Он вспомнил песню из далекого детства. Странно, но она повествовала вовсе не о муках. Никто в ней не корчился под железными копытами. И рассказывала она не об Оме, ужасном в своей ярости. То была простая домашняя песня, внушающая неподдельный ужас своим постоянным повторением:
И ты пойдешь по наводящей грусть пустыне…
— Где я? — спросил он хрипло.
— ЗДЕСЬ НЕТ ПОНЯТИЯ «ГДЕ», — ответил Смерть.
Пойдешь по ней совсем один…
— А что в конце пустыни?
— СУДИЛИЩЕ.
И никто не пройдет ее за тебя…
Б'ей Реж оглядел бесконечный унылый простор.
— И я пойду по ней совсем один? — прошептал он. — Но в песне говорится, что это поистине ужасная пустыня…
— НЕУЖЕЛИ? ВПРОЧЕМ, МНЕ ПОРА, Я НЕСКОЛЬКО ЗАДЕРЖАЛСЯ ЗДЕСЬ…
Смерть исчез.
Б'ей Реж по привычке глубоко вздохнул. Может, ему удастся отыскать пару камней. Маленький — чтобы взять в руку, а большой — чтобы спрятаться за ним, пока он будет поджидать Ворбиса…
Эта мысль пришла ему в голову тоже по привычке. Месть? Здесь?
Он улыбнулся.
«Прояви благоразумие. Ты же был легионером. Это просто пустыня. Сколько ты их пересек в свое время?
И ты выжил, познавая их. В самой безжизненной пустыне обитают целые племена. Они умеют слизывать воду с теневой стороны барханов и все такое прочее… Такие пустыни они считают своим домом. Посели их на огороде, и они решат, что ты сошел с ума…»
В голове мелькнуло некое давно слышанное изречение: пустыня — это то, что у тебя в голове, не то, что вокруг. Итак, очистим мысли и…
«Здесь нет места для лжи. Нет места притворству. Так всегда в пустынях. Остаешься только ты — и то, во что ты веришь.
А во что я всегда верил?
Я верил, что, если человек в общем и целом живет правильно, не в соответствии с тем, что твердят жрецы, а в соответствии с тем, что ему кажется пристойным и честным, в конце концов все обернется к лучшему».
Несколько запутанно для жизненного кредо. Но пустыня разом стала выглядеть более привлекательной.
Б'ей Реж отправился в путь.
Мул был невысоким, а ноги Бруты — длинными. При желании юноша мог встать и пропустить животное под собой.
Порядок процессии был не совсем таким, каковым мог представить его непосвященный. Сержант Симони и его легионеры ехали впереди, по обе стороны дороги.
За ними следовали слуги, чиновники и мелкие жрецы. Ворбис ехал позади всех, как и подобало эксквизитору, следящему за своим стадом.
А Брута ехал рядом. Впрочем, от такой чести он бы с радостью отказался. Брута относился к тем людям, которые потеют даже в морозный день, и пыль прилипала к нему, словно вторая песчаная кожа. Но Ворбис, казалось, получал какое-то извращенное удовольствие от его компании. Иногда он даже задавал ему вопросы:
— Слушай, Брута, сколько, по-твоему, миль мы уже прошли?
— Четыре мили и пять эстадо, господин.
— А откуда ты знаешь?
Ответа на этот вопрос у него не было. Откуда он знает, что небо голубое? Знает, и все тут. Невозможно думать о том, как ты думаешь. Это словно открывать сундук ломом, который заперт внутри самого сундука.
— И сколько времени это у нас заняло?
— Чуть больше семидесяти девяти минут.
Ворбис рассмеялся. Честно говоря, Брута не понял причину его смеха. Для него загадка состояла не в том, каким образом он все помнит, а в том, каким образом другие умудряются столько забыть.
— Твои предки обладали столь же блестящим даром?
Молчание.
— Они тоже все-все помнили? — терпеливо переспросил Ворбис.
— Не знаю. Я помню только бабушку. И у нее была… хорошая память. На некоторые вещи.
Особенно на проступки.
— И хорошее зрение и слух.
То, что она могла видеть и слышать через две стены, казалось ему просто феноменальным.
Брута осторожно повернулся в седле. В миле позади над дорогой поднималось облако пыли.
— А вон и остальные легионеры, — заметил он невзначай.
Его слова, казалось, поразили Ворбиса. Возможно, впервые за несколько лет кто-то посмел обратиться к нему столь непосредственно.
— Остальные? — уточнил он.
— Сержант Актар и его люди. Всего девяносто восемь верблюдов, навьюченных бурдюками с едой, — перечислил Брута. — Я видел их перед тем, как мы выступили.
— Ты их не видел, — сказал Ворбис. — Они не с нами. И ты должен забыть о них.
— Слушаюсь, господин.
Снова просьба совершить невозможное…
Через несколько минут облако пыли сместилось с дороги и начало подниматься по пологому склону, ведущему вглубь пустыни. Некоторое время Брута тайком наблюдал за ним, а потом поднял глаза на небеса.
В небе упорно кружила какая-то точка.
Он поспешно прикрыл ладонью рот.
Но Ворбис все же расслышал его вздох.
— Тебя что-то беспокоит, а, Брута?
— Я вспомнил о Господе, — не задумываясь ответил он.
— О Господе мы всегда должны помнить. Помнить и верить, что Он сопровождает нас в этом нелегком пути.
— Конечно, он нас сопровождает, — ответил Брута, и абсолютная убежденность юноши заставила Ворбиса улыбнуться.
Брута прислушался, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но — тишина. На мгновение ему в голову пришла ужасная мысль: черепашка вывалилась из короба и… Но короб все так же давил на плечо.
— И мы должны нести в себе уверенность, что Господь пребудет с нами в Эфебе, среди тамошних безбожников.
— Вряд ли он нас там оставит, — ответил Брута.
— Грядет пришествие очередного пророка. Мы должны быть готовы, — продолжил Ворбис.
Облако пыли достигло вершины бархана и исчезло в безмолвных просторах пустыни.
Брута пытался забыть о нем, но с таким же успехом можно было пытаться опустошить опущенное под воду ведро.
В пустыне еще никому не удавалось выжить. Виной тому были не только бесконечные барханы и безумная жара. В самом ее центре, куда не забредали даже самые безумные кочевники, обитали ужасы ужасные. Океан без воды, голоса без ртов…
Впрочем, ближайшее будущее Бруты содержало в себе достаточно ужасов…
Он уже видел море раньше, хотя омниане море не поощряли. Возможно потому, что преодолеть пустыню значительное труднее, чем переплыть море. Пустыни не дают людям разбежаться. Но иногда препятствие в виде пустыни становилось проблемой, и тогда приходилось путешествовать по морю.
Иль-дрим представлял собой несколько жалких лачуг вокруг каменной пристани, у которой стояла трирема под священным знаменем. Путешественники от церкви были, как правило, людьми весьма высокопоставленными, а Церковь предпочитала путешествовать с шиком.
Забравшись на очередной бархан, отряд остановился.
— Мы стали мягкими, Брута. Изнеженными, испорченными, — сказал Ворбис.
— Да, господин Ворбис.
— И открытыми для пагубного влияния. Это море, Брута. Оно омывает нечестивые берега, служит источником крамольных мыслей. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина содержится в центре. Чем дальше ты от него уходишь, тем больше ошибок совершаешь.
— Да, господин Ворбис.
Ворбис вздохнул.
— Во времена Урна мы плавали в одиночку на лодках из шкур и попадали туда, куда посылали нас Господь и ветер. Вот как должен путешествовать поистине святой человек.
Крохотная искра неповиновения, разгоревшаяся в Бруте, сообщила, мол, ради того, чтобы твои ступни и морские волны разделяли две надежные палубы, она бы, пожалуй, пошла на риск совершить пару-другую ошибок.
— Я слышал, Урн однажды доплыл до острова Эребос на мельничном жернове, — промолвил Брута для поддержания разговора.
— Нет ничего невозможного для сильного в вере, — ответствовал Ворбис.
— А ты попробовал зажечь спичку об желе?
Брута замер. Не может быть, чтобы Ворбис не услышал этот голос!
Голос черепашки, казалось, раскатился по всем окрестностям.
— Это что еще за козел?
— Пошевеливайтесь, — велел Ворбис. — Нашему другу Бруте не терпится подняться на борт.
Он послал лошадь вперед.
— Где мы? Кто это такой? Здесь жарко, как в аду, можешь мне поверить, я знаю, о чем говорю.
— Я не могу сейчас разговаривать! — прошипел Брута.
— Эта капуста воняет, как какое-то болото! Я хочу салата! Немедленно дай мне листочек!
Лошадей выстроили вдоль пристани и начали по одной заводить на судно. Короб на плече Бруты принялся бешено раскачиваться. Брута заозирался с виноватым видом, но никто не обращал на него внимания. Не замечать Бруту было довольно просто. Существовали тысячи занятий куда более привлекательных, чем наблюдение за Брутой. Даже Ворбис оставил его и сейчас разговаривал с капитаном.
Брута нашел себе место на остроконечной корме, где одна из мачт с парусом загораживала его от случайных взглядов. Потом с некоторым страхом он открыл короб.
— Орлов поблизости нет? — раздался из недр панциря осторожный вопрос.
Брута посмотрел на небо.
