— Ой, нет, — говорю я, забирая осколок из его раскрытой ладони. — Я бы не стала его отмывать.
Уэс кладет его в кучку битого стекла на краю ванной, не сводя с меня глаз. Он больше не улыбается.
— Из нас получилась неплохая команда, мисс Бишоп.
— Точно.
Это правда, и она заставляет меня не обращать внимания на жар в груди и легкое волнение, похожее на трепыхание крыльев бабочки. Это просто Уэсли. Мой друг и напарник. Может, когда-нибудь мы с ним станем Отрядом. Боязнь потерять его заставляет меня держать в узде свои страсти.
— В следующий раз, — говорю я, отстраняясь, — не открывай мне дверь.
Я отмываю запачканную раковину и оставляю Уэса одного, чтобы он мог одеться, но он идет за мной по коридору, словно забыв о рубашке.
— Видишь, что я получил за свое стремление быть с тобой джентльменом.
Бог ты мой, он даже сейчас флиртует!
— Больше никакого джентльменства, — отрезаю я, направляясь к себе. — Совершенно очевидно, что оно не доведет тебя до добра.
— Очевидно, — спокойно соглашается он и непринужденно обхватывает меня сзади.
Я шиплю, скорее от боли, чем от неожиданного шума. Он выпускает меня.
— Что с тобой? — Он тут же настраивается на деловой лад.
— Ничего, все нормально. — Я потираю ребра.
— А ну снимай футболку!
— Тебе придется напрячься гораздо больше, чтобы соблазнить меня вот так, Уэсли Айерс.
— Я все равно уже полуголый, — возражает он, — так что это хотя бы будет честно.
Я смеюсь, и у меня страшно болят бока.
— И я не пытаюсь тебя соблазнить, — говорит он, выпрямляясь. — Я хочу помочь. Дай посмотреть.
— Я не хочу на это смотреть, — отпираюсь я. — Я бы вообще не хотела ничего об этом знать.
Мне удалось принять душ и переодеться, так и не увидев собственные ребра. Как правило, раны болят сильнее, если на них смотришь.
— Замечательно. Тогда просто закрой глаза и дай мне посмотреть вместо тебя.
Уэсли протягивает ко мне руки и хватается за край футболки. Затем замирает, чтобы убедиться в том, что я не стану его бить, и стаскивает мою футболку через голову. Я смотрю в сторону, решив тщательно подсчитать количество ручек и карандашей в стакане на моем столе. Я невольно вздрагиваю, когда ладонь Уэсли легонько касается моей талии, но его шум отвлекает меня от боли, до тех пор, пока он не поднимает руку и…
— Ай! — Я смотрю вниз. По моим ребрам расползается гематома.
— Тебе стоит проверить ребра, Мак.
— Я думала, ты как раз этим и занимаешься.
— Я имею в виду осмотр врача. Тебя нужно отвести к Патрику, просто на всякий случай.
— Ни за что, — огрызаюсь я. Патрик — последний, кого бы я хотела сейчас видеть.
— Мак…
— Я сказала нет, значит нет.
Боль пульсирует в моих ребрах, когда я делаю вдох, но я хотя бы могу его сделать, и это радует.
— Как-нибудь выживу, — отшучиваюсь я и подбираю свою футболку.
Уэс опускается на мою кровать, и я едва успеваю натянуть футболку, как раздается стук в дверь, и, не дождавшись ответа, на пороге возникает мама с тарелкой овсяного печенья с изюмом.
— Маккен… Ой.
Она неправильно оценивает открывшуюся перед ней картину: полуголого Уэсли, устало растянувшегося на моей постели, меня, поспешно натягивающую футболку (чтобы скрыть синяки). Я изо всех сил стараюсь выглядеть смущенно, и это не так уж сложно.
— Привет, Уэсли. Я не знала, что ты здесь.
Это, конечно, наглая ложь, потому что мама, как бы она меня ни любила, не станет заходить ко мне с тарелкой печенья и полным кофейником, а уж тем более с такой милой улыбкой на лице. Когда она успела вернуться домой?
— Мы вместе ходили на пробежку, — быстро говорю я. — Уэс пытается помочь мне вернуть спортивную форму.
Уэсли делает несколько подчеркнуто неуклюжих движений «на растяжку», ясно давая понять, что бегун из него такой же, как балерина. Я его убью.
— М-м-м, — откликается мама. — Ну, что ж… я тогда просто… положу их вот здесь.
Она ставит печенье на нераспакованную коробку, не сводя с нас глаз.
— Спасибо, мам.
— Спасибо, миссис Бишоп, — говорит Уэсли. Я замечаю, что он смотрит на печенье с улыбкой голодного волка. Он почти такой же талантливый лжец, как и я, и это понемногу начинает пугать.
— И кстати, Мак, — говорит мама, стянув одно печенье с тарелки.
— Да?
— Оставь дверь открытой, пожалуйста, — невинно щебечет она, похлопав ладонью по дверному косяку, и уходит.
— И как давно мы с тобой… м-м-м… бегаем? — невинно интересуется Уэс.
— Несколько дней. — Я запускаю в него печеньем.
— Это радует. — Он ловит печенье на лету и тут же схомячивает. Потом снимает с прикроватного столика медведя. Медведь больше не носит глупые пластмассовые очки — я положила их рядом перед тем, как отправилась за братом. У меня начинает болеть сердце. Пропал, пропал, пропал, — стучит пульс у меня в голове.
— Это его медведь? — спрашивает Уэс с искренним состраданием. Я понимаю, что это не его вина — он не в состоянии это осознать — но я ненавижу, когда люди так себя ведут.
— Бен ненавидел этого медведя, — признаюсь я. Но Уэсли все равно осторожно и почтительно ставит его на место.
Я падаю на кровать. Что-то больно впивается мне в бедро, и я вытягиваю из кармана ключ Отряда.
— Мы висели на волоске, — замечает Уэс.
— Но мы это сделали, — говорю я.
— Да. Мы это сделали.
Он собирается улыбнуться, но вдруг становится серьезным. И я тоже чувствую, в чем дело.
Уэс достает из кармана свой Архивный лист, а я — свой. Мы одновременно разворачиваем их и видим одно и то же сообщение.
Хранители Бишоп и Айерс.
Явитесь в Архив.
СРОЧНО.
Эта комната мне знакома.
Холодные мраморные полы, полки, уставленные древними фолиантами, длинный стол по центру. Здесь меня принимали в Хранители.
Сейчас за этим столом сидят люди, так же, как в тот раз, но их лица переменились. Даже отсюда слышно, как в Архиве бушует обрушение.
Мы с Уэсли стоим, выжидая. Первая моя мысль — что я избежала одного трибунала лишь для того, чтобы попасть под другой. Но утренний хотя бы был заслуженным. В этом же я не вижу смысла.
Сидящий за столом Патрик злобно сверлит нас глазами. Интересно, как долго он репетировал этот змеиный взгляд. Наверное, готовился перед нашим приходом. На мгновение это кажется мне таким смешным, что я с трудом сдерживаюсь. Потом я смотрю на остальных, и веселые мысли испаряются сами собой.
Рядом с Патриком сидит Лиза, и ее лицо абсолютно непроницаемо.
