Айзек Азимов
Перст обезьяны
– Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да. Да, – сказал Марми Таллинн, писатель-фантаст, всякий раз придавая голосу новую модуляцию и высоту тона. Кадык на его длинной шее ходил ходуном.
– Нет, – отрезал Лемюэл Хоскинс, редактор научно-фантастического журнала, глядя немигающим взором сквозь стекла очков в стальной оправе.
– Значит, вы против научного опыта. Вы и слушать меня не желаете. Как это понимать? Меня забаллотировали? – Марми принялся подниматься на носках и опускаться, дыхание у него участилось. В тех местах, где он хватался за голову, волосы его спутались.
– Один против шестнадцати, – сказал Хоскинс.
– Слушайте, – не унимался Марми, – ну почему вы всегда правы? Почему я всегда не прав?
– Марми, посмотрите правде в глаза. С каждого из нас спрашивают по-своему. Упади тираж: журнала, и я погорел. Меня тут же вышвырнут. Президент фирмы «Спейс паблишерс» даже не станет задавать вопросов, уж вы мне поверьте. Он просто посмотрит цифры. Но тираж пока не падает, а растет. Выходит, я хороший редактор. Ну, а с вами дело обстоит так: когда редакторы принимают вашу продукцию, вы талант. Когда они вас отвергают, вы бездельник. В данном конкретном случае вы бездельник.
– Есть и другие редакторы. На вас, знаете ли, свет клином не сошелся. – Марми воздел руки и растопырил пальцы. – Считать умеете? Вот сколько научно-фантастических журналов с удовольствием возьмут любое произведение Таллинна, причем возьмут с закрытыми глазами.
– Ну и на здоровье, – сказал Хоскинс.
– Послушайте, – голос Марми смягчился. – Вы хотите, чтобы я внес в повествование два изменения, верно? Вам нужен был вводный эпизод с войны в космосе. И я вам его представил, вот он. – Марми помахал рукописью под носом у Хоскинса, и тот отодвинулся, будто от нее попахивало. – Но вы также хотели, чтобы в эпизод, где действие происходит на обшивке корпуса космического корабля, я ввел короткую ретроспективную сцену с действием внутри корабля, – продолжал Марми, – А вот этого вам не видать как своих ушей. Если я пойду на это изменение, я испорчу концовку, которая в ее теперешнем виде исполнена пафоса и глубокого чувства.
Редактор откинулся в кресле и воззвал к своей секретарше, которая на протяжении этого спора знай себе неторопливо печатала. К подобным сценам она привыкла.
– Вы слышите, мисс Кейн? И он еще толкует о пафосе, глубоком чувстве… Что он, писатель, может понимать в таких вещах? Да вы меня послушайте! Если вы вставите эту ретроспективную сцену, вы усилите напряжение, уплотните сюжет, прибавите ему убедительности.
– Каким же образом я прибавлю ему убедительности? – в отчаянии вскричал Марми. – По-вашему, если я заставлю ребят в космическом корабле толковать о политике и социологии, когда они того и гляди взорвутся, повествование от этого станет убедительнее? О Господи Боже!
– А больше ничего и не остается. Если вы начнете толковать о политике и социологии после кульминации, читатель у вас заснет.
– Но я же пытаюсь доказать вам, что вы ошибаетесь. И я могу это доказать. Какой прок от разговоров, когда я условился о научном эксперименте…
– О каком еще эксперименте? – Хоскинс снова обратился к секретарше: – Как вам это нравится, мисс Кейн? Он уже вообразил себя одним из своих героев.
– Так уж вышло, что я знаком с одним ученым.
– С кем именно?
– С доктором Арпдтом Торгессоном, профессором психодинамики из Колумбийского университета.
– Сроду о таком не слыхал.
– Я полагаю, это о многом говорит, – с презрением сказал Марми. – Вы никогда о нем не слыхали! Да вы и об Эйнштейне-то услышали только тогда, когда ваши авторы стали упоминать о нем в своих рассказах!
– Очень смешно. Ну, и что этот Торгессон?
– Он разработал способ научного определения ценности литературного произведения. Это огромная работа… она… она…
– И она закрытая?
– Разумеется, закрытая. Он же не профессор от научной фантастики. В научной фантастике, когда человек придумывает какую-нибудь теорию, он тут же растрезвонивает о ней в газетах. В настоящей жизни такого не бывает. Ученый порой годами экспериментирует, прежде чем что-нибудь напечатать. Публикация – дело нешуточное.
– Тогда откуда об этом знаете вы, если не секрет?
– Так уж вышло, что доктор Торгессон – мой поклонник. Так уж случайно оказалось, что ему нравятся мои рассказы. Так уж получилось, что он считает меня лучшим из всех писателей-фантастов.
– И он знакомит вас со своей работой?
– Совершенно верно. Я как будто чувствовал, что вы встанете на дыбы из-за этого рассказа, и попросил его устроить для нас показательный опыт. Он обещал – если только мы не станем болтать. Он сказал, что эксперимент будет интересный. Он сказал…
– Что же в нем такого тайного?
– Ну… – Марми замялся. – Послушайте, а что, если бы я сказал вам, что у него есть обезьяна, которая из головы может отстукивать на машинке «Гамлета»?
Хоскинс в тревоге воззрился на Марми.
– Что это вы тут устраиваете? Хотите сыграть со мной злую шутку? – Он повернулся к мисс Кейн: – Когда писатель десять лет строчит научную фантастику, его для вящей безопасности надо держать в клетке-одиночке.
Мисс Кейн знай себе размеренно печатает.
– Вы слышали, что я сказал, – продолжал Марми. – Обыкновенная обезьяна, на вид даже смешнее среднестатистического редактора. Я договорился на сегодняшний полдень. Пойдете со мной или нет?
– Разумеется, нет. Вы думаете, я оставлю кучу рукописей вот такой высоты, – он провел рукой по горлу, – ради ваших глупых шуток? Вообразили себя комиком, а я, значит, должен вам подыгрывать?
– Если это шутка, Хоскинс, я угощаю вас обедом в любом ресторане по вашему выбору. Мисс Кейн свидетель.
Хоскинс откинулся в кресле.
– Вы угостите меня обедом?! Вы, Мармадъюк Таллинн, самый известный в Нью-Йорке тунеядец, живущий в долг, собираетесь уплатить наличными?!
Марми всего передернуло – и не оттого, что его упрекнули в скупердяйстве, а потому, что произнесли его имя полностью, все его три ужасных слога.
– Повторю, – заявил он, – обед за мной: где хотите и что хотите. Бифштекс, грибы, грудка цесарки, марсианский аллигатор – что угодно.
Хоскинс встал и взял шляпу с крышки ящика для картотеки.
Да ради того только, чтобы поглядеть, как вы разворачиваете огромные старинные долларовые купюры, которые прячете в ложном каблуке своей левой туфли с тысяча девятьсот двадцать восьмого года, я бы пошел пешком в Бостон…
Доктор Торгессон был польщен. Он тепло пожал Хоскинсу руку и сказал:
– Я читаю «Космические истории». С тех самых нор, как приехал в эту страну, мистер Хоскинс. Превосходный журнал. И особенно мне нравятся рассказы мистера Таллинна.
– Вы слышите? – не удержался Марми.
– Слышу. Марми говорит, что у вас, профессор, есть какая-то одаренная обезьяна.
– Да, – ответил Торгессон, – но, разумеется, это должно остаться между нами. К публикациям я еще не готов, а преждевременная шумиха может погубить мою профессиональную карьеру.
– Дальше редактора не пойдет, профессор.
– Хорошо, хорошо, садитесь, джентльмены, садитесь. – Он принялся вышагивать перед ними туда-сюда. – Что вы сказали мистеру Хоскинсу о моей работе, Марми?
– Ничего, профессор.
– Так. Ну, мистер Хоскинс, поскольку вы редактор журнала научной фантастики, мне, я полагаю, не нужно спрашивать, имеете ли вы представление о кибернетике.
Хоскинс сверкнул из-под очков в стальной оправе взглядом, в котором сконцентрировались все его умственные способности.
– Ну да. Счетные машины… Массачусетский технологический институт… Норберт Винер… – Он пробормотал что-то еще.
– Да-да. – Торгессон зашагал быстрее. – Тогда вы должны знать, что на принципах кибернетики созданы компьютеры для игры в шахматы. Правила шахматных ходов и задачи игры встроены в их схемы. Возьмите любое положение на доске, и машина вычислит все возможные ходы с их последствиями и выберет тот единственный, который обеспечит наибольшую вероятность победы в партии. Машину даже можно настроить так, что она будет учитывать темперамент противника.
– Ну да, – согласился Хоскинс, задумчиво поглаживая подбородок.
– Теперь представьте ситуацию, в которой вычислительной машине предложат отрывок из литературного произведения, к которому компьютер затем сможет добавить слова из своего запаса. Из того словаря, который служит материалом для создания величайших литературных ценностей. Естественно, эту машину пришлось бы научить, что означают различные клавиши на пишущей машинке. Разумеется, подобный компьютер был бы гораздо сложнее, чем любой шахматный.
Хоскинс беспокойно заерзал.
– А как же обезьяна, профессор? Марми упоминал какую-то обезьяну.
