Глава 4. В которой демонстрируются два фокуса с переодеванием без последующего разоблачения
Вокзал большого города — место всегда людное и шумное. Ни погода, ни время суток не сбивают с темпа этот кипучий поток. Александровский вокзал в Москве тому не исключение.
К семи утра тёмное небо над городом еле-еле начинает сереть, а на площади перед вокзалом ночная жизнь, немногим уступающая по громкости дневной, перерастает в привычный «балаган». Цокают лошадиные подковы, скрипит снег под полозьями, надрываются извозчики, ругаются отъезжающие, покрикивая на нерасторопных носильщиков. Фырчат автомобили, гудят паровозы, дребезжит ранний трамвай, минуя арку Триумфальных ворот.
Не какофония — симфония. И не хаос — упорядоченная кутерьма, каждый участник которой имеет свою цель и свою траекторию движения.
Городская пролётка с номером «432», прибывшая утром на Александровский вокзал, ничем от прочих компаньонок не отличалась. Чёрные бока так же покрыты снегом и грязью, кожаный верх наполовину поднят, открывая взгляду жёлтое суконное нутро и очертания молодой пассажирки. Извозчик номера «432», внешности столь же непримечательной, как и его повозка, прибыв на стоянку, спокойно слез с козел, приладил на морду лошади торбу с овсом и направился в сторону вокзала — видимо, для встречи прибывающего гостя. Клиентка осталась в экипаже.
Но ни через десять минут, ни через полчаса кучер не вернулся.
Пассажирка его продолжала сидеть, не шелохнувшись.
К моменту, когда окончательно рассвело, соседи номера «432» заподозрили неладное.
— Слышь, Ванька, — бородатый извозчик толкнул в плечо такого же бородатого товарища. — Чой-та сидит барышня одна и не моргает даже.
— Да спит поди! — Ваня подслеповато прищурился.
— Глазья-то открыты! Свои разуй шире!
— Ей-богу, зрит. И не шевелится никак. Эй, дамочка! — Ваня подошёл, пытаясь привлечь её внимание. — Здравие ваше ладно ли? А?
Кучер приблизился вплотную, заглянул в бездонные чёрные глаза и визгливо заорал на всю площадь, перекрикивая трамваи и клаксоны:
— А-а-а! Беда-то, какая, люди! Барышня помёрзнула совсем!
Отгонять зевак пришлось целым нарядом. И всё равно натоптали изрядно. К счастью, когда тело увезли, большая часть из них с разочарованием на лицах сразу рассосалась.
— Тефтельку надо звать, — Семён Горбунов огладил свои «моржовые» усы и рукой на сиденье указал. — Ежели кучер тут сиживал, Тефтелька сразу след возьмёт.
— Будем надеяться, — Митя наблюдал, как Вишневский посыпает порошком внутренности пролётки в поисках отпечатков. Этот ничего не пропустит, да только «пальцев» тут слишком много — экипаж, видно, не часто мыли. А сколько пассажиров в день у городского извозчика?
Здание вокзала — белое, новое, с двумя башенками над входом — разбудило в Мите воспоминания. Отсюда уезжал на фронт, сюда же с него и вернулся. Казалось бы, совсем недавно, а будто в прошлой жизни. Площадь тогда была чёрно-серая из-за обилия шинелей. И Дмитрий в этой толпе стоял такой же чёрно-серый, неразличимый среди других.
Маги, помнится, отдельно от солдат теснились — растерянные, сердитые, одетые вразнобой. Они и ехали потом особняком, в мягких вагонах, в отличие от солдат, которых утрамбовали битком в эшелон, едущий на запад. Дмитрий вспомнил и обратный поезд: с почти пустыми пассажирскими вагонами и грузовыми, набитыми до отказа длинными ящиками.
Теперь на мирный уже вокзал снова приехала смерть. На обычной городской пролётке.
Место происшествия поразительным образом напоминало картину месячной давности у пассажа. Не общим сюжетом, но деталями. Снова девушка в странном наряде, выставленная словно напоказ, снова эта нарочитая поза.
Собравшихся-то ротозеев вроде убедили — мол, замёрзла барышня, расходитесь, нет тут ничего интересного. Но приехавший доктор Шталь смерть от охлаждения сразу отверг («Помилуйте! Минус три по Цельсию, а она в шубе!») и, погрузив труп в полицейский катафалк, Дмитрию шепнул: «Глаза».
Глаза у барышни и впрямь знакомо блестели. Мите это всё очень не понравилось.
Вскоре привезли Тефтельку. По случаю зимы и ввиду особой ценности лучшую розыскную собаку Москвы обмотали пуховым платком, и всё равно ищейка подрагивала всем телом, перебирала тонкими ногами и нервно поднимала острые уши. Ну, точь-в-точь породистая скаковая лошадка перед забегом.
— Давай, Тефтелька, работай, — сопровождающий собаку маленький ефрейтор подвёл её к кучерскому сиденью.
И Тефтелька дала.
Обнюхала потёртое сукно. Покружилась около пролётки. Вытянулась в стойку. Раздула большие коричневые ноздри. И рванула налево, чуть не выдернув поводок из рук своего спутника.
Митя помчал за ними. Сзади пыхтел Семён Осипович.
Бежали недолго. В переулке возле здания вокзала Тефтелька внезапно остановилась возле придорожной канавы и начала яростно отбрасывать лапами наваленное сверху сено. Митя бросился помогать. Под сеном на дне канавы обнаружились синий кучерский армяк и шапка.
— Ну же, Тефтелька, ищи дальше, — Митя ткнул шапкой в узкую пёсью морду. — Ищи!
Собака, принюхиваясь, забегала возле канавы. Метнулась на дорогу. Вернулась. Дёрнулась к сену. Чихнула. Потом села перед Дмитрием и растерянно заскулила.
* * *
«Да, хуже дурака только старательный дурак», — размышлял сыщик, глядя в бесхитростное лицо извозчика Ваньки. И тот, ещё пять минут назад стучавший кулаком себе в грудь с криками: «Всё видел! Всё расскажу!», под этим взглядом сник и бравурность свою подрастерял.
Вот что взять с такого «свидетеля»?
«В котором часу экипаж прибыл? — Так я приехал — он уже тута стоял».
«Как извозчик выглядел? — Да вседневно, как все кучера».
«Роста какого? — Обычного роста».
«Возраст? — А как у всех. Ни младой, ни старый».
«А как ты его видел, если позже приехал? — А… может статься и не видел. Авось попутал я? Как есть попутал. Не видел, вашбродь. Но барышню-то видел!».
Что ж, прекрасный, исчерпывающий опрос свидетеля преступления. Хоть в учебники ставь.
А преступник хорош, зараза. Митя снова вспомнил море солдатских шинелей. Хочешь потеряться в толпе — слейся с ней. Синий армяк, подбитый ватой, да меховая шапка — зимняя униформа московского извозчика. Их и сейчас таких одинаковых на площади десятки. Все неопределённого среднего возраста и роста, на один манер бородатые. Поди отличи одного от другого.
Знал. Точно знал, что уйдёт незамеченным. Оттого и «подарок» на виду оставил.
Настоящий владелец экипажа за номером «432» обнаружился на Неглинной, в кабаке с претенциозным названием «Париж». Отчего-то московские извозчики именно его почитали за место отдохновения. Сверху-то более-менее приличное заведение, а подземный этаж — дыра дырой. Но французские клошары, пожалуй, оценили бы.
Спустившись вниз, Митя едва не задохнулся от смрада — густой смеси табачного дыма, алкогольных паров, прелой плоти и кислой капусты. В дальнем закутке, под низким сводом, за столом спали вповалку четыре тела. Кто — откинувшись назад и пуская пузыри, кто — пристроив физиономию на тарелке с остатками закуски.
— Ваш — вон тот, с капустой в бороде, — указал на одного из собутыльников хозяин заведения, человек усталый и спокойный.
— И давно они так? — поинтересовался сыщик.
— Почитай со вчерашнего вечера. Как в восьмом часу сели, так и не вылезали. Именины отмечали. Ну, а мне что? Люди смирные, драк не учиняли, посуды не били. Гнать не стал, подумал, пусть проспятся.
Силами Горбунова нужного извозчика подняли, влили внутрь стакан огуречного рассола (без особого эффекта) и в статусе недвижимого имущества перевезли в арестантскую. Проспится — расскажет. Если есть, что рассказать. В последнем, однако, Митя сильно сомневался.
* * *
Не то чтобы Соня целенаправленно искала новые загадочные происшествия, но хроники в последний месяц просматривала очень тщательно. Прежде всего, ждала новых подробностей про историю со Снегурочкой. Но их, увы, не было. Ни строчки. А история не давала покоя.
