— Приказ расформировать мой класс? — уточнила Вета.
— Валерианочки попейте, — ласково предложила вдруг Лилия. — Нервничаете. Побелели вся.
Вета подалась вперёд, упёрлась руками в спинку стула. Если бы она села — о, если бы только села — Лилия сожрала бы её быстрее пугала. И страшнее, куда страшнее его.
— Какого демона вы рассказываете детям то, о чём должна первой узнать я? Ну или их родители, в конце концов. Куда вы собираетесь деть моих детей?
Губы Лилии сложились жалобной трубочкой.
— Мы что тут, по-вашему, едим их на завтрак? Их, как и остальных магов, переведут в специальный интернат, а остальных раскидают по параллели. Это ультиматум нашего руководства. Приказы в нашем городе не обсуждаются, Елизавета Николаевна, так вот.
«Нашем, нашем, нашем!» — кричало всё в ней. — «Не твоём, тупая девчонка».
— А вам я не сказала только потому, что вас, как всегда, не было на рабочем месте. Гуляли где-то, а дело было строчное.
Вета чувствовала, как утихает буря внутри. Что она могла противопоставить приказу и руководству? Эти два слова, поставленные рядом, творят чудеса, и даже с Лилией, а не только с ней, простой учительницей биологии.
Она не говорила об этом и старалась не думать. Кто знает, до чего вообще можно было додуматься, распаляя своё воображение. Чувство было сродни тому, когда проходишь мимо оборванного нищего, просящего милостыню: и жалко, и противно, и ненавидишь саму себя, и хочется забыть поскорее.
Сначала всё шло по-старому, но в один прекрасный день администрация школы — кто уж там назывался этим загадочным словом — оформила все документы. Ииро, Арт и Алейд одним утром не пришли в школу, а остальных детей рассовали по двум оставшимся классам восьмой параллели.
Вета не пробовала больше с ним говорить, да и те не горели желанием общаться. Аня постоянно опаздывала на уроки, а чуть только Вета делала ей замечание — поднимала на неё прозрачно-голубые невинные глаза.
— Я была в столовой.
— Ты что, каждую перемену ешь?
Руслана рассказывала всем кругом, что скоро перейдёт в другую школу и даже называла номер, но всегда новый. Вера демонстративно игнорировала учителей — всех сразу и каждого с отдельным выражением лица. Алиса постоянно убегала то на собрания актива, то на очень важное мероприятие по сбору макулатуры — Вета никак её не могла застать больше, чем на секунду.
Чуть-чуть посветлело небо над городом. Каждый день, приходя в музей, Вета наблюдала за черепахой с мягким панцирем. Та без устали скребла лапами по стене стеклянной темницы, тянула острую морду вверх. Даже из соседней комнаты Вета слышала плеск воды — черепаха падала и поднимала тучу брызг.
Однажды Вета зашла в живой уголок проверить, как там кролики, которые особенно активно шуршали, и замерла посреди комнаты, совершенно не понимая, что делать: черепаха почти выбралась. Она пыталась подтянуться вверх, зацепившись передними лапами за края аквариума, скребла задними, давно уже не касавшимися воды.
— Идите сюда, скорее! — закричала Вета Миру.
Тот уронил какую-то из папок, бросился к двери и тоже застыл.
Черепаха судорожно дёрнулась и вдруг опрокинулась назад, снова упала в мутную воду, напугав плеском кроликов. Вета выдохнула, как будто только что на её глазах полный пассажиров автобус едва не влетел в бетонную стену.
— Вот демоны… — прошептал за её спиной такой же ошарашенный Мир.
— Она могла выбраться.
— Не думаю, — вздохнул он, разглядывая аквариум. — Проём слишком узкий.
Он поднял камень со стекла, которым был накрыт аквариум, и оценивающе покачал его в ладони.
— Нет, не выберется. Не приподнимет его.
Вете стало тревожно, и до самого конца рабочего дня она сидела, поджав под себя ноги, хотя дверь в живой уголок они, как обычно подпёрли шваброй.
— Кажется, всё кончилось, — сказала она Антону, когда свет уже выключили. Нужно было говорить раньше, чтобы разглядеть его лицо, но Вета не смогла.
Она провела рукой по горлу.
— В смысле? — В темноте шевельнулся невнятный силуэт Антона.
— Кажется, пугало наелось. Оно больше никого не убивает. — Она замолчала, потом поторопилась объясниться: — Я спрашиваю о них, каждый день. С ними всё в порядке. Правда, не знаю, что с теми, кого отослали, но если бы кто-то умер, это бы опять гремело на всю школу, да?
— Не уверен, — признался Антон. — Но, может, правда… наелось.
Вета сглотнула, снова ощущая комок в горле.
— Я иногда забываю о них, — сказала она. — Сегодня сама себя поймала на том, что думаю о чём угодно, кроме них.
В ту злую секунду понимания она испугалась до холодного пота, а потом всё прошло.
— Я никому не звоню, не дёргаю ничьих родителей. Как ты думаешь, оно же должно было вернуться, если я их больше не держу, да?
— Наверное, — сказал Антон из темноты.
Глаза всё никак не привыкали, и скоро Вета поняла, почему. Не светились огни у трассы, вообще ничего в городе не светилось, кроме самого неба. Оно казалось серым покрывалом над чёрными айсбергами домов.
Рассуждать было глупо, всё равно что пятиклассники заговорили бы вдруг о высшей математике, но Вете хотелось доказать самой себе: всё кончилось. Правда-правда. На всякий случай она подтянула под себя ноги.
— Знаешь, если бы речь шла о человеке, я бы смог что-то предполагать, — негромко сказал Антон. Он приблизился к ней и сел рядом, судя по звуку, подвинув стул ближе. — Но что скажешь, когда речь идёт о пугале, которое убивает детей, родившихся в этом городе?
Вета уловила краем глаза белёсые вспышки в небе, в самой верхней точке, видимой из окна. Обернулась: ничего не было. Должно быть, шалили уставшие за день глаза.
— Я бы тоже в такое не поверила. Да никогда в жизни. Но, видишь же, как гладко всё вышло. Я не обращала на них внимания — они умирали. Я стала обращать — они все остались живы. Если ты скажешь, что это совпадение, я сочту себя сумасшедшей.
Она теперь неотрывно смотрела в окно, силясь рассмотреть хоть одну звезду, вдруг хоть одна вырвется из плена туч. Всё напрасно. Антон рядом с ней шумно вздохнул.
— Я всё, что можно, перерыл. Все архивы, библиотеки, записки из сумасшедших домов. Никаких упоминаний, даже намёков.
— Главное, что всё кончилось, — сказала Вета машинально. Она готова была повторять эту фразу до потери пульса, чтобы только убедить саму себя.
Протяжный гул разнёсся над городом. Так мог бы реветь далёкий мотор или всё, что угодно, как объяснила сама себе Вета, но сердце всё равно зашлось в отчаянном ритме. Была в этом звуке жуткая нотка, как будто застонал тяжелобольной — безысходно, дико.
