— Восемь недель, а может и дольше, — заметил молодой врач, лица которого Вета потом не могла вспомнить, как ни старалась. — А потом начнём разрабатывать суставы.
— Это не со мной, — сказала она и под его удивлённым взглядом села.
В голове не укладывалось, что она будет делать теперь? Если ездить к Валере каждый день под предлогом того, чтобы помочь с домашним заданием, это плюс час, а то и все два к её и без того плотному графику. Звонить пять раз на день — нет ни возможности, ни желания, да и что подумают о ней родители? Помнить… как? Как его удержать?
Когда она выбралась из полуподвального помещения травмпункта, город стоял серый от туманной дымки, спокойный и пахнущий так мирно — мокрой землёй. Он не мог так её подставить, не мог, не имел права. Но он вытащил туз из рукава и выиграл, а она проиграла.
«Что делать?» — привычно спросила она сама у себя и тут же ответила: — «Ничего. Опусти руки и жди, пока в классе останется восемь человек. Тебе ещё одну премию выпишут».
Валеру увёз на светлой машине отец, только мельком поприветствовав Вету, и даже не спросил, подвезти ли её. Незнакомый район протыкал небо высотками, а Вета шла к автобусной остановке, не замечая, что месит каблуками густую придорожную грязь.
Металлический навес пустовал, и мимо лишь изредка проносились машины. Она спряталась там от накрапывающего дождя, сунула руки в карманы и выдохнула:
— Это нечестно, у меня ведь получалось, у меня всё получалось.
Город, конечно, молчал. Красная машина притормозила рядом, выбравшийся из неё парень что-то крикнул, но Вета не обратила внимания. Она смотрела на сероватую дымку, струящуюся на уровне вторых этажей, и сжимала губы, чтобы не зарыдать от бессильной злости. Самая страшная злость — это когда прекрасно понимаешь, что не мог справиться. И понимал это с самого начала.
— Я верила тебе. А ты жульничаешь. Прекрасно.
— Девушка, — тронул её за плечо подоспевший незнакомец, — здесь не останавливаются автобусы. Старая остановка…
Она вздрогнула всем телом, окатила парня ненавидящим взглядом и зашагала прочь, хоть и не знала, куда идти. Было всё равно, куда.
…- Хотите, я вам кое-что покажу? — предложил Мир, закрывая шкаф осторожно, чтобы из него не посыпались свёрнутые трубочками плакаты.
Они отодвинули швабру и зашли в соседнюю комнату. Вета уже бывала в живом уголке. Видела там шесть клеток с кроликами, расставленными в два яруса. Самый пушистый и рыжий кроль страдал глазной болезнью. Вета опускалась на корточки, разглядывая их с безопасного расстояния, никого не трогала. Да и кролики сами от неё шарахались, видно, чуяли биолога.
Напротив кроличьих клеток стояли два огромных аквариума: один с полупрозрачными золотыми рыбками, из другого меланхолично глядели две сухопутных черепахи.
Мир повёл её дальше, в самый угол комнаты, где за вечно протекающей раковиной оказался ещё один аквариум. Этот — треугольный и совсем маленький — был наполнен мутной зелёной водой. И в нём жила всего одна черепаха.
— Видите? — сказал Мир, слегка подталкивая Вету вперёд.
Черепаха жила борьбой. Удивительно, как она ещё не задохнулась в своём крошечном обиталище. Неясно, за какие грехи её сослали в самый тёмный угол, в эту одиночную камеру. Она скребла лапами по стеклу, била по воде и ни на секунду не замирала. Сверху аквариум накрыли квадратным куском стекла, придавили гладким камнем, но оставили открытым уголок, чтобы черепаха не задохнулась совсем.
— Мне говорили, это уникальный вид, черепаха с мягким панцирем. Вы, наверное, знаете, да? — сказал Мир, глядя на черепашьи мучения, как на экран телевизора.
— Ага. — Вета совсем не разбиралась в черепахах, и эта — чёрная, склизкая на вид, тянущая узкую морду к свободе, не вызвала у неё жалости. Страх и омерзение, и желание поплотнее прикрыть дверь, когда они выйдут отсюда.
— Вот же воля к жизни, — сказал Мир, суя палец в клетку к напуганному рыжему кролику. — Техничка хотела помыть ей аквариум, сунула туда тряпку, а эта как вцепится. Хорошо ещё, что в тряпку, а не в руку.
Черепаха отчаянно засучила лапами по стеклянной стенке и рухнула в воду, вздымая тучи зеленовато-грязных брызг.
Под окнами дома мерцали фонари. Вдоль трассы — ожерелье фонарей, свет которых расплывался в серых сумерках.
— Подожди.
Антон листал журнал так, что Вета испугалась за тонкие страницы. Порвёт — и отчитывайся потом перед Лилией, выслушивай в очередной раз про то, что «это официальный документ, между прочим, а не тетрадка двоечника». Она села, сложив руки перед собой. Хотелось спать, но пока не отключили свет, нужно было ловить шаткую возможность хоть немного подумать.
— Так что там? — подала она слабый голос.
— Подожди, ну! — нетерпеливо отмахнулся Антон. — Где тут? А…
Она вытянула шею: он нашёл предпоследний раздел, в котором она не так давно выводила имена и фамилии, а ещё номера свидетельств о рождении и прописку. Антон придвинул к себе огрызок тетрадного листа и принялся выписывать корявые цифры. Она даже не сразу сообразила, что это такое.
— Зачем тебе номера их свидетельств? Хочешь всех на учёт поставить? — нервно рассмеялась Вета.
Девять человек — не так уж много цифр на криво оборванном тетрадном листе. Журнал она принесла с собой не случайно — собиралась заполнить кое-какие разделы, но сейчас уже не было сил.
Она молчала всю дорогу, дома не выдержала и разрыдалась, страшно испугав Антона.
— Что случилось?! — кричал он, бегая туда-сюда по комнате, пока Вета ничком лежала на кровати и стонала сквозь плотно сжатые зубы. — Кто умер? Ты можешь мне сказать или нет? Куда мне бежать-то?
Она немного пришла в себя, села и, вытирая сырые щёки, заикаясь, проговорила:
— Никто не умер. Но Валера сломал ногу. Я не знаю, как его теперь… помнить. Я не смогу так больше. Моя мечта — сидеть тихонько и смотреть в одну точку. Я, наверное, сама скоро подохну.
Антон сел рядом, обессиленный её истерикой, и сам уставился куда-то мимо пространства.
— Так я и знал, — сказал он, собирая горькие морщинки у уголков рта.
— Что ты знал? — тупо переспросила Вета. Ей важно было говорить. Если молчать — значит, совсем плохо.
— Что он извернётся, — сказал Антон непонятно, поднялся и ушёл на кухню. Свет ещё не выключили, значит, у них оставался шанс поесть не в темноте, и нужно было тратить время с толком, а не на глупые слёзы.
Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в её классе девять человек, а в остальных — под тридцать?
