– Не помню, – сказал Дрозд. – Да если хочешь – сам посмотри…
– Что–о? Так она у вас сохранилась? Побежали вниз, покажите мне ее сейчас же!
– Некуда бежать, – удержал его Кот. – Тут она, на голубятне. Мы здесь все свои личные вещи храним, потому что сюда никто, кроме нас, забраться не в силах…
– Внизу оставить никак нельзя, – пояснил Дрозд. – Сам же видел – там разбойник на разбойнике лежит, разбойником укрывается, и в головах опять же разбойник…
Дрозд поднялся, покопался у подножия голубятни, отворотил какую–то доску и вытащил старую кожаную сумку.
– Тут у нас и щетки зубовные, и мыло душистое, и мочалки, и шершавый камень – пятки тереть, и пихтовое масло – на каменку плескать, и еще много чего…
Все наше, собственное! Где же эта окаянная пеленка? Я как знал – не выбросил ее и на портянку не извел. Была бы пара пеленок – были бы у меня мягкие портянки… Или была бы у меня одна нога… А так – куда ее? Нет, думаю, вырастет Жихарка, мы ему все и обскажем толком, и доказательство представим…
– Ну, допустим, я вырос, – сказал богатырь. – А толком ничего так и не услышал. Где пеленка?
– Дроздило бестолковое! – мявкнул Кот. – Ковыряешься в мешке, а сам не помнишь, что мы ее приспособили голубей гонять! Вон же она – к шесту привязана!
– Еще раз спасибо за полную сохранность, отцы мои, милостивцы…
Жихарь нетерпеливо отвязал тряпицу от шеста, развернул…
– Можно было бы и постирать с тех пор хоть разок, – заметил он.
Ткань была плотная, на удивление долговечная, и если выцвела, то лишь самую малость.
Посреди пеленки черным, до сих пор блестящим шелком был искусно вьппит один–един–ственный змееподобный знак «S», вписанный в перевернутый пятиугольник.
– Хорошо, – безнадежно сказал богатырь, хотя ничего хорошего пока что не видел. – А в ту ночь, как меня найти, не шатались ли по лесу вокруг избушки какие–нибудь люди, не слышались ли голоса?
– Нет, конечно, – ответил Кот. – Кому бы в голову пришло шататься по нашему ужас наводящему разбойничьему лесу, когда всю ночь ревело и гудело в небесах, а звезды оттуда сыпались целыми пригоршнями? Мы сами–то сидели за печкой, приужахнувшись, только под утро осмелились выползти, когда невтерпеж стало – не поганить же избу!
– Звезды падали… – зачарованно прошептал Жихарь. – А с ними и я оттуда грохнулся… Вон я, значит, кто! Ух ты! Блин поминальный! Грин зеленый!
Всех убью – один останусь!
Кончил «Всадника без головы». Такая динамика в романе, что умный пожилой человек с величайшим волнением следит за судьбой дураков.
Михаил Пришвин
Богатырю не раз приходилось слышать, как люди, перевалившие на вторую половину жизни, говорят, что они уже едут с ярмарки, оттого и печальны.
Оказалось, что ехать с ярмарки невесело в любом возрасте.
Причину богатырской печали ни Мутило, ни Колобок понять не могли и не хотели, потому что не ведали сроков своего обретания на земле и тем более – половины его.
– Туда скакали втроем на одном коне, а ворочаемся с обозом! – хвалился Мутило, который, можно сказать, стоял у истоков этого успешного предприятия.
– Что ты с этими деньгами делать–то будешь в своем озере? – спросил Жихарь.
Все трое валялись на возу в куче ярких заморских тканей и прочего мягкого товара. Воз неспешно волок буланый северный битюг, а скоробежный Налим был привязан к возу, потому что торопиться теперь было некуда. За хозяйским тянулись остальные возы, руководимые наемными возницами. Им Колобок не доверял, время от времени прыгал из телеги в телегу, проверял – все ли на месте. На старых разбойников, которых богатырь, как и обещал, прихватил с собой, Гомункул тоже не надеялся…
– Сперва я думал выстелить дно Гремучего Вира изразцами, – сказал водяник.
– Но потом понял, что худо придется водорослям. Да и раствор в воде не схватывается… Можно, конечно, выписать красивых рыбок из Чайной Земли, но ведь мои караси обидятся, возревнуют. Опять же и моржам у меня жарко покажется… Наверное, закопаю в ил, пусть в озере собственный клад будет – через тысячу лет люди станут искать, стараться… То–то посмеюсь!
– Сколько тебе раз говорить: давай лучше переведу твою долю цюрихским гномам, – сказал Колобок. – За тысячу лет она знаешь как возрастет!
– Этим поганцам богатеть за мой счет не дам! – решительно заявил Мутило. – Человека им лысого, а не деньги! Потому что они и так обленились – кайло не могут поднять…
– Псу под хвост, – вздохнул Колобок. Он, бедный, так уж старался в продолжение всей седмицы, проведенной на ярмарке, приумножая полученные от цыгана и Полелюя доходы:
торчал целыми днями в Доме Быка и Медведя, участвовал в удивительных тамошних торгах без товара;
покупал за морем пшеницу и продавал здешние холсты;
всучил северным людям–самоедам три воза ненужных им лаптей, которые еще только предстояло сплести кривлянам;
удачно поменял с южными чернокожими купцами ихние сладкие фиги на горькие наши кукиши;
заключил с неспанцами договор о поставках болотного пара на семьдесят семь годов (причем без ведома Совета болотных кикимор);
втридорога продал варягам право на многоборские мухоморы, сатанинские грибы, бледные поганки и ложные опята (а коли по ошибке срежут белый гриб либо подберезовик – вира великая);
для себя лично приобрел громадный грильбарский ковер, чтобы кататься по нему вволюшку;
вставил себе, не дожидаясь Жихаревых милостей, великолепные золотые зубы и препоясался золотой же цепью, чтобы народ уважал.
Ошеломленный Жихарь устал сверх меры, потому что все эти хитрые действия пришлось производить именно ему под руководством голоса из сумы – ведь самого–то Колобка в такой толкучке затоптали бы сразу. Никому не ведомый Шарап из деревни Крутой Мэн внезапно стал самым известным на ярмарке человеком.
Тем временем Мутило тоже без дела не сидел, с помощью заветных костей приумножая свое богатство. И следить за безопасностью водяника тоже приходилось богатырю, и мешки с золотом таскать.
Но дивное дело – такая удача отчего–то не радовала многоборского князя и даже тревожила.
– То ли дома беда? – спрашивал он время от времени пустой воздух, но битюга не поторапливал.
Никакой беды дома не было, иначе богатырь давно бы об этом узнал. В последний ярмарочный день, когда все труды были окончены, Жихарь углядел лежащего под забором знакомого человека. То был Симеон Живая Нога, один из семи братьев–однобрюшников. Братья к тому времени разошлись в разные стороны – пытать счастья поодиночке. Симеон, попав на Полелюеву Ярмарку, всем предлагал свои услуги скороспепшого гонца, но никто его не нанимал – все знали, что бегает–то он быстро, но вот возвращения его не дождешься по причине полной относительности.
Колобок назвал Симеона–младшенького, а заодно и всех остальных людей, долбодырыми пустогромами и велел послать за ярмарочным кузнецом, чтобы тот отлил для незадачливого гонца чугунные башмаки, да потяжелее, – пусть не превышает чересчур шустрый паренек скорости света.
Для начала Жихарь предложил скороходу сбегать в Столенград – отнести княгине Карине гостинец. На возвращение Симеона в нынешнем году богатырь не надеялся, поэтому для подарка избрал простой недорогой платок, кое–как украшенный разляпистьми линючими цветами. В таких платках здесь щеголяли девки из Веселого Дома. Пропадет – так не жалко.
Но не успел заботливый супруг осушить чару, как посланец воротился, сотрясая землю тяжкими ударами чугунной обуви. Симеон был красен, испуган и в обеих руках держал половинки разодранного подарка. Княгиня Карина, сказал он, велела передать, что окаянный Жихарь, очевидно, с кем–то ее перепутал, что может означенный пропойца домой вовсе не заезжать, а может он, подлец, на Полелюевой Ярмарке оставаться навечно и княжить в самом распоследнем кабаке, покуда вышибала не выкинет его за порог, на частый дождичек. Сыну же будущему, так и быть, она скажет, что отец со славою пал в неравном бою со змием цвета весенней листвы…
Жихарь, охая от ужаса, напраслины и позора, побежал по рядам, скупая самые дорогие ткани, меха и наряды, самые сладкие восточные лакомства, самые редкие колдовские книги в железных переплетах. Прихватил даже под горячую руку все лубки про Сопливого. Узел с новыми дарами вышел столь тяжелый, что нагруженный им Симеон вернулся не так скоро как в первый раз.
Разгневанная Карина, по его словам, несколько утешилась, только не велела больше тратить деньги на что попало, но покупать по списку, наскоро ей составленному (Колобок, глянув на этот список, даже присвистнул, пользуясь новыми зубами).
