Генерал только сейчас заметил, что его бритая голова вся в испарине, несмотря на то что в помещении довольно холодно. Он промокнул пот платком, вызвал адъютанта и приказал ему следить за всеми переговорами, которые будет вести по рации майор фон Морунген, однако же ни во что не вмешиваться. Бывает ведь, что связь внезапно прерывается и какое-то время не восстанавливается, поэтому если что-то непредвиденное и непоправимое все же может случиться, то как раз в этот печальный момент — когда рация не работала.
Со своей стороны, командир 2-й танковой бригады — некто капитан Пауль Херлингхауз — был от души рад происходящему. На эту должность он был назначен всего два дня назад, вместо убитого майора Эгеля, и как раз сейчас ожидал соответствующего повышения в звании. Однако на момент описываемых нами событий он все еще оставался капитаном, что давало ему возможность официально подчиняться приказам старшего по званию — в данном случае майора фон Морунгена, которого, кстати, он знал очень давно, еще в Берлине, и даже какое-то время водил с ним дружбу, пока судьба не разнесла их в разные стороны. Что касается форсированной атаки, то о ней Херлингхауз мечтал уже давно и, невзирая на строгую дисциплину, которой полагалось бы царить в германской армии, полностью поддержал предложенную Дитрихом авантюру. Он очень рассчитывал на полнейший успех задуманной операции, и потому представившееся его глазам зрелище застигло Пауля Херлингхауза врасплох…
— «Латник — четыреста пять»! «Латник — четыреста пять»! Вызывает «Белый дракон»!?
Дитрих еще раз осмотрел окружающее пространство в бинокль. Лес. Покрытая льдом река.
Сверкающий на солнце снег, похожий на горы сахарной ваты. Возвышенность. Покосившиеся маленькие избушки. И дом — довольно-таки большой, надо сказать, настоящий дом по сравнению с остальными строениями. Конечно, и он был смехотворно мал и примитивно построен, но разница все же очевидна. К тому же именно этот дом стоял довольно далеко от всех прочих, на самой границе с лесом — на отшибе.
— Клаус! — скомандовал Морунген.
— Да, герр майор.
— Двигайся потихоньку к тому домику, который стоит отдельно от других.
— Слушаюсь.
— «Латник — четыреста пять»! «Латник — четыреста пять»! — продолжал бубнить Вальтер. — Вызывает «Белый дракон»!
Он поморщился, когда в наушниках раздалось жуткое шипение — рация иногда вела себя немногим приличнее потревоженной гадюки, — и доложил:
— Есть связь.
— Соедини, — скомандовал Морунген. — «Латник — четыреста пять»! Как слышите?
— Ужасно, — произнес голос, до невозможности искаженный помехами. — Ну, как там у вас, Дитрих?
— Довольно тихо. Пару взрывов — и благодать. Наверное, саперы развлекались. А у вас что? Рождественские каникулы начались или забыли, как пользоваться компасом? Мы тут уже успели по второй кружке пива выпить за взятие Белохаток, а вы еще сзади топчетесь.
— Ну уж не знаю, Дитрих, что ты там успел выпить, только мы тут хлебаем воду из реки. Единственный на пятьдесят километров в округе мост и тот взорвали под самым носом. СС сели на хвост подрывникам из засады, а мы ждем, пока наведут переправу. Лед слишком тонкий для «Тигров». «Пантеры» бы здесь прошли, но нам без переправы никак.
— Так что ты мне компании в ближайшие полчаса не составишь?
— Извини, Дитрих, но придется пока тебе одному в Белохатках пиво пить. Этих придурков из карательного где-то по лесу носит, хлебом не корми — дай только партизан погонять! А если их там нет, так и еще лучше… Да и пехота хороша — уже битый час в дороге позади буксует. Сам знаешь, в населенный пункт с неприкрытой задницей соваться — того и гляди, попадемся. Может, тебе стоит временно отступить?
— Не от кого! Лучше пожелай мне удачи!
— Удачи тебе…
— Взаимно.
Отключившись от внешней связи, Морунген ненадолго задумался. Судя по всему, серьезной опасности нет. Ведь, подорвав мост, защитники Белохаток не вступили в сражение, не стали стрелять по танкам, сгрудившимся на противоположном берегу реки, а это уже больше попахивает вредительством, нежели настоящими боевыми действиями. Может, так даже лучше — пусть пошевелятся. Майор рассчитывал на то, что супертанк не подведет его в этой ситуации. Даже оставшись один на один с русскими (в чем, надо признаться, он все сильнее сомневался — русскими-то здесь и не пахло), он мог сам позаботиться о себе. И Дитрих принял решение, которое в исторических трудах принято называть судьбоносным.
— Клаус, — решительно приказал он, — поднимаемся прямо к этому дому. Всем приготовиться на случай внезапной атаки! Ганс, держать прямую наводку, у пулемета — не спать!
— Слушаюсь, герр майор!
Внутренне слегка сжавшись, — кто их знает, этих русских с их загадочной душой? — Дитрих ждал, что в любую секунду может начаться пальба, но нет — Белохатки были пусты и безжизненны.
Танк на средней скорости двигался к подножию холма, радуя своих создателей легкостью хода, звонким гудением мощнейшего двигателя — короче, всем, чем и полагается приличному танку радовать танкистов.
Расстояние до намеченного дома все сокращалось. Наконец Клаус подал голос:
— Господин майор, до указанной вами цели не более двухсот метров. Какие будут указания?
— Клаус, что надо сделать, если укрыться негде, на улице зима, холодно и вокруг полно партизан? — тоном школьного учителя спросил майор, надеясь, что шутка прозвучит остроумно.
— Полагаю, вы хотите въехать в дом на окраине, аккуратно развалив одну из стен, и затаиться внутри. Вы называете этот прием «Дохлый немец», господин майор, — невозмутимо отвечал водитель.
— Да, правильно! Молодец! Как любят говорить красные комиссары: «Хороший немец — это убитый немец». Давай действуй! — Тут голос Дитриха стал строгим, серьезным и зазвенел сталью. — Ганс, башню стволом назад. Генрих, убрать, задраить люки. Вальтер, соедини меня со штабом сразу, как только остановимся. Надо наконец выяснить, собираются они воевать или нет. Всему экипажу приготовиться к столкновению с русской… знаете, как у них говорят? — избушкой на куриных ножках!
— А почему на куриных, а не свиных или телячьих? — изумился Ганс.
— Дикий народ, — рассудительно заметил Клаус.
Мне снилась действительность. С каким облегчением я проснулся.
С. Е. Лец
Итак, король, как настоящий мужчина — то есть существо твердое духом и несгибаемое перед лицом любой опасности, — пришел в себя довольно быстро. Он резко выпрямился на троне, подозрительно принюхался, обвел подданных взглядом и горько вздохнул; но уже в следующую минуту его мозг заработал на пределе возможностей, и Оттобальт нетерпеливым движением отогнал суетящихся слуг. В его голове зрел смутный и неясный пока, но уже очень коварный план. Король еще не мог с уверенностью сказать, что именно он придумал, дабы защитить и себя, и королевство от страшной угрозы, но точно знал, что начинать следует с изыскания скрытых резервов и назначения человека ответственного за все безобразия — и те, что уже совершились, и те, что еще только грядут. Так учил племянника славный король Хеннерт, а уж он-то знал толк в искусстве правления.
— Сереион! — заорал король тем громовым голосом, от которого некогда тускнело и корчилось небо над гунухскими степями и варвары бежали врассыпную.
Стражники, застывшие у дверей в карауле, поморщились и стали переступать с ноги на ногу. В их железных шлемах металось пойманное эхо; барабанные перепонки могли однажды лопнуть от счастья, которое полагалось испытывать, внимая крикам обожаемого повелителя. Конечно, для того чтобы призвать слуг — особенно тех, что постоянно находились в радиусе трех метров при персоне Оттобальта Уппертальского для разных мелких поручений, — так орать вовсе и не требовалось. Тем более что из нескольких походов были привезены во дворец и золотые тиморские гонги с крохотными серебряными билами, и гроздья нефритовых колокольчиков на шелковых шнурах разного цвета и длины из загадочной страны Ярва-Яани, и даже диковинного вид трещотка, коей полагалось неистово размахивать во все стороны, дабы привлечь внимание пажей и придворных к монаршьей особе, — но Оттобальт, видимо консерватор в душе, этих новомодных штучек не любил и не признавал. Разве что баловался изредка трещоткой — но это скорее из любви к музыке.
— Сереион! — гаркнул король.
Дрыхнувший под столом сытый пес подскочил на четырех лапах, взвизгнул и прыснул вон из залы.
— Забегали наконец, — буркнул его величество в бороду. — Надо битых два часа орать как резаному, чтобы хоть кто-нибудь обратил на тебя внимание. Так ведь? — требовательно спросил он у подоспевшего Сереиона.
— Так, мой король! — рявкнул тот. — А что «так»?
— Олух!
— Не совсем, ваше величество, — осторожно возразил Сереион.
