Старухины глаза — выцветшие, но бдительные — не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.
Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там — в облупленных барельефах на фасаде, в траченых молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.
Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего, с гордо вздетой головой, будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.
В самом деле, проглядывало что-то офицерское в прямой осанке старухи и её наглухо застёгнутом под горло чёрном платье с двумя рядами блестящих пуговиц. Кажется, покойный Шипов был генерал-майором. Или полковником?
Покойная же пассажирка номера «432» оказалась девицей Анастасией Лазаренко, которая по сведениям числилась при жизни прислугой в этом тоскливом доме.
«Пальчики» её в полицейской картотеке обнаружил Вишневский. Вот же любопытный поворот — все отпечатки с экипажа оказались «пустышками», а сама убитая в базе данных нашлась. Проходила по делу о мелкой краже в лавке пять лет назад. Ввиду несовершеннолетия и малости ущерба, а также поимки на месте преступления вместе с поличным, юную воришку пожурили, сделали внушение и отпустили. Поскольку обильно рыдала и изображала искреннее раскаяние — хозяйке сообщать не стали. Но отпечатки взять озаботились. Мол, не балуй больше, а то сразу найдём.
Так Дмитрий оказался в особняке Шиповых.
— Вы не похожи на полицейского, — с подозрением заявила старуха, внимательно изучив перед этим Митины документы.
— Я из Сыскного. Нам разрешено носить штатское.
— А зря. Форма дисциплинирует.
Представителя закона вдова приняла в видавшей виды гостиной, самым нарядным в которой был портрет покойного мужа в богатой раме. Всё-таки генерал-майор. И до чего же неудобные тут стулья. Ей-богу, медные шляпки — тайные инструменты экзекуции. Митя ёрзал. Старуха глядела, не мигая. Под этим взглядом сыщику показалось, что это его сейчас будут допрашивать.
— Прислугу надлежит держать в строгости, — изрекла вдова. — Но некоторых даже пороть бесполезно. Рассчитала я её. В конце января. Вернее сказать, расчёта не дала. Просто выгнала.
— За что, позвольте узнать?
— За кражу. Ложечки покрала. Серебряные. Столовый набор, ещё из моего приданого.
— Серьёзный грех. А почему украла, выяснили? Просто понравились или, может статься, из крайней нужды?
— Нужда? Не смешите меня. В чём ей нуждаться? Жалованье достойное — десять рублей в месяц, крыша над головой, питание. Одежду ей свою старую отдавала. А ей лучшей жизни хотелось. Выше головы не прыгнешь. Родилась прислугой — прислугой и помрёшь!
— Вот и померла, как видите, — Митя сделал паузу. Может, мелькнёт в глазах старухи жалость? Нет, ни проблеска. — Вы её знали, помогите разобраться. Что за человек была Анастасия?
— Дрянь. Дрянь и вертихвостка. Чуть что — сразу за порог. Кинофильму смотреть любила. Ага, знаем мы эту кинофильму. То один её встретит, то другой провожает. Дворник-то всё видел, докладывал. Гулящая она. Я уж по-всякому вразумить её пыталась. Может, сурово, но как мать — неразумную дочерь. Да только впустую.
Митя поёжился. Такая мать — ехидна. Или самка богомола. Откусит голову и не поморщится. А может, и вправду вдова руку приложила? Хотя вряд ли. Силы не те. Ходит вон как медленно, с тростью, хоть и спину прямо держит.
— Вам её совсем не жаль? Выгнать девушку на улицу, зимой, без денег…
— А пусть её тот содержит, кто на кинофильму водил! Артистка, тоже мне. Плакала, умоляла оставить, клялась, что невиновна. Да только веры тем слезам нет.
— Что ж, позиция ваша мне понятна. С дворником я тоже побеседую. И кстати, раз пропали столь ценные предметы, почему же вы в полицию не обратились?
— Так нашлись ложечки-то, — невозмутимо ответила старуха. — На дальней антресоли. Скрала поди и запрятала, чтоб потом забрать. Нашлись и ладно. А репутации уже нет.
Дмитрий был уверен, что вредная старуха сама прибрала проклятые ложки и просто забыла. К совести или милосердию тут взывать бесполезно. Такие всегда убеждены в своей правоте и никогда не раскаиваются.
Удивительно, что горничная Настя сама не удрала отсюда раньше. Мите сбежать хотелось уже с первой минуты.
* * *
Делать нечего — придётся обращаться к знатоку.
Соня в который раз перечитала тщательно воспроизведённые ею на листке журналистские записи. Но даже от многократного повторения некоторые слова не перестали выглядеть полной абракадаброй. С таким же успехом их можно было разглядывать вверх ногами.
Знаток в лице Загорской-старшей работал в своём кабинете с корреспонденцией. Один час ежедневно. На приглашения надлежало подобающе ответить, многочисленных родственников — известить о семейных делах, поздравительные открытки — сложить в специальную коробку, счета — проверить и оплатить.
Молоко опять поднялось в цене, а в последнее время подозрительно кислит. Может, сменить поставщика? Двоюродная тётка из Шебекина снова изъявляет желание приехать в гости («Так скучаю за Сонечкой и Лёликом!»). Знаем мы эти визиты — прибудет на неделю, а потом через два месяца не выгонишь.
Княгиня Фальц-Фейн устраивает литературный салон. Ох уж эти салоны… С некоторых пор вместо обсуждения традиционного Пушкина или модного имажиниста Есенина её светлость одаривает гостей стихами собственного сочинения. Видит бог, природа наделила подругу красотой, а удачное замужество — почти неприличным достатком, но литературный талант, увы, вместе с деньгами не образовался. Отказаться нельзя — уже два вечера под благовидными предлогами пропустила. А значит, снова придётся заедать плохие стихи кремовыми пирожными. Они у Фальц-Фейнов всегда в избытке и отменного вкуса. Но диета же, диета…
По мнению Загорской-младшей, вся это писанина — по преимуществу пустая трата времени. Чем писать пространные письма о казусах погоды и Лёликовых соплях, не проще ли телефонировать?
— Мам… — Соня просочилась в дверь и села напротив матери. — Мне нужна твоя помощь.
Анна Петровна кивнула, не переставая выводить изящные буквы. Пока не допишет — не ответит. Соня в ожидании осмотрелась. Этот кабинет ей нравился. Лёгкая светлая мебель, зелёная обивка, высокие шкафы с книгами и журналами, изящный письменный прибор из бронзы с малахитом. Основание для чернильницы украшает каменный олень. Однорогий. Сониных рук дело, десятилетней давности. Кто ж знал, что у него такая хрупкая конституция?
Загорская-старшая закончила письмо, тщательно вытерла перо, положила в подставку и лишь тогда посмотрела на дочь.
— Мама, подскажи мне, пожалуйста, как выглядит шляпа «франциск»? Это капюшон как у францисканского монаха? Мне для учёбы надо…
Если Анна Петровна и удивилась, то виду не показала.
— Не капюшон. Скорее, шапочка, а не шляпа. Бархатная и присборенная.
Заметив, что дочь не особо вникает в объяснения, женщина поднялась, открыла один из шкафов и, стремительно пробежав пальцем по корешкам, вытащила старый журнал. Пролистала и, найдя нужное, положила на стол, развернув к Соне.
— Вот, смотри. Это из восьмидесятых годов прошлого века. Довольно модный был головной убор. Чёрный бархат, золотой отворот, страусиные перья.
— Ты такой тоже носила?
Анна Петровна не удержала показной скорбный вздох.
— Софья, я всё-таки не настолько стара, как тебе кажется. Такое могла носить твоя бабушка.
— Прости-прости, это всё так интересно. А вот ещё скажи, — Соня заглянула в свой листок. — Пальто «скобелев» она носила?
— Может быть, — мама перелистнула несколько страниц. — Вот оно. Подражало синему мундиру генерала Скобелева. Разумеется, женственный вариант без эполет, зато с мехами и лентами. Ах, мне больше из тех времён нравились пальто в стиле помпадур. Или вот тальони — очень изысканно. Как думаешь?
