1960 год — на заседании Совета безопасности ООН гневно осудил политику Корсиканского королевства по дискриминации иммигрантов африканского происхождения, и потребовал топить суда с алжирскими беженцами не ближе двухсотмильной зоны, во избежание помех морскому судоходству.
С 1975 года отошёл от активной политической жизни и занялся творческой деятельностью. Книга "Порох, соляра, масло. Так пахнет победа" удостоена Сталинской премии в области литературы за 1980 год. (Издательство "Яуза". Москва. Тираж 300 000 экз.)
Награды:
Орден Боевого Красного Знамени — 1934 г.
Орден Святого Георгия Виленского — 1935 г.
Орден Почётного Легиона корсиканского королевства — 1936, 1938 г.г.
Крест Героя Советского Союза — 1946 г.
Орден Трудового Красного Знамени Узбекской ССР — 1946 г.
Орден Святого Олафа — 1953 г.
Орден Восходящего Дважды Солнца — 1953 г.
Орден Дружбы Народов — 1960 г.
Знак "Почётный Чекист" — 1970 г.
Умер в Мюнхене на 91 году жизни от сердечного приступа. Похоронен на родине.
Именем Эммануила Людвига фон Такса названы:
— город и район в Нижегородском крае. Российская Империя.
— город в Корсиканском королевстве. (б. Париж)
— набережная в г. Осло. Норвегия.
— танковая дивизия Монгольской Народной Армии.
— Берлинский государственный университет. Великое Княжество Литовское.
— Сталиннский и Рижский пивзаводы. Балтийская Конфедерация.
БСЭ. Т.18 стр.456."
Прохладное лето 34-го.
Житие от Гавриила
И опять мы безнадёжно опаздываем. Лаврентий Павлович где-то раздобыл дрезину, всё лучше, чем пешком, но скорость не та. Видели такую технику в кино? Ну да, тележка, которую ставят на рельсы, а посредине торчит рукоятка. Странное, наверное, зрелище со стороны — по путям мчится таратайка, стремительно обгоняя изредка попадающихся пешеходов, а в ней никого нет. Режим невидимости позволил спрятать и нашего барона. Конечно расход энергии побольше, но в сумке до сих пор позвякивает что-то весьма калорийное. Если что, запас сил восстановим.
Но это единственное, что мы могли себе позволить использовать из дополнительных возможностей. Наверняка шеф уже землю копытом роет, пытаясь нас разыскать. Мало того, что морду набили, так ещё и пропали, не поставив никого в известность. Ой…, я сказал копытом? Виноват, небольшое преувеличение. Наш начальник не из таких, хотя…, иногда его поступки заставляют серьёзно задуматься. Бывали, знаете ли, прецеденты. Тот же Горбачёв. Разве кто-нибудь придавал значение его внешности? Только потом, когда было уже поздно, обратили внимание на следы пластической операции по удалению рогов. Что…? Не смешите меня своими возражениями, искусство маскировки у вероятного противника на вполне приличном уровне.
Так о чём это я, о режиме секретности? Ну да, именно из-за него и не можем передвигаться, как полагается приличным архангелам. До Бреста шлёпать ещё километров четыреста, остаётся только материться сквозь зубы, и развлекаться обучением баварца русскому языку. Но этим, в основном, занимаются Изя с Лаврентием, мне некогда, думать приходится сразу за четверых. Но и так барон делает значительные успехи, разговаривает практически без акцента, только в сложных идиоматических выражениях иногда делает ошибки, путая значение некоторых слов. Берия обещал, что через недельку практики исчезнет и это.
Вот и сейчас иноземное происхождение фон Такса можно было определить только по чересчур правильному построению фраз. Стойте, чего-чего он там несёт?
— Я не люблю войну, — рассуждал он, не отрываясь от рукоятки. Или как там эта хреновина называется?
— Мила-а-а-й, кто же её любит-то? — насмешливо протянул генерал Раевский. — Сколько себя помню, так с тех пор и воюю. А вот товарищ Архангельский и того больше, но что-то в любви к войне оба замечены не были.
— Гавриил Родионович старше Вас будет?
— Совсем чуть-чуть, минут на пятнадцать. Только он порой и в бессознательном состоянии, хм…, в бой рвётся. Как-то, помню, при штурме Ниневии….
— Изя, это к делу не относится! — перебил я строго. Зачем рассказывать совершенно посторонним людям о некоторых ошибках молодости?
— А… ну да, — согласился напарник. — А вот…
— И про это не стоит. А лучше вообще заткнись, и думай о том, как мимо Минска проезжать будем.
— Чего тут думать-то? Нас же всё равно не видно.
— Это нас, а телегу? Представляешь зрелище — едет пустая дрезина с приличной скоростью, у вокзала останавливается, и голос из ниоткуда спрашивает — "Граждане, мы сами не местные, отстали от поезда. Подскажите, которые рельсы ведут в Брест?" Реакцию первого же патруля сам попробуешь спрогнозировать, или помочь?
— А чего претензии сразу предъявляешь? — возмутился Израил. — Говорили же тебе, что ехать нужно через Вильно и Гродно. А меня крайним хочешь сделать?
— Сдурел на жаре? — спрашиваю. — Там сейчас вообще чёрт знает что творится, прости Господи. В лесах бандитов больше чем деревьев.
— Каких ещё бандитов?
— А всяких. Ты каких больше любишь? Есть недобитые остатки польской армии, дезертиры из неё же, местные уголовники, вытесняемые из городов. Еще литовские, пардон, жмудинские националисты….
— Их то, каким ветром занесло? Чего дома не сидится?
— В Белоруссии леса погуще. И, к тому же, деваться им некуда. За активное сотрудничество с немцами, за всё хорошее, что успели натворить, Антон Иванович приказал просто вешать их на первой попавшейся берёзе. А Иосиф Виссарионович, из непонятной гуманности, четвертаком обходится. Вот и бегут сюда, надеясь на снисхождение.
— И находят его?
— Как сказать…. Если в плен сдаются добровольно, то конечно…. Вот только генерал Годзилин за каждого пленного по пятнадцать суток гауптвахты даёт, в качестве премии.
— Много всего сдавшихся?
— За последние полгода — ни одного.
— Постой, Гиви, так всего четыре месяца прошло, как наши тут…
— Про то и говорю.
Лаврентий Павлович, до того молча и сосредоточено глядевший на дорогу, произнёс с сожалением:
— Да, а я в своё время так не смог.
— Это всё потому, что ты, товарищ Берия, гнилой интеллигент.
— Кто, я?
— Ну не я же, и не Гавриил Родионович.
— Ну какой же интеллигент, у меня и профессия есть.
— Кровавосталинский палач? — Израил не удержался от подначки.
— Если бы…, - устало вздохнул Лаврентий. — Если бы знал, как оно потом всё обернётся — лично бы удавил гадов. У меня и список есть. Проскрипционный, сорок два листа мелким шрифтом.
Мы помолчали, думая каждый о своём. Кто-то сожалел об упущенных возможностях. Кто-то о пиве с сосисками и тушёной капустой. Я размышлял о том, как бы нам поскорее найти нашего Такса, и смыться отсюда, не ввязываясь в большую политику и мелкие перестрелки. Генерал-майор Раевский, судя по выражению его физиономии, опять думал о бабах. Да он всегда о них думал.
Видимо, насчёт мыслей барона я здорово ошибался. Нет, не вожделенная литровая кружка с белой шапкой пены занимала его думы. Эммануил фон Так оказался выше прозы жизни.
— Уважаемый Лаврентий Павлович, начал он, вежливо склонив голову. — Никому не дано заглянуть в будущее, тем более изменить его.
— Вот как? — Берия внимательно посмотрел на баварца. — Позвольте поинтересоваться, на основе чего Вами были сделаны такие выводы? Вы буддист?
— Помилуй Боже! Какой из меня буддист?
— Обыкновенный, с верой в карму и предопределение. Или мадам Блаватскую изволили почитывать?
— Лаврентий, зачем сразу обвинения предъявлять? — вступился Израил. — Товарищ барон просто искренне заблуждается.
— В чём? — означенный товарищ вскинул рыжую голову.
— Ну как же? Ведь Вы утверждаете, что будущее изменить невозможно?
— Да, именно это я и хочу сказать. Ведь никто не знает, что нас ждёт впереди. Соответственно, так же и не знаем как поступать и что делать сейчас. Да, мы можем допустить, что наши сегодняшние действия повлияют на какие-то события лет через двадцать, или даже сто, но знать об этом не дано никому.
Товарищ Берия пожал плечами в ответ и вопросительно посмотрел на меня. А я чего? Делать мне больше нечего, как проводить разъяснительную работу среди местного, и не местного тоже, населения. Неблагодарное это дело — просветительство. Что бы не сказал — потом обязательно всё переврут и извратят. Честно говорю — на собственном примере испытано. Ещё тогда, когда мы с Изей реформу русского языка проводили. Уже не первую, но, почему-то, в памяти у всех осталась именно она. Раевский до сих пор плюётся при одном упоминании. Ещё бы не плевался, моё имя совсем чуть-чуть исказили, а его вообще Мефодием обозвали. Кому такое понравится?
Палыч ещё долго смотрел, видимо что-то спрашивая, но, не дождавшись ответа, произнёс:
