Кроме того, она просила посмотреть, нет ли в продаже лубков про красавицу Крошечку–Хаврошечку: «Поцелуй Крошечки–Хаврошечки», «Пламенная страсть Крошечки–Хаврошечки», «Крошечка–Хаврошечка и ее любовники», «Поруганная честь Крошечки–Хаврошечки», «Что сказал покойник Крошечке–Хаврошечке», «Никаких орхидей для Крошечки–Хаврошечки» и других – всего двадцать семь названий.
Жихарь снова поплелся по рядам. Конец списка волочился по земле, путался под ногами.
Купцы, убедившись в чудесных свойствах Симеона, стали наперебой приглашать его к себе в службу, Полелюй предложил ему постоянную работу, но Мутило, наущенный Колобком, заявил, что скороход теперь собственность торгово–промышленного товарищества и в наймы никому не сдается. Сам скороход только кивал согласно, потому что боялся и уважал Жихаря еще со времени их первой встречи.
Несомненно, Симеон Живая Нога был самым полезньм приобретением из всех…
Потом богатырь вспомнил и о бесполезных приобретениях, о своей богатырской клятве.
Но совершенно никчемных товаров не бывает, коль скоро они стали товарами.
Тяжелые вещи всегда сгодятся хоть гвозди заколачивать, легкие можно пускать по воде и любоваться. Поэтому Жихарь на всякий случай, не торгуясь, купил целый короб разного барахла у старьевщика – потом будет время найти там самое бесполезное…
Заказы княгини так и не удалось выполнить целиком – чего нет, того негде взять.
Жихарь в третий раз отправил гонца в Столенград, наказав сидеть там и дожидаться обоза. Ну, а если там вдруг чего случится – лететь за богатырем со всех ног…
Так что дома–то было все спокойно, а вот на душе не очень. Бывает такое, когда в ясный день проскользит по земле мимолетная чья–то тень, и вроде бы даже похолодает, и беспечальная беседа внезапно прервется, и рука поставит непригубленную чарку обратно на стол, и беззаботные друзья вдруг переглянутся между собой, вспомнив, что они здесь не навсегда…
– Не понравился мне этот старьевщик, – вдруг ни с того ни с сего вспомнил Мутило.
– Я к нему не присматривался, – сказал Жихарь. – Не до того было.
– На Ырку похож, – продолжал водяник.
– Ырка днем не ходит, – подал голос Колобок. – Ночь его время.
– Не случалось мне видеть его, – сказал богатырь.
– Хоть он из наших, из заложных покойников, – сказал Мутило, – а не жалуем мы все–таки Ырку. Вредный, злобный, ни выпить, ни потолковать… И вашего брата губит занапрасно, человек его задери… Ты, Жихарь, чуял когда–нибудь, что за тобой ночью кто–то идет? Особенно когда возвращаешься из застолья?
– Конечно, – сказал князь. – Многажды. Да ведь я не оглядывался, я порядок знаю. Или вот когда ходил во Время Оно – тоже за мной некто следовал, только это был не Ырка, а Сочиняй–багатур, и очень он меня тогда выручил.
– Ырка бы тебя так выручил, что больше не надо! – сказал водяник. – Он ведь до земного срока не дотерпел – зарезался тупым ножом, удавился ветхой веревкой, отравился выдохшимся ядом. Поэтому он и пьет из людей жизнь, чтобы дожить свое…
– Ночью, только ночью, – напомнил Гомункул. – Днем он бессилен. Мало того – днем его и увидеть нельзя…
– А вот все–таки это Ырка был, – утвердился на своем Мутило. – Он еще рожу от меня прятал, да ловленного карася не проведешь.
– …но если Ырку видели днем, – продолжил Колобок, – значит, ходил он не сам по себе, его послал кто–то посильнее…
– Ладно, не запугают, – сказал Жихарь и поглядел на черные ели по краям дороги. Вот из–за них, видно, и пала смута на душу. В березняке веселиться, в сосняке молиться, в ельнике удавиться…
Богатырь тряхнул головой и начал думать о хорошем: вот родится сын, и тогда непременно объявится из потаенных занебесных глубин на белый свет родимый Жихарев батюшка, повелитель планеты Криптон, с супругой – поглядеть на внука. И встанет во весь свой немалый рост – от земли до неба. И все князья, цари, шахи, ханы да императоры сразу поймут со стыдом и запоздалым раскаянием, что против Жихаря они – сброд безродный, беспородный…
– Извиняться будут! – вслух сказал он. – В том числе и планетник Опивец…
– Снова ты за свое, – сморщился Колобок. – Я же тебе говорю: если бы ты был младенцем с Криптона, то умел бы, к примеру, летать…
– Я не раз летал, – с достоинством ответил Жихарь. – Я целых два раза летал посредством горячего воздуха. Правда, второй раз в полном беспамятстве…
– Посредством горячего воздуха нынче только ленивый не летает, – сказал Колобок. – Нет, тебе бы полагалось лететь без пара и без крыльев, одною силою духа. А также сдвигать горы, разрушать дворцы одним прикосновением…
Я знаю, я видел.
– Ну, я любую избу запросто развалю. Даже терем. Да и скале не поздоровится, особенно когда поем как следует. Не станут же Кот и Дрозд врать, они уже седые…
– Жалеют они тебя, – сказал Гомункул. – Вот и врут, жалеючи. Обыкновенный ты человек, хоть и рыжий. Но это, знаешь, тоже неплохо…
– А как же пеленка? – возмутился Жихарь. – Ее, к примеру, порвать невозможно…
– Пеленку стащили из–под настоящего криптонского принца, – безжалостно молвил Колобок.
Богатырь пригорюнился еще пуще. Вот всегда так: обязательно найдется кому развеять нечаянную радость, бросить в ковшик с душистой медовухой лесного клопа!
Колобок понял свою вину, похлопал Жихаря по пузу и, желая подвеселить товарищество, затянул песню:
Жил отважный Капитал, В древних банках обитал, И не раз он попирал Идеал, Но однажды дед седой, Потрясая бородой, Написал, что Капитал – совсем худой!
Что в труде И в бою Он присваивает долю не свою…
Услыхав песню, Кот и Дрозд, которые тряслись позади через два воза, внезапно грянули припев:
Капитал, Капитал, улыбнися И судьбу свою достойно прими!
Капитал, Капитал, поделися Между всеми, всеми добрыми людьми!
Оказывается, это была старая разбойничья песня.
Хоть давно народным стал Этот самый Капитал, Люди гибнут, как всегда, за металл…
– Тихо! – вскричал Мутило и предостерегающе вскинул лапы.
Певцы замолчали.
– Засада? – не разжимая губ, спросил Жихарь.
– Да какая там засада! Гремучий Вир близко, рыба у меня икру мечет, а вы тут разорались!! Человеки полосатые!!! Икринки же пугаются, могут вовсе не вылупиться!!!
– Почти приехали, – вздохнул богатырь, слез с воза, прихватил оттуда короб с бесполезностями.
Мутило тоже слез, на ходу с облегчением принимая привычный облик, и пошлепал за богатырем. Сундук с водяниковой долей был тяжек, в грязи оставались глубокие следы перепончатых лап.
– Прощевай, Гомункул! Может, еще свидимся…
Тропинка скоро вывела их к лесному озеру. В воздухе дрожал противный звон.
– Развел комара, – проворчал Жихарь. – Как еще потеплеет, так сюда лучше и не соваться…
– Вот и хорошо, – сказал Мутило. – Нечего здесь людям околачиваться…
кроме некоторых… Не станет комара – чем я малых рыбят буду кормить?
– Значит, Налима ты мне оставляешь? – спросил богатырь, не веря своей удаче.
– Обещал же, – обиделся Мутило. – Думал, слово водяника – что вода текучая?
Ну, буду его брать раз в год, на Купальный день, к начальству с докладом ездить…
– Везде начальство, даже у вас…
– Зима у нас долгая, тоскливо коню подо льдом, – объяснил Мутило причину своей щедрости.
– А у меня он зимой в ледышку не обратится? – поспешно спросил богатырь. – И как за ним ходить?
– Гоняй его почаще, вот и весь уход.
Русалка высунулась из воды по пояс и приветственно махала руками.
– Соскучилась, рыбья холера, – осклабился водяник. – Подождешь, не княгиня…
Жихарь вывалил содержимое короба на траву и стал раскладывать бестолковый товар в поисках самой бесполезной вещи. Он повертел зюзюку, попробовал расправить ей крылышки – ничего не вышло. Зюзюка только мелко дрожала и норовила рассыпаться.
Молоток с обратным ходом был не только бесполезен, но даже и вреден: с ним недолго самому себе продолбить голову, а гвоздь так и не войдет в дерево.
Были, кстати, и ржавые гвозди, но все, как один, для левой стены.
На знаменитый, хотя и потертый мешочек со смехом богатырь поглядел с глубоким презрением, поскольку смех оттуда раздавался без всякой причины, а это дурной признак.
Разноцветные рыбьи зонтики Мутило признал отнюдь не бесполезными и сграбастал в свою пользу.
Было там и тележное колесо, по уверениям старьевщика, как раз Пятое, но на вид – самая обыкновенная запаска, необходимая в дороге.
К Пятому колесу прилагался и тележный скрип в берестяном туеске, чтобы пугать самых зачуханных и трусливых.
– Придумают же люди! – не то восторгался, не то насмехался водяник.
