Теперь он захлопнул журнал. Вета посмотрела на белый прямоугольник с надписью: 8 «А». Синяя обложка с белым прямоугольником. Таким же, как на остальных журналах. Почему в её классе девять человек, а в остальных — под тридцать?
— У меня есть одно подозрение. — Антон сощурился, глядя на стену за Ветиным плечом. — Кстати, я сегодня вызывал на допрос твою Лилию.
Вета вспомнила, как завуч сбегала по ступенькам крыльца, и край цветастой шали развевался. «Я выбегаю всего на полминутки», — говорила тогда шаль. Потом к Вете пришёл директор, ей стало не до шали, а он принялся рассыпаться в похвалах. Вопреки всему, вспоминать его визит было неприятно, как будто приходил старый враг и, улыбаясь, клялся отомстить.
— И что она? — не живым и не мёртвым голосом спросила Вета.
— Конечно же говорит, что ни о чём слыхом не слыхивала, а на бедного Игоря напал маньяк, а бедная Рония покончила с собой. Но кое-что я всё-таки выяснил.
Нужно было достать холодный вчерашний рис с котлетами и разогреть, пока горит желтоватая лампа под потолком. Но Вета сидела напротив, сжав одной рукой пальцы другой, и облизывала кровоточащие губы. Ужин не полез бы ей в пересохшее горло.
— Потому, интересно, ко мне заявлялся директор? Сулил премию. — Не выдержала она. — Он что, испугался, что я побежала писать заявления? Может, сразу стоило его припугнуть, был бы как шёлковый.
Антон посмотрел на неё, побарабанил пальцами по синей обложке журнала. Он так размышлял, и Вета знала, собирался сказать что-то важное. Она очень надеялась на эти ещё не произнесённые слова.
— Нет, ничего не выйдет, — сказал он наконец, и все надежды с грохотом обрушились. — Боюсь, мы с тобой ничего не изменим. Ты не сможешь, а мне не позволят.
Вета похолодела вся, от щёк до кончиков пальцев, по хребту побежали мурашки, и оцепенело горло.
— Помнишь, я говорил тебе про девочку, которая покончила с собой, а до этого рассказывала о странном пугале?
Вета покривилась. Где-то далеко, на самой периферии сознания было и такое воспоминание, но ей не хотелось думать ещё и про эту девочку.
— Да. У меня забрали это дело. Начальство сказало — самоубийство, значит, самоубийство. И с твоими точно так же. — Антон огорчённо скрёб пальцем по синей обложке. Очень похоже делали пятиклассники, когда Вета обрушивалась на кого-нибудь из них с обличительной речью.
«Ты не выполнил задания? Что это такое? Написать записку твоим родителям?» — Она всегда очень боялась перегнуть палку, потому что от самого крошечного повышения голоса несчастный опускал голову, набычивался и начинал ковырять обложку учебника. Бесцельно и безрезультатно.
— А девочка? — поторопила его Вета.
— Родилась в Петербурге. Ну, то есть здесь. Тринадцать лет назад. Это была дочь Жаннетты, так что… — Губы его были сухими на вид, как у человека, которого очень мучает жажда. — Ну, хотя бы ясно, чего она так резко ушла из школы, и почему видеть никого не хотела. И вообще, что тут удивительного. У неё погибла дочь, которая тоже училась в твоём классе.
Тринадцать лет назад — эта цифра тоже стала слишком часто всплывать. Опять же, Мир повторял её в своей ежевечерней лекции по истории.
— Мало ли людей, родившихся тут тринадцать лет назад? — не поняла Вета. — Есть же и другие восьмые классы.
Он тряхнул головой, то ли улыбаясь, то ли сжимая зубы от невыносимой боли.
— Поверь, не так уж много. Понимаешь, большинство всё-таки приезжих. То есть дети рождались в других городах, а потом их привозили сюда. — Антон сощурился. — Нужно проверить.
По её руками была скатерть в весёленький цветочек. Странно, но почти чистая. Вета придвинула к себе пустую чашку и поставила её ровно между двумя нарисованными букетиками. Тринадцать лет. Жаль, что она почти никогда не слушала Мира. Он говорил, что Петербургу всего тринадцать, и говорил-говорил-говорил ещё что-то, а она не слушала.
Как это было? Воображение рисовало огромные котлованы, подъёмные краны, людей, на фоне всего этого, мелких как муравьёв, и — кое-где — новорожденные арматурные конструкции — зачатки будущего города. Как тут могли родиться ещё и дети? Но Антон говорил, тут раньше был посёлок.
— Ну хорошо, — выдохнула она, яростно отодвигая чашку в сторону. — Они родились в Петербурге, допустим. Дальше-то что?
— Не знаю, — пожал плечами Антон. — Но это же научно — теория, да?
Ночью зазвонил телефон. Сквозь сон Вета вспомнила, что такое уже было. Узкий прямоугольник света на ковре — Антон ушёл в прихожую и не прикрыл за собой дверь. Она натянула одеяло на голову, отчаянно ругая того, кому приспичило поболтать, и снова отключилась, хоть сквозь сон ещё и слышала какие-то бессвязные фразы.
— Свет у всех выключили, — тоже раздражённо выговаривал невидимому собеседнику Антон. — Темно, да. Ночь потому что. Ещё что? С ума сошёл? Завтра поговорим.
Со звоном трубка рухнула на своё место.
Антон, бормоча себе под нос что-то неодобрительное, выключил свет и лёг на край кровати, обхватив прохладными руками Вету за талию. Она не сопротивлялась.
— Это такая игра, — сказала Вета притихшим пятиклассникам. Тридцать пять пар глаз таращились на неё из-под пушистых чёлок и бантов. — Если я задаю вопрос, никто не кричит с места. Говорит только тот, у кого в руках волшебный апельсин. Если у меня — вот видите — я говорю. Когда я дам апельсин кому-то из вас, то он тоже сможет говорить. Смотрите.
Она протянула нагревшийся в её руках апельсин девочке, сидящей на первой парте. Та всегда отвечала лучше остальных.
— Ура! — воскликнула она, поднимая апельсин высоко над головой.
— Почти правильно, — похвалила Вета. — А теперь я задаю вопросы и апельсин даю тому, кто молча поднимает руку. Молча — это очень важное условие нашей игры.
Они молча закивали — послушные до невозможности, но Вета прекрасно знала, что пройдёт пять минут урока, и правила игры снова придётся напоминать. «Молча! Погорельцев — один минус тебе идёт в мою тетрадку. Я слышала, как ты кричишь — и без апельсина. Так не делается, товарищи».
Волшебный апельсин — прекрасное средство, но не панацея.
В двери кабинета осторожно постучались. Вета решила, что пришли опоздавшие — два места в классе пустовали. Но к ним заглянула тоненькая рыжая учительница начальных классов. Вета и не знала её толком — видела пару раз в коридоре с выводком первоклашек.
— Елизавета Николаевна, вас очень просят зайти в учительскую. — Она помолчала и добавила со значением: — Прямо сейчас.
Вете было неприятно, что в школе все, даже технички, уже знали её по имени отчеству, а она до сих пор кроме литераторши и математички ни с кем не могла заговорить. Да и с ними не очень-то стремилась. Кому хочется ещё раз выслушивать о том, что Арт опять кидался пеналом, а вот Аня совершенно не умеет решать уравнения.
