кодекс Булл-Ривер Фолз».
После войны я никогда ни с кем не говорил о Вьетнаме. Полностью избегал этой темы. Да впрочем, тогда об этом и так никто не хотел заводить беседу. А сейчас возникает такое впечатление, что чем старше я становлюсь, тем больше вспоминаю то, что навсегда хотелось бы забыть.
Когда я поведал доктору Нгуену о предстоящей поездке, он на меня посмотрел как на рехнувшегося ублюдка, и я тут же добавил, что, естественно, возьму с собой синие таблетки и исправно их буду принимать. А доктор попытался побеседовать со мной о моей попытке самоубийства.
— Дристня, — сказал я.
— Вы меня ставите в тупик. Я полагал, мы сейчас поговорим о вашей попытке свести счеты с жизнью. — Доктор Нгуен отложил в сторону блокнот. — Или вам не нужна моя помощь?
— Именно так все меня называют в моих снах. Дристня. Твердят это, обращаясь ко мне, снова и снова.
Только в ходе этой встречи я обратил внимание, что лицо доктора напоминает замаранную рубашку — его впалые щеки покрывали старческие пигментные пятна.
— Порой мне начинает казаться, что я могу разговаривать с животными, — говорю я. — Поднимаю голову, смотрю на дерево, вижу — птичка сидит… Глазом не успеваю моргнуть, а мы уже с ней болтаем. Бред какой-то. Безумие. А потом приходит жена, и мы с ней подолгу беседуем. Она словно стоит рядом со мной. Я даже могу почувствовать запах ее духов. Я рассказал ей, что пытался повеситься, и она очень разозлилась.
— Мне очень интересно все то, что вы рассказываете, — промолвил Нгуен.
— Остальное в следующий раз, — зевнул я. — Что-то я устал. Сколько у нас с вами сеансов осталось?
— Вы можете приходить ко мне сколько угодно. Точнее, сколько сочтете нужным, принимая во внимание ваши нынешние проблемы, равно как и увечья, полученные в ходе несения военной службы.
Надолго повисла благословенная тишина — доктор что-то писал у себя в блокноте. Мне понравилось, что Нгуен не пользовался компьютером. Я огляделся по сторонам. Кабинет Нгуена словно преобразился. Стены сделались выше. На полках стояли книги — плотно, одна к одной. Корешки некоторых казались мне смутно знакомыми, словно доктор спер их из моей библиотеки. Огромный стол, за которым сидел доктор, напоминал нос корабля, внезапно врезавшегося в здание больницы, проломившего стену и таким образом оказавшегося в этом кабинете.
— Я так понимаю, лекарства, которые вы принимаете, не помогают решить проблемы со сном?
— Я уже давно позабыл, что такое сон. Закрываю глаза и ворочаюсь с боку на бок.
Я приметил на маленьком столике экземпляр «Робинзона Крузо». Представил, как Александр Селькирк [4] гонится за козами по тропическому пляжу.
— У меня складывается впечатление, что вы не желаете говорить о том, что вам пришлось пережить. Вы боитесь, что я вас не пойму?
— Вас там не было. Вам не под силу это понять.
Нгуен улыбнулся так, словно таил от меня какой-то секрет, и вынул изо рта трубку. Из приоткрытых губ выплыли клубы дыма. Извиваясь, они начали подниматься к потолку, где под поддельным абажуром от Тиффани горела энергосберегающая лампа — одна из тех, которые якобы рассчитаны на десять тысяч часов работы.
— А вот, скажем, мысли о самоубийстве, — промолвил Нгуен. — В вашем случае они о многом говорят. Может, побеседуем о них? О вашей попытке повеситься? — Доктор встал, подошел к подоконнику и уставился в окно. Затем повернулся и неспешно вернулся в кресло. — Очень часто люди переживают эмоции, схожие с вашими, по прошествии многих лет после получения травмы, — поведал мне Нгуен. — Все эти неприятные мысли. Некоторое время жизнь предсказуема. А потом начинаются неприятности.
— Неприятности, — эхом повторил я.
— Люди в вашем возрасте склонны к подобным кризисам. В молодости имеется куча отвлекающих факторов. Впереди вся жизнь. Надежда. Семья. Карьера. Любовь.
Повисла тишина, слышалось лишь, как Нгуен листает страницы блокнота.
— Расскажите, пожалуйста, о солдате из ваших снов. Кстати, настоятельно рекомендую во время тура во Вьетнам своевременно принимать все прописанные лекарства. С вашей стороны будет весьма опрометчиво резко прекращать лечение. — Снова помолчав, Нгуен продолжил: — Я заметил, вы избегаете говорить о военной службе. В том числе и о наградах.
— Медалях.
— У вас их так много. Признайте, вы ведь весьма незаурядный человек.
— Я предпочитаю не говорить о наградах.
— Что, вообще ни с кем?
— Ну… если не спрашивают.
— Тогда, получается, вы очень скромны.
— Такого хвастуна и враля еще поискать.
Доктор глянул на настенные часы, напоминавшие расплавленный кусок сыра. Казалось, желтые потеки вот-вот поползут по стене. Время моего приема подошло к концу.
«Дристня», — прозвучал голос у меня в голове. Стоило смежить веки, как я сразу же увидел перед собой орду сусликов, вооруженных крошечными винтовками, несущихся в бой по рисовому полю. Это мимолетное видение, дрожавшее, словно в тропическом жарком мареве, возникло в ауре вспышки, исходившей от уголков моих глаз. Оно показалось столь реальным, что я даже посмотрел по сторонам.
Доктору Нгуену я, само собой, не сказал об этом ни слова. Он бы наверняка принялся уверять меня в том, что случившееся либо симптом отслоения сетчатки, либо предвестник надвигающейся мигрени. Очень часто воображение рисовало картины, которые представлялись мне куда более реальными, чем то, что я на самом деле видел своими глазами.
Здание главпочтамта в Сайгоне построили по задумке того же самого дядьки, который забабахал в Париже знаменитую железную башню. Стены покрывал мрамор, а над головами посетителей выгибался стеклянный потолок-крыша. Внутри главпочтамта стояла ужасная жара, наводившая на мысли о том, что коммунисты могли бы сжалиться над пролетариатом и установить кондиционеры. У многочисленных выходов над вращающимися, отделанными латунью дверьми еще виднелись следы, где некогда висели ныне сорванные таблички со старыми, французскими названиями улиц.
Очертания дверей отражались в стеклянном потолке. Школьники в синей форме стояли и показывали руками на исполинский портрет Хо Ши Мина. Гигантское знамя заливал медовый свет, струившийся из настенных светильников в форме тюльпанов. Мимо меня прошли двое монахов в красных тогах, с обнаженными плечами, шлепая грязными ногами в веревочных сандалиях. Я следил за ними взглядом, покуда их бритые головы окончательно не затерялись в толпе.
Затем я переключил внимание на торопившихся куда-то молодых парней в модной обуви на босу ногу, мятых льняных штанах и легких спортивных куртках. Парни неотрывно с серьезным видом смотрели на экраны своих телефонов. Они говорили по-английски, но не с британским акцентом, а вот с каким, я уже не успел разобрать. Когда у одного из них зазвонил телефон, юноша,
