Поморщилась.
— Опять желтушник какой-то грёбаный попался… Ярик, ну неужели тебе маму не жалко? Я так больше не могу: мало того, что отбракованную дрянь сосать приходится, так ещё и вот-вот сорвусь!
— Я поступлю в другой город, я в армию пойду… мама, только не умирай!
Ольга бросила пустой пакет в мусорку. Обычно она экономила, отпивала на треть, не больше — стырить кровь не так просто, а приходилось же таскать и для Каменева, вот же паскуде как фамилия подошла, камень и есть…
Ингина память подсказала: Сиднев. Конечно, он же вынужден менять личности, он же не стареет…
— А я на ком-нибудь другом сорвусь? — снова вторглась в разум Ольгина память. — Спасибочки большое. Давай, Ярик, возьми себя в руки. Ты мужик или нет?
Она легла на стол, взяла руку сына, сжимающую кол, и приставила к своей груди. У Ярослава в глазах стояли слёзы. Он шмыгнул носом, вытер сопли тыльной стороной кулака, чуть не въехав себе колом в глаз, ну что за кулёма! — дрожащей рукой поднял молоток и, зажмурившись, врезал по колу.
Промахнулся, попал себе по руке и матери по груди. Ольга взвилась.
— Руки-крюки! Ты можешь хоть что-нибудь сделать как следует?! Или всё самой?!
Ярослав с яростным криком подхватил упавший кол и с силой всадил его Ольге в грудь.
Была секунда без боли. Ольга смотрела на торчащий из ее груди кол и не верила своим глазам.
Потом была секунда боли — ужасной, заглушающей и затмевающей все. Ольга смотрела на сына и ненавидела его в эту секунду.
