– Здравствуй, красивая девочка!
Однажды, видимо, из-за какого-то особенно мощного выплеска в формирующемся организме Анькина слезливость не проходила три дня кряду. Даже фраза-выручалочка «все наладится» не спасала. Вконец изведенная и обессиленная, она потребовала у мамы ответа:
– Почему он так говорит? Ведь я уродина! Или, может, он из вежливости? Или считает красивыми всех детей ваших сокурсников?!
Мама, сидящая рядом на диване и обнимающая Аньку за плечи, улыбнулась уголками губ.
– Нет, насколько я знаю, так он называет только тебя.
– Но почему?!
– Он взрослый человек, Анют. Он умеет правильно увидеть. А ты – пока еще нет.
Анька посидела, помолчала задумчиво, похлюпала носом и пошла к зеркалу – учиться правильно видеть себя.
Потом была война. Дядь-Леша ушел на фронт не сразу и вернулся, к счастью, довольно быстро – состояние здоровья после ранения не позволило снова стать в строй. К счастью – потому что Анька не представляла, как бы они прожили эти годы без его помощи и поддержки. Картошка и капуста с дядь-Лешиного огорода в их доме появлялись чаще, чем хлеб из магазина.
На заключительном этапе переходного периода, лет в четырнадцать, она, как и многие подростки, перепутала смелость и откровенность с наглостью и хамством. Ей хотелось получать ответы, но она не представляла, как правильно задать вопрос.
– Мам, а мое отчество – точно Викторовна? – откинувшись на спинку стула, с ленцой спрашивала она и безжалостно наблюдала, как мучительно краснеет мама.
– Анют, ты что такое говоришь?!
Анька ноготками подхватывала из стеклянной розетки с дядь-Лешиным вареньем сморщенную, липкую от сиропа вишенку и аккуратно надкусывала ее передними зубками (да, была у нее такая поражающая многих привычка – не класть ягоды в рот целиком, а кусать их, как яблоко, в несколько приемов).
– Мам, ну а что такого? Про папу ты мне никогда ничего подробно не рассказывала – ну, бросил и бросил, спасибо, что из квартиры не выписал. Ты ведь даже не стала придумывать истории для меня. Могла бы, например, сказать, что он отважный полярник, замерзший во льдах. Или что геройски погиб в Мангышлаке. Но ты даже не потрудилась сочинить легенду. А это значит, что отец у меня все же есть. Вот я и подумала, что это было бы за-ме-ча-тельно, если бы я была дочерью дядь-Леши…
– Прекрати! – кричала мама. – Как ты смеешь?!
Анька пожимала плечами и откусывала от вишенки в третий раз.
– А что мне думать? Он приезжает из своей деревни по нескольку раз в год, продуктов всяких привозит, варенье вон… Деньгами тебе помогает… Ой, да я видела, мам, как он тебе каждый раз в карман халата купюры сует! Ко мне, опять же, так замечательно относится. Может, я все же Алексеевна?
Еще через пару лет она зашла с другой стороны:
– Мам, а почему вы с дядь-Лешей не сойдетесь?
– С кем?! – ахала мама и принималась хохотать.
Анька даже обижалась:
– Не, ну а что? Вы оба еще не старые. Одинокие. А он добрый, головастый, руки откуда надо растут. И симпатичный, кстати. Ну, для своего возраста.
Мама отмахивалась:
– Симпатичный, симпатичный. Такой симпатичный, что по нему со школы мильен кумушек сохнет. И руки его… ни одной юбки его руки не пропускают! Бабник он страшный, Анют. Куда мне такой? – Мама на секундочку задумывалась, будто представляла что-то или вспоминала о чем-то. – Нет, Анют, Алексей – очень хороший друг, а вот мужем стал бы скверным, это ты уж мне поверь.
– А у вас с ним когда-нибудь что-нибудь было?
– Аня!
– Да я не про сейчас! В институте, например.
– Анька!!!
– Все, молчу, молчу…
Когда ей исполнилось семнадцать, когда она уже не пыталась разглядеть в зеркале, а попросту констатировала очевидную свою красоту, подтвержденную десятками признаний в любви и сотнями комплиментов, дядь-Леша вдруг стал… стесняться ее, что ли? Теперь при встречах он уже, разумеется, не подхватывал ее на руки и даже не пытался обнять – теперь он стремился целомудренно, как маму, чмокнуть Аньку в щеку и этим ограничиться. Было и обидно, и смешно, и Анька всегда перехватывала инициативу и вцеплялась в него мертвой хваткой, прижималась так крепко, как только могла, чувствуя, как боится дядь-Леша прикосновения ее налитой груди.
– Здравствуй, красивая девочка! – смущенно шептал он и все старался побыстрее покончить с ритуалом встречи, отстраниться, сбежать на спасительные ступеньки полутемной лестницы.
Конечно, теперь уже не было жестоких танцев по вечерам, хотя пластинки время от времени доставались из запыленной коробки, живущей ныне на антресолях. Не было и леденцов – их заменили скучные и скверные послевоенные деликатесы. И хвастаться своими сомнительными успехами на работе в троллейбусном парке, как некогда рисунками, Анька остерегалась.
И все-таки что-то происходило в каждый его приезд. Анька не раз пыталась разобраться, что именно, пыталась подобрать определение. Ее мутило от банальных фраз типа «будто солнышко выглянуло». Она знала, что, едва он появлялся, едва выходил из таксомотора, ей становилось так хорошо, как бывало только в детстве. Покойно и вместе с тем взбудораженно. Уютно и вместе с тем просторно. И стены раздвигались, и краски становились ярче, и звуки приобретали совсем иную мелодию, и запах мужчины в доме дразнил и тревожил. Однажды, застав дядь-Лешу за починкой стула, она увидела под задравшейся на боку застиранной гимнастеркой звездчатый шрам и едва не закричала – таким сильным было желание прикоснуться к этой розовой звездочке кончиками пальцев, губами…
«А ведь я люблю его…» – то с изумлением, то с сомнением мысленно проговаривала она и, откинувшись на спинку стула, в глубокой задумчивости рассматривала дядь-Лешу. Он, разумеется, замечал ее взгляд, терялся, но виду не показывал. В такие минуты он, будто обороняясь, принимался громогласно рассказывать об электрификации, которая полным ходом шла в его деревне, или заводил разговоры о школе рабочей молодежи, о том, как важно сейчас учиться… Анька «делала мордочку» – то есть уморительно морщилась, всем своим видом показывая: «Учеба? Ах, какая скука! Дядь-Леша, дядь-Леша, а я-то была о тебе лучшего мнения!»
Когда в очередной раз после его отъезда Анька заставляла себя свыкнуться с тишиной и тусклостью будней, ее вдруг ошпарила догадка: ведь дядь-Леша, приезжая в гости, не делает жизнь лучше! Нет, нисколечко! С ним жизнь как раз становится такой, какой она и должна быть! Все эти звуки, краски, уют и простор – ведь они существуют в этом мире изначально, он не привозит их с собою, как капусту и вишневое варенье, и уж тем более не забирает обратно! Но для того, чтобы правильно видеть, чтобы наслаждаться теплом и покоем, быть взбудораженной и с трудом сдерживать эмоции, ей, Аньке, требуется неказистый мамин сокурсник. Дядь-Леша не мастерит какой-то другой, новый мир, он просто одним своим присутствием налаживает старый до состояния нормы. Он – тот самый необходимый элемент, тот самый кусочек мозаики, без которого жизнь не является полноценной, гармоничной и радостной. А так нельзя! Нужно, чтобы мир всегда был таким, как в те редкие выходные, когда возле их подъезда останавливается такси. Ведь это правильно! Это просто, необходимо и целесообразно.
